Пятая четверть - Михасенко Геннадий Павлович. Страница 10

— Какая это, говоришь, колбаса? — жуя, спросил Антон.

— Буцефальская.

— А по-моему, просто конская.

— Именно. Буцефалом звали коня Александра Македонского.

— Жаль, что он сражался не на корове. — Антон улыбнулся. — Или на баране… А ты хоть раз падал на мотике?

— Падал — не то слово. Летал! Кувыркался! Между прочим, — Леонид перешел на шепот, — по секрету, на моем счету есть даже жертва. — Антон перестал жевать. — Да, да, жертва!

— Насмерть?

— Наповал.

— Когда? Ты не писал об этом!

— Писал. Ты забыл.

— Пацана, наверно, треснул, да?

— Нет, девушку. Я сбил ее в центре Братска. Ехал на завод, спешил, как всегда. Вижу, впереди гражданочка топает, лужу обходит. Не буду сигналить, думаю, чтоб не переполошить. Только я объезжать — она возьми да и оглянись, и непонятно почему кинулась наперерез. Ну и все. Очутился я в куче грязи. А метрах в десяти женщина. Без сознания. Поднял ее, очнулась, охнула. На голове рану нащупала. Вокруг, конечно, публика. Подкатил автоинспектор, взял права, записал свидетелей. «Поедемте, — говорю девушке, — в больницу». — «Поедемте», — отвечает. Поднял я свой рыдван. Грязный, руль на боку, ножной переключатель — баранкой. Завел чудом, усадил пострадавшую. Едем. Вдруг она меня — по плечу. «Вы, — спрашивает, — на бетонный торопились?» — «На бетонный», — отвечаю. «Тогда, — говорит, — разворачивайтесь». Я притормозил, не понимая, в чем дело. «Вы же Леонид Зорин?» — «Да», — говорю. «Вот, — говорит, — и поехали. Мне лучше. Я тоже с бетонного, с третьей секции. Это моим бетоном питается ваш полигон. Надо знать своих кормильцев!» Так я познакомился со своей будущей женой.

— С Томой?

— С Томой.

— Ничего себе… А я думал, что правда жертва.

— А разве нет? Но окончательно жертвой она стала позднее.

Пришла Света, поздоровалась по-испански и спросила, не прибегала ли сюда Мурка. Антон посоветовал заглянуть под бревна, откуда он вчера выпугнул целую стаю кошек. Девочка долго всматривалась в темноту под штабелем, шевелила там прутиком, звала и, печальная, вернулась к крыльцу.

— Хочешь есть? — спросил Леонид.

— Нет. Я только что молока напилась, налила Мурке, а ее нет. Ох, я и наподдаю ей, пусть лучше не кажется мне на глаза. И еще домашняя животная.

— Ну, бурчунья, разбурчалась, — недовольно заметил Леонид. — Смотри-ка лучше — оп-ля! — И он вытащил конфету из шевелюры Антона. — Прошу.

Света улыбнулась — дядя Леня мог развеять ее самое плаксивое настроение.

— Антон, а ты умеешь показывать фокус? — спросила Света.

— А как же! Все взрослые люди умеют, — солидно ответил Антон, куском хлеба подчищая остатки сайры.

— А и не все. Мне дядя Леня однажды вот из этого пустого кармана, — Света оттопырила свое в мелких синих цветочках платье, — таскал-таскал конфеты, таскал-таскал, целых две вытащил. И еще, говорит, там много осталось. Помните, дядя Лень?

— Еще бы!

— Вот. А я домой пришла, и когда мама с работы вернулась, я говорю ей, чтобы она достала конфет из моего пустого кармана. Она говорит, что из пустого ничего не достают. А я говорю, достают, дядя Леня, говорю, две достал и еще там осталось. Мама пошарила, ничего не нашла и сказал, что я дура набитая.

— Ну ладно. Хватит рассуждать, — сказал Антон. — Сейчас вот сяду на мотоцикл и такой фокус покажу, что вы упадете!

После короткой инструкции Леонид занял заднее сиденье, упершись ногами в землю, Антон завел мотор и уселся впереди. Ноги едва касались земли носками. Антона прошибла нервная дрожь. Мысли сбивались «Так… Что же дальше? А, отжать сцепление… Где оно? Ага, вот… Так, теперь что? Включить скорость… Ужас, неужели я сейчас поеду?..»

Треск двигателя все возрастал и возрастал, но мотоцикл не шевелился.

— Сбрось газ!.. Сбрось! — крикнул Леонид в самое ухо брату.

Антон окончательно растерялся и отпустил рычаг сцепления. Мотоцикл рванулся, вильнул и лихо помчался к воротам.

— Отожми! Отожми! — кричал Леонид, но Антон уже ничего не понимал, кроме того, что машина под ним движется.

Мотоцикл бухнулся в столб ворот и заглох.

— Ух! — выдохнул Антон, опомнившись. — Вот это да-а! Вот жали!

— Не пойдет, голубчик, — сказал Леонид и цыкнул языком. — С таким водителем прямая дорога на тот свет, а не на бетонный завод.

