Встречаются во мраке корабли - Хондзыньская Зофья. Страница 8

— Здесь нет никакого риска ни для тебя, ни для меня. Просто условимся. На неделю. Скажем, неделя дружбы. Понравится — продолжим, не понравится — разойдемся, как в море корабли. Сегодня среда. Во вторник вечером я уезжаю.

Вместо ответа Эрика взяла в руки альбом и на чистой его странице нарисовала множество волнистых параллельных линий.

— Твое море, — с усмешкой сказала она.

А потом, в самом уголке странички изобразила малюсенький кораблик с большим султаном дыма.

— Это я… — сказала она. — А ты… — Рука ее направилась в другой конец странички, но Павел схватил руку с карандашом и перенес поближе.

— На таком расстоянии ничего не слышно… Слишком далеко.

— Зато видно.

— Ты забываешь, что плывут они ночью.

А когда она, держа карандаш над страничкой, заколебалась, он сказал:

— Словом, предлагаю тебе кратковременную дружбу. Ну, по рукам?

— А если я не знаю, что ответить?

— Не знаешь? Наконец-то ты чего-то не знаешь! Браво, Эрика! Первая фраза без позы. А впрочем, неважно, что ты знаешь, а чего нет. Важно — хочешь ли?

— А если не сумею…

— Попробуем. Авось получится.

— Ладно уж. — Она протянула ему свою большую и не слишком чистую руку. — Попробуем.

Они немного посидели молча. Когда Павел собрался спуститься за сигаретами, Эрика, как бы невзначай, спросила:

— А как звали того поэта?

Его так и подмывало спросить «какого», иначе говоря, засчитать один-ноль в свою пользу, но это было бы свинством.

— Лонгфелло [1], — сказал Павел.

— Он жив?

— Нет. Давно умер.

— Что это? Ты один? Почему в темноте? А Эрика?

Она подошла к штепселю, комнату залил свет. Павел протер глаза.

— Эрика? Нет ее. Кажется, в кино пошла.

— А на что? Ты, случайно, не знаешь? Есть фильмы, на которые она способна по пять раз ходить. Погоди, шить что-нибудь принесу, а то я заболеваю, когда сижу вот так, сложа руки.

Павел сразу это заметил. Полнейшая неспособность Сузанны позволить себе хотя бы минутную разрядку свидетельствовала о том, что нервы у нее на пределе. Через минуту она вернулась и, пояснив, что юбку свою решила подкоротить для помощницы — «У нее ноги очень красивые, а она вечно их в брюках прячет, просто жалко», — тотчас принялась за работу.

Павел с минуту смотрел на ее проворные пальцы, вспоминая большие, еще детские руки Эрики. «Интересно, какие у нее ноги? — подумал он. — Тоже ведь всегда прячет их в брюках».

— А ты, случаем, не знаешь, на что она пошла?

— Кажется, на «Love story» [2].

— Так я и думала. Если не ошибаюсь, восьмой раз.

— Стремится жить выдуманной жизнью.

— Ты так считаешь?

— Абсолютно не сомневаюсь. И обо всем этом хотел бы поговорить с вами.

Он видел, что у Сузанны не лежит душа к такому разговору, но твердо решил не отступаться.

— Слушаю тебя, — наконец сказала она.

Павел сел, положив ногу на ногу, закурил. С минуту он подыскивал слова, потом спокойно начал:

— То, что вы устали от Эрики, — ничуть не удивительно. Понятно и то, что вы не видите способа помочь ей.

— Ты же понимаешь, это от отчаяния. Просто не знаю, как к ней подступиться.

— Я тоже не знаю, но поскольку я человек, так сказать, посторонний, мне, пожалуй, это легче, чем вам. Ясно одно: с ней надо как молено больше говорить на самые разные темы. Дать ей выговориться. Это я и хочу сделать. Говорить о себе — разумеется, если чувствуешь хоть капельку доверия к собеседнику — само по себе уже терапия. Но мне нужна ваша помощь. Чтобы не промахнуться, чтобы с самого начала не оттолкнуть ее, я должен знать кое-какие подробности ее жизни. Вашей жизни. Вот об этом мне и хотелось поговорить с вами, ладно?

Сузанна взглянула на него.

— Ты думаешь, это что-то даст? Такое переливание из пустого в порожнее…

— Вовсе не переливание из пустого в порожнее. Это необходимо, поверьте мне.

