Остров мужества - Радзиевская Софья Борисовна. Страница 4

— Сказано, не трепли языком, бестолковая голова, — сердился Фёдор. — К ночи дело, а он беду накликает.

Степан промолчал, вскоре послышался его храп. Поворочавшись, заснул и Фёдор. Лишь тихо лежал Алексей. К нему сон не шёл. Каждому за себя забота, а ему — за всех. И за тех, кого унесло на карбасе. Кто знает, какую судьбу им море сготовило? Но горевал он тихо, чтобы других не будить, пока сон не сморил и его.

Доска-задвижка у окна скрипнула, чья-то рука её отодвинула. Бледный утренний свет нехотя заглянул в избу, зато мороз проворно просунул за ним мохнатые белые лапы: стена около окна сразу засеребрилась пушистым инеем. На нарах недовольно заворчали: кому вздумалось холоду напускать, или в избе своего не хватает.

— Вставай, ребята. Печку я затопил, окна если не открыть — в дыму не продохнёшь.

С кормщиком не поспоришь. Три пары ног проворно ссунулись с нар на землю. Холодно, а всё не так, как вчера: шкура медвежья греет, и печка, какая ни на есть, дымит, а теплом помогает. Но поморы к этому привыкли: открыли оконце и сели на полу. Дым клубами стлался под потолком. Так можно было подождать, пока печка разогреется как следует и дрова прогорят, хотя першило в горле и глаза щипало до слёз. Кормщику пришлось хуже других: Степана ростом бог не обидел, а Алексей был выше его на целую голову, чуть головой в крышу не упирался. Даже сидя на полу, нагибался чтобы в самый дым головой не попасть.

По избе пошла сырость, с потолка закапала чёрная копоть. Копотью и жареная медвежатина припахивала, но на это никто не обижался. Зато вдосталь наелись, больше уж некуда было.

С медвежатиной расправились быстро: Алексей торопил, а зачем — сказать не хотел, лишь хитро усмехнулся. Наконец готово. Подпоясались, рукавицы натянули, хотя и не поздняя зима, а в этих краях мороз и осенью не шутит. Окно опять плотно доской задвинули: печной дым через него уж вышел, а тепло надо беречь. Шли по берегу, Фёдор, не торопясь, в развалочку, а Степан с Ванюшкой от нетерпения бока вдруг другу протолкали, но со спросом не лезли, знали: кормщик, когда надо — сам скажет.

Прошли уже порядочно. Алексей подойдёт к куче плавника, посмотрит, головой качнёт и дальше шагает.

— Чего ему надобно? Ищет, словно чего потерял.

Это Фёдор поговаривает, негромко так.

Но вот Алексей остановился.

— Степан свою дюжину олешков промыслит, и боле пищаль его ни на что не сгодится, — сказал он. — А нам как дальше жить?

Все молчали, не отрываясь смотрели на него. Кормщик спрашивает, а сам, наверное, что-то удумал.

— Стало быть, нам на дале новую охотницкую снасть ладить надо, — договорил Алексей и ближе подошёл к куче плавника. — Дерева тут на всё найдётся: с елового, а ещё лучше с лиственничного, корня лук согнём, палки, вот они, на стрелы пойдут, а покрепче — на кутела [5] сгодятся да на рогатины, коли ошкуй встретится. Заживём — не пропадём.

— А мы с Ванюшкой пропадать и не думали, — весело отозвался Степан. — Правда, Ванюшка?

Ванюшка в ответ толкнул Степана в бок, глаза его сияли.

— Тятя что надо удумает, я знаю, — шепнул он. Один Фёдор недоверчиво покачал головой.

— А железа на стрелы да на кутела где возьмём? — сердито спросил он. — Палка без железа, палка она и есть, никакое не кутело и не рогатина.

— Правду говоришь, — согласился Алексей. — Для того я вас в этом месте и остановил, глядите!

Он нагнулся и с трудом вытащил из кучи плавника тяжёлый обломок доски. Большой железный гвоздь торчал в нём.

— Видали? Чужую беду нам море на спасение выкинуло. С обломков этих, что раньше карбасы были, железа наберём. С тем и олешков, и морского зверя промыслим. А может, и от ошкуя рогатиной отбиться доведётся. Ванюшка, ты чего это?

Ванюшка отошёл в сторону и стоял, опустив голову, молчал, точно и не он только что со Степаном радовался.

