Живая душа - Трутнев Лев. Страница 20

Лебеденок оказался строптивым. Он все старался уйти от лодки на большую воду, и егерь до потемнения в глазах отрезал птице путь в «море». Когда лебеденок завернул наконец в узкую протоку и поплыл по ней, Яков бросил шест в лодку, сел на поперечину и долго отдыхал, с хрипом захватывая стылый воздух. «Вот тебе и недоросток! – не злился егерь. – Ухайдакал на нет: ни рук, ни спины не чувствую. – Он отвлекался, чтобы притупить боль, обложившую все его тело. – Еще и зиму целую с ним пластаться…» Вспомнилась весна, теплый, звенящий радостью день, Таисья на лодке, лебеди на сплавине камыша, клетки… И он поднялся, берясь за шест.

Лебеденка егерь искал долго и упорно. Он обследовал каждую кочку, каждый укромный уголок в траве, до мельтешения в глазах всматривался в сумеречные камыши. Птицу Яков увидел в тупике, на лабзе. Вытянув шею, вжавшись в траву, лебеденок лежал плотно и был едва заметен. Осторожно подняв сачок, Яков накрыл им хлопунца. С глухим гортанным криком, с шумом забился лебеденок в капроновой сетке. Одной рукой егерь схватил со дна лодки мешок и прыгнул на лабзу, черпанув в сапоги холодную воду. Не выпуская черена сачка, он стал перебирать рукой по скользкому древку. Лебеденок всем телом бился, пытаясь вырваться, и тонкая нитка несколько раз поранила Якову руки, пока он справлялся с сильной птицей, засовывая ее в мешок.

– Ну чего ты, дурачок, бьешься! – дрожа всем измученным телом, успокаивал лебеденка егерь. – Жизнь тебе спасаю, а ты клюешься. Я же тебя в теплую загонку отвезу, зерна поешь, окрепнешь…

Свалив мешок с пленником в лодку, Яков поплыл назад.

Низкая луна притускла, над озером проявилась светлая полоска близкой зари. Как всегда под утро, потянул ветерок, погнал с «моря» спокойные волны. Они били в правый борт лодки, ближе к корме, и незаметно сносили Якова к ледяному полю. За те несколько часов, пока егерь плавал за лебедем, лед у проплыва стал много толще, и Якову пришлось колотить его батожком, чтобы пробить путь лодке.

Над лесом заметно засинело небо, когда вконец измученный Яков, не в силах разогнуть спину, выбрался на сходни. Прижав к себе мешок с лебеденком, он пошел в наклонку, покачиваясь, рискуя сорваться в не застывающую даже зимой няшу.

– Ничего, ничего, – утешал себя егерь, – отпарюсь в бане, отлежусь. – Он чувствовал тепло, исходившее от птицы, и млел душой, будто нес в руках ребенка, и думал о лебеде, как о ком-то близком. – Как бы нас ни били, как бы ни травили, мы будем жить, – бормотал Яков, подходя к мотоциклу.

Зеленое поле, багряный лес вставали у него перед мысленным взором, и подле них – большие белые птицы, от которых глазам больно.

Рысь

Старая гарь копила аромат цветущего иван-чая, поднимала влагу полусухого, буйно заросшего травами болота. В густом мареве знойного дня ломались и дрожали редкие, уцелевшие от давнего пожара островки леса, черные в ослепительном свете полуденного солнца.

Среди полуобугленных костисто-сухих валежин лежала рысь, заслонив лаз в логово. Там в тени, под корягой, дремал двухмесячный рысенок, и кошка сторожила его, ожидая самца.

Из-за дальнего берегового леса долетал тягучий въедливый гул. Чуткий слух зверя улавливал его постоянно, и рысь подергивала куцым хвостом, шевелила кисточками ушей: звуки эти ее раздражали. Раньше в этот глухой угол слегка заболоченной гари никакие шумы, связанные с человеком, не доносились.

Дробно качнулись высокие метелки иван-чая, и перед рысью появился самец. Он держал за шею придушенного зайца. Сладкий запах еды поднял кошку с места. Она вскочила, разбудив рысенка. На троих было маловато зайца. Котенок еще нет-нет да и потягивал материнское молоко, а взрослые постоянно недоедали.

Рыси поселились на этой обширной гари ранней весной. Они пришли из пустых северных урманов, где зайцы очень редки, а боровой дичи осталось так мало, что прокормиться ею было невозможно. Вокруг гари тянулись высокие смешанные леса с распаханными полями, у которых группировались зайцы – главная добыча рысей. Длинноухие беляки скапливались в тальниках, тяжелели, набивали тропы.

