Живая душа - Трутнев Лев. Страница 41

Потянуло сыростью, холодком. Однообразный шум дождя убаюкал лисенка, он вновь задремал.

Яркое утро осветило посвежевшую, повлажневшую после грозы степь. На хлебах и травах заискрились, заиграли радужные фонарики. То капельки воды, не успевшие стечь вниз по листочкам и стебелькам, засветились в лучах взошедшего солнца, и степь празднично загорелась.

Лисенок видел все это с кургана, высунувшись из норы. Но сырость пугала его, и щенок еще долго наблюдал со своего возвышения за тем, как вставало красное большое солнце, как менялась освещенная, прошитая насквозь скользящими лучами степь, ощущал легкую теплоту, накатывающуюся оттуда, из-за горизонта, и ждал своего часа, нежась в свежей сыроватой прохладе, в первых, нежгучих, лучах светила.

Быстро навалился горячий день, исчезли разбившиеся о травы капли дождя, утекла в глубь чернозема поверхностная влага. Куропатчонок, так нежданно и нечаянно попавший лисенку на ужин, не мог утолить жажду голода, жажду роста на долгое время, и щенок вновь ощутил сосущую пустоту в желудке. Смело выбежал он на знакомую межу и долго шел ею, прислушиваясь к ленивой возне редких кузнечиков в траве, к усталому колыханию трав, к стремительному и чуткому пробегу мышей. В эти мгновения он напружинивался, дико и несуразно скакал, но все как-то неудачно. Мыши заканчивали свои ночные пиршества и лишь коротко пробегали от норки к норке в каких-то своих гнездовых хлопотах, и схватить их щенок не поспевал. И у куста полыни, подарившего лисенку птенца, не осталось и желанного духа, и звереныш свернул в хлеба, на пахучую мышиную тропинку.

Он недалеко пробежал от края поля, когда услышал тугой отдаленный рокот и сразу остановился. Страх лишил лисенка силы и движения. Он накатывался откуда-то сверху вместе с приближавшимся густым гулом. Воздух задрожал от близкого неведомого рева, мeлкo забились в сотрясении только-только набиравшие силу колосья, земля вздрогнула, что-то огромное закрыло небо.

Лисенок, весь сжавшись, упал пластом и закатил глаза. Резкий отвратительный запах заслонил дневной свет, солнце и едва не удушил звереныша. Подавляющий волю гул стал удаляться, и еще сумрачнее сделалось в онемевших хлебах, еще резче жег и раздирал ноздри неизвестный запах. Лисенок почувствовал в нем острую угрозу и неимоверным усилием приподнялся на полусогнутых, дрожащих от слабости лапах. Шатаясь, почти теряя зрение и обоняние, щенок едва-едва выбрался из повлажневшей пшеницы и увидел впереди яркий свет. Рокот вновь наплывал сверху, теперь уже с обратной стороны, но лисенок лишился чувства страха, он плелся и плелся вперед, к яркой полосе света, резко очерченной впереди, и дошел до нее. Судороги свели его ослабевшие лапы. Лисенок упал, его стало рвать, жестоко и тяжело.

В чувство лисенка привел сильный удар в нос, до того остро-болезненный, что слезы брызнули из глаз щенка. Он заскулил, заюлил на траве, пытаясь подняться. Злое и подлое карканье раздалось вблизи. Лисенок увидел двух ворон, внимательно следивших за ним. Ярость охватила звереныша. Он кинулся на ближнюю обидчицу с такой прытью, что едва не ухватил ее за хвост. Вороны взлетели с испуганным криком и стали кружить над лисенком.

Небо светилось, ослепленное солнцем, и страшный рев едва-едва доносился откуда-то, но запах въедливо тек со стороны хлебов, и лисенок, чувствуя слабость, побежал к тальникам, густо зеленеющим вдали. Вновь горячо и судорожно заныл желудок, прося пищи, но даже кузнечиков не было видно. Ядовитый запах забивал ноздри, сжигал обоняние. Только в кустах лисенок остановился и огляделся. Здесь все было как прежде. Даже злого яда не ощущалось. Он стал ловить в траве прытких зеленых кузнечиков, но чувство голода не проходило, и звереныш убегал все дальше и дальше по кустам, пока не вышел на другую их сторону. Вдали он увидел деревню, из которой когда-то убежал, и повернул навстречу солнцу. Возле старой пустоши лисенок наткнулся на целый мышиный выводок и долго охотился на них, пока мало-мальски не утолил голод.