— Тять, — заговорил он тихонько. — Сколь тут много карбасов загубленных лежит. Может, и нашего тут железа, от нашего карбаса наберём, а того не знаем…

Наступившее молчание прервал Степан.

— Нашего тут нет, — ответил он. — Мне тоже так подумалось, да разглядел я: доски, брусья — все старые, долго их море носило. И много ещё не нашей работы. И тех жалко, кого не знаем, а про своих ещё надежда есть, может и спасутся.

«Может и спасутся…» Все повернулись лицом к морю, хотя и знали, что не покажется на нём сейчас ровдужный парус, а от хмурой тёмной воды глаз было не отвести.

— Добро, — проговорил, наконец, Алексей, и все от его голоса вздрогнули, так глубоко задумались. — Вечная тем память, чьи карбасы злая беда поломала, на берег вынесла. Только погибшим душам обиды нет, что мы с тех обломков железа себе на спасение наберём. — И, поглядев на солнце, добавил: — Поспешать надо. За светом домой добраться бы.

Северное море не милостиво, много корабельного лома на берег повыкинуло. Меж ним и деревья целые с корнями лежат: с дальних берегов, что вода подмывала, они в воду падали, и теченья морские принесли их в эту далёкую сторону. Гвоздей и всякого железа в обломках оказалось много.

За работой не заметили, как на душе веселее стало. Удивились даже, когда Алексей на закат оглянулся и домой стал торопить:

— Не захватить бы темноты, пока оружия для обороны не наготовили. Ошкуй-то здесь не в одиночки жил, — сказал он. — А в потёмках и Степанова пищаль не застyпа.

Ванюшка так ясно припомнил огромные жёлтые клыки зверя, — один ещё сломанный, — что хоть и жарко было от работы, а по спине морозом продёрнуло.

Солнце совсем уже спустилось к воде, когда они тронулись домой. Шли ходко, приглядывались: не нашёлся бы у вчерашнего ошкуя сердечный друг, за приятеля с ними посчитаться.

— Это так, — не утерпев, пошутил Степан, но тут же проверил кремень, подсыпал на полку пороху и держал пищаль до самой избушки наготове.

— Доведёт нас твой язык до беды, пустая ты голова, — ворчал Фёдор и опасливо оглядывался.

Дошли благополучно, но спать улеглись не сразу. Фёдор подобрал по дороге камень вроде чашки, из него устроили жирник с фитилём, на медвежьем жире. При таком малом свете долго трудились зимовщики: вырезали сухожилья из медвежьей спины на тетиву для луков.

— Кузнецами заделаемся, на стрелы да рогатины железа накуем.

Этим решением кормщика кончился трудовой день.

Ванюшка как ни устал, а заснул не сразу, лежал, тихонько разговаривал про себя: «Степан свои заряды как выпустит, и останется он с луком, и я с луком, будто мы теперь ровни. Вместе олешков промышлять пойдём. Он олешка — я другого. Он олешка…»

— Да ты что, как веретено раскрутился, весь бок мне протолкал!

Это Фёдор. Не дал Ванюшке олешков досчитать. Мальчик притих и скоро заснул.

Кузня заработала на другой же день. Недалеко от избушки, в расщелине скалы, нашлось подходящее место: скала — от ветра защита. Большой гладкий камень сгодился на наковальню. Молотом стал тяжёлый железный болт.

Алексей ему больше всего обрадовался, еле вытащил из большого бревна, от иноземного судна незнакомой постройки.

— Не понять, к чему он надобен был, — рассуждал Алексей, пока вырубал его топором. — А нам в самый раз, разогреем, да щель в нём гвоздём пошире сделаем, чтоб на рукоятку насадить.

Молот получился изрядный, кормщик на него не нарадовался.

— Дед мой кузнечил, а я около него крутился, помогал помалу, — весело говорил он. — Сказывают старые люди: всякое уменье на помощь человеку окажется. Думал ли я, где да как кузнечить доведётся.

Долго провозились зимовщики, пока из оленьей шкуры устроили меха. От круглой палки отрезали кусок, в нём калёным прутом выжгли сквозное отверстие, получилась трубка, через которую стали воздух мехами поддувать, чтобы в горне жарче горели уголья, калили железо. Меха получились на славу. Ванюшка чуть не со слезами выпросил, чтобы ему поддувать поручили.

Они со Степаном не один раз уже побывали на берегу, искали в плавнике железо. Больше его находилось в брёвнах да досках иноземных судов.