Сузанна еще колебалась. Наконец сказала, заставив себя улыбнуться:

— Я столько наговорила уже разным психологам и психиатрам, а результат… — Она махнула рукой. — Ну, да ладно, бог с тобой.

Павел откашлялся и, не глядя на нее, прибавил:

— Заранее извиняюсь, мои вопросы, возможно, будут вам не очень приятны. Разрешите начать?

— Начинай. Только бы хоть как-то это пригодилось…

— Так вот, сперва вопрос, касающийся вас. Скажите, вы всегда были такой целеустремленной, энергичной?

Сузанна удивленно взглянула на него.

— Какое это имеет отношение к делу?

— Сам не знаю. Хочу как-то восстановить для себя картину детства Эрики. Какой была ее мать, отец. Кто ее воспитывал, вы или муж?

— Вместе. В то время мы так дружно, так согласно жили… Пожалуй, я была тогда не столь энергичная, более мягкая, что ли… Это уж потом жизнь заставила.

— А Эрика, кого из вас она больше любила?

— Пожалуй, Олека. Дочери обычно больше привязаны к отцам. Хотя не знаю… Ты спрашиваешь о времени, которое я уже и вспомнить не в силах, была тогда девочка с ямочками на щеках, толстенькая, с густыми темными кудряшками, ласковая, этакий образцово-показательный ребенок.

— А вы смогли бы установить, в какой именно момент она так резко переменилась? В момент вашего развода?

— Нет, перемены я заметила раньше. После ухода из дому бабы Толи.

— Это ваша мать?

— Мать моя умерла во время родов. Воспитывал меня отец. Баба Толя была моей кормилицей, а потом нянькой. Когда вспыхнула война, мне было три годика. Отца забрали немцы, и тогда Толя (это Эрика потом назвала ее «бабой Толей») забрала меня к себе в деревню; заботилась обо мне всю войну, одевала, кормила. Потом я уехала в школу учиться, но мы переписывались, я приезжала к ней, она на свадьбе моей была. Когда родилась Эрика, Олек захотел, чтобы к нам приехала няня, та самая, с которой ты здесь познакомился. Но няня тогда жила у его сестры, малышей там нянчила и приехать не смогла. Ну, я и написала Толе. Никогда не пойму, в чем тут дело, Толя ведь была сама деликатность, а Олек с первой же минуты почему-то невзлюбил ее. Он становился просто невыносимым, категорически требовал, чтобы я отослала Толю обратно в деревню. А Эрика с первой же минуты буквально влюбилась в нее. Мы оба с Олеком не принимались в расчет, существовала только Толя.

— Сколько Эрике тогда было?

— Что-то около двух… С ума сходила по няне. Увидит ее, бывало, радуется, в ладошки хлопает. Я втолковывала Олеку, что Толю никак нельзя отсылать в деревню, хотя бы из-за Эрики, не говоря уж обо всем прочем. Для Толи, для меня это была бы такая травма… Ведь она приехала к нам вопреки воле своей дочери, у которой тоже были дети, приехала, чтобы мне помочь. Дочь страшно разозлилась на нее, обиделась, заявила, что на порог не пустит. Но Олек был неумолим. Эрика, словно чуя что-то, стала отдаляться от него. В конце концов Толя сама поняла, что она — камень преткновения, и решила уйти. Я не соглашалась. Тогда впервые я в ином свете увидела Олека. В наших отношениях что-то безнадежно испортилось. Толя в конце концов ушла, а Эрика — ей было года четыре — расхворалась.

— Первый шок. С Толей она связывала уверенность в своей безопасности. Уход Толи пошатнул эту уверенность, лишил ее покоя.

Сузанна словно бы не услышала этого «научного» объяснения.

— Потом, хотя Толи не стало, наши отношения уже не восстановились. Я поняла, что не хочу зависеть от него, и поступила на ветеринарный. Может, это была ошибка. Меня не было дома, девочка пошла в садик, все стало расползаться. Тогда Олек все-таки вызвал няню. Эрика до сегодняшнего дня так и не полюбила ее, хотя, ты видел, няня за нее горой стоит. Но тогда это была настоящая трагедия. Почти целый год Эрика поднимала отчаянный крик, стоило няне приблизиться к ней.