Зной пузырился над степью дрожащим маревом, гнул друг к другу тонкую жесткую, как проволока, травку, выпивал из земли последние соки. Огибая все еще вонючее поле, лисенок уловил знакомый сладкий запах куропаток и резко свернул на него. Снова крался он, дрожал в охотничьем азарте, стелился по траве, выжидая момента, но не ударили трепетным всплеском крыльев ошалевшие от ужаса куропатчата, не охмелили жарким запахом живого тела. Вразброс лежали они на пожухлой траве, растопырив крылья, вывернув в агонии головки, холодные, недвижимые. Лисенок цапанул ближнего зубами, но что-то насторожило его. Дурной запах брызнул из внутренностей подохшего от яда куропатчонка. Лисенок отпрянул в сторону, зацепил еще одного – и опять пахнуло на него тленом, злом. И еще, и еще… Прижав уши, звереныш попятился и скачками ринулся в спасительные тальники. Туда не дошел ядовитый туман, там было еще прохладно и свежо.

На другой день лисенок услышал у тальников людские голоса и встревожился. Что-то рокотало и гудело там, на краю, едкие запахи натягивало оттуда. Выскользнув из своего укромного места под валежиной, лисенок стал красться к противоположной стороне ивняков и едва не натолкнулся на людей. Молча и дружно махали они чем-то, сваливая траву. Звереныш шарахнулся назад, но и там были люди.

Пометавшись по ивнякам с края на край, он вновь спрятался в свое логово и весь жаркий день таился там, страшась людских голосов, рокота моторов, пугающих запахов. Да и голод донимал щенка. Растущий его организм требовал много добротной пищи.

К вечеру, когда все стихло, лисенок пробрался на край тальников и долго с удивлением разглядывал, обслушивал и обнюхивал зеленые валы скошенных трав. Тревога не покидала его ни на минуту с той самой поры, как вокруг ивняков заговорили люди. Лисенок решил уходить: раз люди появились так близко, значит, рано или поздно причинят ему зло. Еще светило солнце, еще далеко просматривалась степь, еще было опасно, но звереныш потрусил от тальников. Вначале он прятался за валки скошенных трав, потом нырнул к меже. Бурьяны вдоль нее посохли, но прятаться за ними было можно. Злой запах почти утих, хотя щенок все же улавливал его.

Обогнув хлебное поле, лисенок выскочил на солонцовый бугор и остановился. Новые запахи и новые звуки долетели до него, а далеко внизу что-то искрилось на солнце. Не ведая, что это, страшась нового и все же подгоняемый любопытством, щенок вскоре достиг озерных зарослей. Густо пахло тиной, теплой водой и новыми травами. Лисенок увидел прыгнувшую перед ним лягушку и без осторожности сразу поймал ее. И еще один тревожный запах долетел до него, напоминающий сладкий дух куропатчонка. Лисенок потянулся в сырость, в рогозник, но сидевшие там в тени утята шустро зашлепали перепончатыми лапами по мелководью и скрылись в камышах. Далеко в воду звереныш лезть побоялся.

Озеро со своим обилием запахов, густыми зарослями ошеломило его и привлекло. Для лисенка начиналась новая жизнь.

Весь август, теплый и тихий, лисенок жил удивительно сытой и спокойной жизнью. В густых тростниках у него не было врагов и даже соперников. Люди появлялись на озере редко, а обилие лягушек, насекомых и водяных крыс облегчало охоту. Нередко зверенышу удавалось поймать ослабевшего или отставшего утенка, и тогда он вовсе целыми днями спал в своем новом логове, находившемся в старых ломких камышах, нависших козырьком над мягкой болотной травой и защищающих лёжку даже от дождя…

Страшный грохот подбросил лисенка в сухом логове. Он высунулся из-под камыша и стал усиленно приглядываться и принюхиваться. Вновь оглушительно треснуло где-то не так далеко: раз, другой… Звереныш, всем телом колотясь от страха, забился еще глубже в свое убежище, под самые гнилые корни старого камыша, и сидел там, дрожа и лязгая зубами. Он не мог понять, что это охотники стреляют на озере уток: начался охотничий сезон и пришел конец тихой жизни.