Рукопись в кожаном переплете - Астахов Евгений Евгеньевич. Страница 17

Около полуночи пушки Армандо смолкли. Тогда фрегаты вошли в гавань и начали обстрел нашего поселка. Хижины из сухого тростника и пальмовых листьев горели ярко, как свечи. В отсветах пламени поблескивали кирасы неприятельских солдат. Они подступали к стенам крепости со всех сторон.

— Виторио о муэртэ! [32] — крикнул старик Монтехо. — Победа или смерть!

Мы открыли ворота, и две тысячи негров, вооруженных одними мачете, бросились на врага. Мы поддерживали их вылазку, разя солдат картечью и пулями. Большинство негров не умело стрелять. Они совсем недавно были привезены сюда из-за океана и никогда в жизни не держали в руках огнестрельного оружия.

Отвага и тяжелое мачете тоже кое-чего стоят, и все-таки против хорошо обученных и хорошо вооруженных испанцев этого было недостаточно.

Они плотным кольцом окружили крепость. Началась осада. Она длилась двенадцать дней. Семь раз ходили испанцы на штурм, и семь раз мы сбрасывали их со стен. У нас кончилось продовольствие, люди стали слабеть. Солдаты на виду у нас жарили на вертелах бараньи и свиные туши. Разрубая их на части тесаками, они швыряли жареное мясо к подножию крепостных башен.

— Не трогать мяса! — предупреждал я людей. — Это какая-то новая подлость испанцев.

Но голод был сильнее моих уговоров. К утру несколько сот защитников крепости умерли. Мясо оказалось отравленным соком манцинеллы [33].

Вместе с солдатами с фрегатов высадилась целая куча монахов. Пока солдаты лезли на стены крепости и падали оттуда, сраженные нашими выстрелами, монахи, врыв в землю высокие черные кресты, молились и пели псалмы.

— Где ваш бог? — кричал им, стоя меж зубцов башни, старик Монтехо. — Уберите ваши кресты, эти черные палки! Сделайте из них виселицы, это больше по вашей части. Вы травите голодных людей ядом, тех людей, которые верят в милосердие христианского бога. Это ваша подлость, черные слуги господа бога! Только ваша! У солдат слишком тупые головы. Это ваша рука, сеньоры иезуиты [34]. Будьте вы прокляты вместе с вашим богом!

Над бруствером, за которым прятались испанцы, взвилось белое пороховое облако. Картечь ударила по стене. Хуан Монтехо взмахнул руками и рухнул вниз.

— Отец! — крикнула Аола.

— Виторио о муэртэ!

Мы распахнули ворота и бросились на испанцев.

До самой ночи длился этот бой. Солдатам короля пришлось отступить. Впопыхах они оставили нам свои кресты и половину монахов. Мы взяли заложников, немного провизии и вернулись под защиту крепостных стен.

Но это была не победа, а лишь маленькая передышка. Слишком уж неравными оказались силы — к испанцам каждый день подходили новые отряды солдат, на их стороне воевал с нами голод. Захваченного продовольствия не хватило и на половину защитников крепости. Мы решили отдать его раненым. Необходимо было что-то решить. Еще два дня, и люди не в силах будут поднять мушкеты.

— Надо прорываться в горы, — сказал я. — Иначе мы умрем с голоду.

В ненастную ночь, когда испанцы меньше всего ожидали нападения, мы открыли ворота и ударили по ним. Мы заслонили тех, кто выносил раненых и ослабевших, и помогли очистить им путь к тропам, уходящим в горы. Я не знаю, скольким удалось уйти и что стало с ними потом. Никогда никого из них я больше не увидел.

Смерть не нашла меня в этом бою. Я был сбит лошадью и попал в плен.

Каким торжеством пылали глаза дона Педро Форменаса, когда он увидел меня связанным.

— Вот теперь ты в моих руках! — ликовал он. — Не радуйся, тебя не повесят здесь. Это было бы слишком милосердно. Я отвезу тебя в Испанию. Нам по пути. Меня как раз вызывает король. В Испании тебя казнят не спеша, с великим мастерством, от которого у тебя за одну ночь поседеют все, волосы. Ты слышишь меня, вонючая собака?

Он приблизил ко мне свое разгоряченное жирное лицо. Это было неосторожно с его стороны. Я рванулся и плюнул в глаза человеку, жизнь которого еще так недавно была в моей власти.