Рыси по каким-то своим признакам определили, что здесь они могут не только жить некоторое время, но и вырастить потомство. И несколько месяцев, пробытых на гари, были спокойными. Зверей никто не тревожил, а настойчивая охота молодого и сильного кота почти всегда была удачной. Обычно он уходил от логова в середине ночи и возвращался или под утро, или с восходом солнца. Везде, даже в таких лесистых местах, хлебные поля обрабатывали химикатами, и редко какой птице удавалось уберечься от отравы. Поэтому жизнь рысей зависела от зайцев, которых и ловил самец.

Округлая луна поднималась из-за темного окоёма притихшей гари, истекая красноватым отливом на спящие деревья и застывшие в неподвижности травы. Тонкий аромат цветущего иван-чая плыл над землей вместе с этим загадочным светом.

Рыси, не пошевелив уснувшего детеныша, тихо покинули логово. Пришла пора совместных охот: котенок подрастал, и теперь его можно было оставлять одного. Засидевшаяся в долгом карауле у логова кошка торопила самца, опережая его прыжками, но он двигался с невозмутимой осторожностью: лунный свет обманчив, а люди – единственные их враги – ездят и ходят везде, тем более в пору грибов и ягод.

Кот ловко крался между высокими кочками, ивовыми кустами, колодинами, по густому травостою. Дорога на край гари ему была хорошо знакома. В каждодневных переходах в ближние леса на охоту за зайцами самец наторил свои тропы во многих местах, хотя старался этого не делать.

Черной стеной поднялся впереди лес, и рысь попритихла, умерила пыл, мягко пошла за самцом. Нюх у рысей не слишком остёр, но резкий и неприятный запах они уловили сразу и остановились. Такого запаха эти крупные лесные кошки еще не встречали.

Самец, вытягиваясь всем длинным гибким телом и низко стелясь над травой, стал обходить ближнюю оконечность леса, зорко вглядываясь в запятнанное лунным светом пространство. Точь-в-точь копировала его самка. Они плыли долго бесшумными, упругими толчками, но запах не пропадал. Он окружал зверей со всех сторон, путь в охотничьи места был отрезан. Рыси и не подозревали, что надоедливый гул машин, обрабатывающих хлеба химикатами, связан с этими пугающими испарениями.

Кот еще долго кидался в разные стороны, пытаясь обойти опасные места, но запах не отступал. Тогда рыси двинулись краем гари в одном направлении и шли больше часа, но из лесов наплывал все тот же едкий, раздражающий дух.

Луна поднялась в самую высокую точку. Ее свет мешал зрению, настораживал зверей, держа их в напряжении. Рысь стала волноваться: они ушли далеко от логова, а там остался котенок – и самец повернул назад. Чем дальше они уходили в глубину гари, тем слабее становился пугающий запах, а вскоре он и вовсе пропал. Настой цветущего кипрея заглушил его и вытеснил. Голодные и возбужденные, вернулись звери к логову. Их встретил радостным урчанием не менее голодный рысенок.

Днем на ближнем болоте зверям удалось поймать несколько лягушек, а в ночь они снова двинулись в леса.

Пугающий запах почти пропал, хотя еще и ощущался. Но на этот раз рыси вели себя смелее: они были голодные и решительные. Кот прошел тальниковыми кустами и залег на краю хлебного поля, еще дышащего легким противным духом, а кошка двинулась в хлеба.

В конце лета почти все зайцы собираются в дозревающих хлебах: там им и прятаться вольготно, и сочной еды вволю.

Первого зайца рысь учуяла совсем близко и пошла, почти поползла, едва-едва приподнимаясь над землей. Она усиленно нюхала воздух и прислушивалась. Но запах шел слабый, а шорохов никаких не слышалось. В напряженном, упругом движении рысь подошла совсем близко к тому месту, откуда исходил знакомый дух, и прыгнула. Тяжелый удар перевернул лежащего зайца, когти рванули тонкую шкуру, но тут кошка почуяла смердящий тлен и отпрянула в прыжке. Если бы не другой, преследующий ее вторые сутки запах, то рысь бы поняла, что скрадывала пропавшего зайца. Но стойкий въедливый дух помешал этому. С отвращением метнулась кошка в сторону и пошла дальше, намереваясь выгнать зайцев на притаившегося самца. Падаль рыси едят только в редчайшем случае: при остром длительном голоде.