Друзья Мамеда - Гаджиев Меджид Джирасович. Страница 22

— Приехали! Приехали, ребята! Выгружаться!

Мы прибыли к месту назначения. Здесь мы будем жить и работать.

Первые трое суток мы ночевали в столовой. Вечером, после ужина, сдвигали в сторону столы, ставили их друг на дружку, освобождая место, и стелили прямо на полу. Потом нам выделили барак. Он был некрасивый с виду, но теплый. Это мы оценили в первую же ночь. Жарко натопили печи. Девушки вымыли полы и окна. Вдоль стен стояли наскоро сколоченные деревянные нары. Но они были застланы чистым бельем. Мы так давно не спали на постелях! Не верилось, что эти белые простыни, чистые одеяла и подушки приготовлены для нас. Выструганные из сосновых досок нары пахли хвоей. И от этого было еще уютней. Барак наш был разгорожен тонкой дощатой перегородкой. За ней поселились каши девчата.

Город мне очень понравился, хотя он был совсем не похож на южные города. Как только выдавалось свободное время, мы ходили по улицам, разглядывали город, пока не замерзали. Тогда шли в кино. Некоторые фильмы мы могли смотреть по нескольку раз. Особенно фильмы про войну. Да, еще забыл сказать, что в эти дни я впервые в жизни увидел трамвай и даже ездил на нем. В вагоне было много народу, приходилось стоять в тесноте. Но мне все равно нравилось. Я уговаривал ребят:

— Ну давайте еще немного проедем.

Скачала они согласились. А потом сказали, что это совсем не интересно, лучше пойти в кино. Они вышли возле кинотеатра. Со мной остался только Иса. Не знаю, может, он тоже никогда до этого не ездил в трамвае и ему нравилось кататься, так же как и мне. Мы с ним доехали до самого конца, где трамвай делал круг, и поехали обратно. Теперь вагон был совсем почти пустой. Мы сели на скамейки возле окна. Окна были замерзшие. Стекла покрылись красивыми узорами. Я никогда раньше не видел таких морозных узоров. На каждом стекле они были совсем другие, словно их рисовали разные художники. Мы продышали на них прозрачные пятнышки чуть побольше пятака и стали смотреть в окна. Так мы проехали весь город.

Дня через три после приезда в город мы начали работать на новом месте. В первый же рабочий день мы очень огорчились. Там, у себя в училище, мы учились, стараясь приобрести квалификацию, получили разряды и очень радовались. Думали: «Будем стараться изо всех сил, потому что наш труд — это помощь фронту». А здесь оказалось, что все наши старания и учеба — все было напрасно. И мы вовсе не слесари, не фрезеровщики, не кузнецы, а разнорабочие. И не потому, что мы не умеем работать по своей специальности, а потому, что заводу в настоящее время требуются именно разнорабочие. Дело было в том, что завод, на который мы прибыли, находился в состоянии реконструкции. Его расширяли, чтобы повысить производственную мощность. Так что нам предстояло работать на стройке. Значит, мы не будем стоять у своих рабочих мест возле верстака или станка, не будем приходить на работу в синих комбинезонах с нагрудными карманами, как, бывало, ходили рабочие завода, где находилось наше училище, не будем получать перед сменой инструменты, придирчиво осматривая сверла и резцы. Наше место во дворе или в еще недостроенных пустых цехах, где свистит ветер. И делать мы должны не свою работу, а то, что велит прораб. Мы все были глубоко разочарованы. Ведь мы так старались учиться, овладеть профессией! И вдруг оказалось, что все это никому не нужно. К тому же выяснилось, что, по нашим расчетам, завод должен был вступить в строй тогда, когда уже кончится война. Значит, наша работа не будет помощью для фронта. Об этом мы и сказали Петровичу, немолодому, с седыми бровями и спокойным голосом прорабу. Петровичем его звали все рабочие. Вскоре так его стали называть и мы. Мы с самого утра работали во дворе. Возле недостроенного еще корпуса нового цеха лежали беспорядочной грудой полузасыпанные снегом какие-то трубы. Мы откапывали их, очищали от снега и ржавчины. Откопали и котел-барабан. Он был похож на огромный снаряд, торцы его напоминали пчелиные соты. Мы с трудом ворочали этот котел, навалившись на него всей гурьбой. В это время подошел к нам Петрович. Работа наша была трудной, а главное, неинтересной. Мы не видели в ней смысла. Петрович внимательно выслушал нас, помолчал, хмуря седые, словно припорошенные снегом, брови. Потом сказал неторопливым, спокойным голосом:

— К лету, говорите, война кончится. Дай бог! Я бы хотел, чтобы она кончилась к весне. И вы, думаю, тоже не возражаете. Ну, а разве после войны нам не нужно будет работать? Подумайте только, сколько разрушений принесла война, сколько погибло заводов и фабрик в огне и бомбежке, сколько всего разграбили и уничтожили фашисты. Нам все придется восстанавливать. Вот посмотрите.

Мы посмотрели в том направлении, куда указывал Петрович. На фоне неба виднелись четыре трубы, из которых валил дым.

— Это турбины — сердце завода, — продолжал Петрович. — Они дают ток, снабжают завод энергией. Заканчивается строительство нового корпуса. К весне мы сможем пустить его. Но его тоже надо снабдить энергией. Наша задача — поднять к весне еще одну такую трубу, построить еще одну турбину. В этот котел вы должны вдохнуть жизнь. Вы сами почувствуете, какая это радость, когда оживет наша турбина. Новый цех получит ток. Придут в действие целые ряды новых станков. Я думаю, вы тогда не откажетесь стать к ним и работать по своей специальности. Ну как, рабочий класс? Поняли, какое перед вами задание?

— Поняли! — закричали ребята.

— Даешь к весне турбину! — крикнул Леня.

— Даешь турбину! — послышалось вокруг.

Теперь уже работа не казалась нам бессмысленной. И хотя по-прежнему работать приходилось во дворе, на морозном ветру, никто уже не говорил, что это никому не нужная работа. Никто не возмущался, что нас не поставили к станкам и не дали работы по специальности. Ребята где-то раздобыли красное полотнище и написали огромными буквами: «Даешь турбину!» Писали Коля с Исой. А потом полотнище повесили на стене строящегося цеха.

Друзья Мамеда - i_013.png

В училище мы работали по группам. Теперь же разбились на бригады. Я больше не был старостой. Бригадиром нашей бригады стал Леня. Мы называли его командиром. Вечером в нашем бараке еще шли споры. Некоторые ребята хныкали, что приходится исполнять неквалифицированную работу, но наша команда держалась твердо. Мы объясняли ребятам, какое положение на заводе, рассказывали все, что узнали от Петровича. Мне очень хотелось, чтобы ребята все как следует поняли и не огорчались зря. Я ведь тоже сначала огорчался.

— Правильно, комиссар, — сказал Леня, — объясни им все как следует.

После этого случая ребята стали называть меня комиссаром.

В этот вечер мы долго сидели на своих постелях и обсуждали, как будем жить и работать дальше. В бараке было жарко натоплено. Многие девушки переоделись в летние платья, ребята поснимали рубашки и остались в одних майках. Только Леня сидел в форме. Но когда девушки ушли к себе за перегородку, он тоже стянул с себя рубаху. Теперь я понял, почему он стеснялся снять рубаху. На правой руке у него, там, где буграми вырисовывались мускулы, была наколота татуировка: боксер, готовый к бою, а под ней надпись: «Не трогать! Смертельно!» Стоило Лене немного напрячь руку, как боксер приходил в движение. Казалось, он готов броситься на противника. Леня быстро натянул на себя одеяло. Я хотел расспросить его, кто наколол ему этого боксера, но не решился. Погасили свет. Ребята быстро заснули, а я еще долго лежал и думал о Лене. Какой он удивительный парень! Он в одно и то же время может быть и злым и добрым, может обидеть, а потом пожалеть. И говорит он интересно и решительно. Все ребята его слушают. Хорошо, что он, наконец, подружился со мной, и он не пожалеет об этом.

XII

И все же мы приобрели новые профессии. Работали мы теперь не только разнорабочими. Да, в первое время приходилось делать много черновой работы. Казалось, конца ей не будет.