Живая душа - Трутнев Лев. Страница 39

Если бы хозяин не побил собаку, пес, возможно, и нашел бы лисенка, хотя тот и зарылся в грязь почти весь. Но пес был обижен, разгорячен, дезориентирован бестолковыми криками и движениями человека. С час топтались они по кочкарнику, смесили все, перепутали, и, огрев еще раз пса, человек с руганью удалился.

Слабое тело лисенка онемело от едкой непрогретой тины. Вонючие болотные газы чуть не доконали его. Едва-едва втягивал щенок забитыми грязью ноздрями живительный воздух и тяжело, часто дышал. Сил у него оставалось меньше и меньше, но покинуть свое надежное убежище в светлое время лисенок боялся: слишком свежо держались в нем жуткие чувства плена.

Промычали, протопали по улице коровы: стадо разбредалось по дворам. С блеяньем, бестолковой сутолокой, с дробной стукотней копыт прошло и овечье стадо. Прохладно и тихо опускались на землю сумерки. Наступало долгожданное, спасительное время для лисенка. Но слишком велик был риск, и лисенок не двигался: нужно было действовать наверняка. Туго и властно обволакивала его холодная грязь, жутко подбиралась к самой голове. Но почти невесомое тело лисенка не тонуло, в нем еще бились живые силы, сопротивляясь и холоду, и упругому сжатию.

Когда вокруг стало черно, лисенок попытался выбраться из облепившей его тины, но это ему сразу не удалось. С отдыхами, с изматывающими последние силы потугами звереныш сумел высвободить передние лапы. Упираясь ими в кочку, помогая себе зубами, он вылез из своего спасительного места, могущего оказаться и губительным. Тяжелый панцирь из грязи висел на лисенке толстым, в длину шерсти, слоем, и щенок едва его тащил. Упорно, с изнуряющей настойчивостью, уходил он в манящую даль, затемненную ночной мглой. Сзади гасли огни деревни, а впереди поднималось звездное небо. Свежие запахи потекли со всех сторон. Грязь, так нещадно облепившая лисенка, въевшаяся в его густую шерсть, стала быстро сохнуть и мало-помалу отваливаться. Радость свободы и стремление к родному дому придали щенку силы, он даже побежал легкой рысцой. Что-то быстрое мелькнуло перед ним, но лисенок успел уловить знакомый запах мыши и резко сиганул за ней. Скоро горячая кровь заполнила его грязную от тины пасть. Но было не до чистоты: голод дожимал последние силы лисенка.

Сочное поле хлебов преградило путь лисенку, и он побежал вдоль его кромки, все время сторожась. Зрение у лисиц слабоватое, и щенок ориентировался по запахам и слуху. Долго бежал он в степи, никого не встречая, и случайно или все же по каким-то признакам отыскал наконец родной курган.

Пусто и уныло было вокруг. Слабый ветер выбивал пыльцу из обнаженной земли, трепал измятые пожелтевшие бурьяны. Осторожно, с робостью обнюхивал лисенок разворошенное логово, но почти никаких запахов не обнаружил: ветер и солнце сделали свое дело, а пыль схоронила то, что когда-то было его родным местом.

Долго, до бледного рассвета, с дрожью в теле, мягко крался лисенок по искалеченному кургану, а когда окончательно убедился, что в родном логове никого не осталось и никто из его близких не приходил сюда, жалобно и тоненько заскулил. Одиноко и дико прозвучал плач щенка в пустой степи, и, побоявшись этого своего голоса, лисенок нырнул в траву.

Бежал он долго, пока небо не засветилось и трава не взмокла от росы. Тут лисенок увидел темные спокойные ивняки и скрылся в них. В глухом кусте тальника, под нависшей козырьком травой, он прилег и задремал, по-звериному тихо и чутко.

Густой свет разливался во всю широту необъятной степи, выпугивая тени из самых укромных мест. И, не удержавшись в низкой и чахлой траве, на солонцовых взгорках, в редких, не набравших полную силу хлебах, они переметнулись к сиротски разбросанным по краю далей березовым колкам и тальниковым островкам, кое-где густо, до черноты, зеленеющим в мягких впадинах, залегли под самые корни деревьев, прячась от неистовых лучей солнца.

Свет проник и в укромное убежище лисенка, упал на его всклокоченный бок, на влажный холодный нос. Щенок уловил его теплое касание и проснулся. Жутко тихо было вокруг. Ни шарканья человеческих ног о голую землю, ни собачьего повизгивания, ни людских голосов, ни других неприятных звуков не было. Даже узкие листья тальников не шелестели.