Дон Педро наотмашь ударил меня стволом пистолета. Он мастерски умел бить безоружных.

— Бросьте его в трюм «Санта Пиэтро», — крикнул он солдатам. — Мы завтра отплываем. И смотрите, чтобы он не сдох там до поры до времени. Головой за него отвечаете!

Меня поволокли к гавани и переправили на один из черных фрегатов.

На следующее утро, очнувшись в темном смраде трюма, я понял, что корабль уже плывет. Волны глухо били в борта, скрипела обшивка, и по ребристому днищу перекатывалась густая вонючая вода.

В полдень мне на веревке опустили кусок солонины и флягу с водой. Я не прикоснулся к еде. Нет, им не удастся довезти меня живым до берегов их проклятой Испании. Я оставлю без дела ее прославленных палачей. К чему мне жизнь? Все погибли. Старый Хуан Монтехо, мой верный друг Армандо, моя Аола. В последний раз я видел ее за минуту до того, как меня сбила лошадь. Зажав в руке дымящийся пистолет, она тяжелым мачете отбивалась от наседавших со всех сторон солдат. Женщины Кубы всегда умели держать в руках оружие! Не зря ведь в их жилах текла кровь трех континентов…

Фрегат сильно качало. Видно, подул свежий ветер. Я молил бога, чтобы он послал шторм покрепче и чтобы океан похоронил вместе со мной и всех тех, кто находился там, наверху.

В одну из ночей я проснулся от знакомого скрипа. Кто-то открывал люк трюма, в котором я сидел. К моим ногам упал мокрый канат, и я услышал голос Аолы. Всего два слова:

— Энрике, быстрей!

Не думая ни о чем, я ухватился за канат и полез по нему. Ноги у меня были скованы, и мне с большим трудом удалось выбраться наружу. Аола помогла мне…

Было темно, фрегат шел под всеми-парусами, зарываясь в крутую волну. У люка, положив голову на бухту якорного каната, спал часовой. Возле него валялась пустая плетенка из-под вина. Я вынул у него из-за пояса пистолет. Аола схватила меня за руку, и мы быстро перебежали освещенную фонарем часть палубы.

— Они пьянствовали до полуночи, — шепнула мне Аола. — И теперь их окончательно укачало — и вино, и море. Быстрей, Энрике! За кормой шлюпка. Быстрей, ее может захлестнуть волной.

— Погоди, Аола! — сказал я. — Пока жив Педро Форменас, я не уйду с этого корабля.

— Быстрее, Энрике! — повторила она. — Быстрее в шлюпку! Клянусь тебе небом, Педро Форменас уже полчаса как мертв, — и, откинув плащ, Аола показала мне пустые ножны от своего маленького стилета [35], который сделал ей старый Хуан Монтехо.

Волны подхватили нашу шлюпку и швырнули ее в сторону. Через несколько секунд освещенные окна фрегата были уже далеко от нас. Аола вынула ключ и открыла замок моих кандалов.

— Собака Форменас носил этот ключ под сорочкой вместе с крестом на одной цепи. Я взяла ключ и оставила ему два креста: его собственный и тот, что был вырезан отцом на рукоятке моего стилета.

— Как ты попала на фрегат?

— В толпе пленных меня заметил все тот же дон Педро. Он ткнул в меня пальцем и сказал: «Эта девчонка принадлежит мне. Стоит ли ее вешать? Отвезите-ка лучше дикарку на фрегат. Пусть послужит своему хозяину за долги, которые не успел мне отдать ее бродяга отец». Меня отвезли на корабль. Я прислуживала важным сеньорам и прибирала каюту Педро Форменаса. Я снимала с него сапоги, а он приговаривал: «В Испании ты посмотришь, как прикончат твоего Энрике, а потом я сделаю все, чтобы ты утешилась. Ты очень красива, и тебе нечего делать на диком острове. Ты будешь жить в Кастильи и будешь довольна своей жизнью со мною. Клянусь тебе моим золотом». Сегодня вечером, когда началась качка, все сеньоры, чтобы их поменьше мутило, приказали раскупорить дюжину бутылок с вином и гуаро. Одну из них я отнесла часовому. Дон Форменас так напился, что едва дополз до каюты. Я отомстила ему за своего отца, за себя, за наших земляков… Бог простит меня. Остальное ты знаешь.