Послушав и понюхав, лисенок высунулся из своего укрытия. Кругом зелеными космами теснилась трава, высоко растопырились ветками ивняки, и небо ровно синело в далекой глубине. Низко прогнувшись, лисенок зевнул и несколько раз встряхнулся, выбивая из шерсти остатки пересохшей грязи, превратившейся в пыль.

Звери не анализируют своих поступков. Все их действия подчиняются внешним или внутренним сигналам и зависят от жизненного опыта и природного дара, называемого инстинктом.

Едва лисенок закончил свой утренний туалет, как почувствовал сосущую пустоту в желудке. И муки плена, и страхи побега, и ночные тревоги отодвинулись в глубину его несложной памяти, остро и неотвратимо остановилась она на одном: случайной охоте на мышей.

И звереныш, хоронясь в траве, мягко побежал на слабые потоки теплого воздуха, приносящие знакомые запахи хлебного поля, вспаханной земли и полыни. Именно эти запахи были там, где он ночью ловил неосторожных и сытых мышей.

Из-за последнего куста горько пахнущей молодой ивы ударил слепящий солнечный свет – так неожиданно и сильно, что лисенок отпрянул назад, в травяную густоту у корней кустарника, и уже оттуда долго глядел на распахнувшуюся перед ним степную широту, на тихие поля зеленеющих хлебов, налившихся едва заметной свинцовой синью. Ни единого мало-мальского движения не уловил он на всем открывшемся пространстве, не услышал никакого звука и побежал шустро, спокойно, придерживаясь межевой борозды.

Солнце еще не успело накалить воздух, и слабая ночная прохлада поднималась из сочных хлебов, неся с собой земляной дух, крепкий настой зарождавшихся колосьев. Ароматные эти потоки со всех сторон обтекали лисенка, и он убыстрял бег, стремясь поймать среди них один-единственный, вошедший в его кровь с самого глубокого детства. Но желанного запаха не было, и щенок, горячась от нетерпения, чуть-чуть отвернул в сторону, на жухлую, хилую травку, и резко остановился, будто натолкнувшись на невидимую преграду.

Горячо и угарно пахнуло чьей-то живой плотью. Лисенок упруго припал к самой земле, почти пополз в дразнящем нос направлении и увидел толстого желтоватого суслика, точившего какую-то травинку. Зверек был крупный, но это не остановило голодного щенка. Чутье подсказывало ему, что это добыча. Лисенок заторопился, и суслик обнаружил его своими выпуклыми, навыкате глазами, резко бросил сладкий стебель и неуклюже побежал к своей норе. Щенок во много раз был проворнее неповоротливого грызуна и схватил бы его, не будь тот так близко от норы. Частые зубки лисенка лишь хватанули за кончик хвостовой метелочки, оставив в пасти клочок жестких волос. Лапы его взрыхлили слежавшуюся глину, вынутую при рытье жилища, и щенок едва не упал, выкрутив причудливое сальто.

Нора была крутой и достаточно широкой. Весь нос звереныша вошел в нее. Сладкий для лисенка запах бил ему в ноздри мощно и беспрерывно, кружил голову и злил своей недоступностью. Щенок с ожесточением стал рыть лапами сухую землю, рвать зубами твердые края норы, но быстро выдохся и отошел в сторону, к меже.

Наплывал зной, упруго задрожал в мареве воздух. Лежа в межевой траве, звереныш заметил, как любопытный грызун высунулся из норы и долго глядел в разные стороны. Лисенок затаился, почти слившись с выгорающей травой, а недогрызенный корешок манил голодного суслика. Он осторожно вылез на глинистый бугорок подле норы, стал столбиком и снова долго озирался. Лисенок дрожал от нетерпения, охотничьего азарта, голода, но не спешил. На этот раз нужно было действовать наверняка.

Суслик с перевалкой побежал к оставленному колоску, и тут щенок кинулся не к нему наперерез, а к норе. У норы они и столкнулись. Острые зубы звереныша вцепились в жирный загривок грызуна. Придавив суслика к земле, лисенок чувствовал упругие его толчки и яростно, как когда-то в борьбе за кость, напрягся всем телом, ощущая в пасти горячую дурманящую кровь. Через несколько минут грызун затих. Облизываясь, лисенок поволок его к меже, в густую траву…