— Если бы ты не крикнул, все было бы нормально, — оправдывался Антон. — А здорово он понесся.

— Видела фокус? — спросил Леонид у Светы.

— Я думала, вы все повалите и прямо на улицу выскочите.

— Это еще Антон не разошелся. А разойдется — выскочит и даже по небу порхнет.

— Не порхну, не беспокойтесь… У-у, тут больше ста пятидесяти килограммов. Тут полтонны. — Леонид лишь поддерживал мотоцикл, а толкал его Антон. Он запыхался, однако сейчас же прыгнул в седло, едва они допятились до стоянки. — Спорим, что через два дня я буду гонщиком!.. Садись!

— ?Adelante mi chico! [3] — крикнул Леонид.

Глава седьмая, в которой Гошка превращается в Салабона

Антон ждал Гошку.

Езда на мотоцикле так его разжарила, что он окатил себя ведром воды и теперь сидел в одних трусах на штабеле. Рядом подсыхала одежда.

Антон думал о вертолете. Гошка вроде не шутил, но слишком все это странно…

Солнце припекало спину. И это тепло, и усталость, и запах смолы, исходивший из бревен, — все было приятно. И приятно было видеть шапку тугих синих туч за далекими холмами, словно там диковинное тесто лезло через край; и тонкая струя дыма приятно поднималась из тайга, там кто-то развел костер; и дома, уходящие вниз, стояли, казалось, так тесно, что по ним, как по ступенькам, можно было сбежать к железнодорожной насыпи, откуда слышались мальчишеские крики.

Раздался свист. Над забором торчала Гошкина грязная физиономия.

— Леонида Николаевича нету? — хрипло спросил он.

— Нету. Проходи. — Антон спрыгнул со штабеля.

Гошка не спеша, с оглядкой пересек двор и подмигнул по-свойски.

— Привет.

Антон пожал протянутую руку коротко и крепко, с некоторым волнением — до сих пор он обходился с друзьями без рукопожатий, а Гошка так легко и просто перешагнул через это.

— А где Леонид Николаевич?

— Ушел на перевязку и к Томе.

— Давно?

— Да что ты его боишься? Думаешь, он мне запрещает друзей заводить?

— Смотря каких… Ну, говорил о шестерне?

— Нет еще, все как-то…

— Не веришь… А я вчера последний подшипник для пинта достал. — Гошка снова оглядел двор. — У вас тут прилично… Значит, не веришь? Тогда слушай, неверушка, так и быть, расскажу, как я летал с печки на полати… — Ребята уселись на траву перед бревнами. Гошка обхватил колени. — Вся эта заваруха началась в детдоме, на Украине. Я ведь детдомовский. Слышал, как меня тот чмырь разрисованный обзывал?

— Слышал. Значит, ты сирота?

— Нет.

— Почему же — детдом?

— Потому что нет ни отца, ни матери.

— Значит, сирота.

— Да нет, — со спокойной, вразумляющей улыбкой возразил Гошка. — Я нормальный. Сирота — это кто пришибленный да трусливый. Сиротой можно быть при отце и при матери… Так вот, все это случилось в детдоме. Что там, на грядке, редиска?

— Хочешь?

— Штуки три.

— Так вот, все это случилось в детдоме, — опять начал Гошка, вытирая редиску о штаны. Меня звали не Гошкой, а по прозвищу — Салабоном. Мы разное там вытворяли и вот придумали вертик. Я придумал, если на то пошло. Ну, прикинули, сколько чего надо, где достать. Кузня и мастерская были у нас свои, так что все детали сделали мигом. А в совхозной слесарке стащили редуктор от точила — двигатель наш. Мы, брат, хитро додумались: без мотора и бензина руками винт крутить. К редуктору присобачили вот такую ручку и вертим, как мясорубку. Винтище здоровый, крест накрест, из двух досок по четыре метра. Скобами сбили, еще накладками и намертво прикрутили к валу. Ну и, конечно, всякие там подшипники, болты, фанера, железки. Вот начнем строить — разберешься. — Гошка руками изображал, как крест-накрест сидели лопасти винта, как проходил вертикальный вал, пальцами вычерчивал в воздухе детали. — Полмесяца провозились. Местечко там нашли заброшенное в лопухах. Ты слушай, не нервничай… И вот построили. Теперь — испытывать. А вроде боимся. Вдруг взовьется черт те куда. Уговорили Ваську Мухина. Лети, говорим. И веревку к колесу привязали, чтоб не пустить высоко. Ну вот, залез Васька в кабину, закрылся. Смотрим — винт дернулся и пошел, пошел, все сильней, сильней, сильней. Лопухи замотались вокруг. А Васькин локоть только мелькает в окошке. Видим — одно колесо оторвалось от земли, другое, а потом весь вертолет стал подниматься, так ме-едленно. Два метра, три еще выше. Мы как заорали «ура»! Васька услышал, глянул в окошко, а земли-то нет. Перетрухался, бросил ручку да как саданет пяткой по двери, так она нам на голову и брякнулась, и вертолет тут же — колес как не бывало. Васька треснулся об редуктор, пробил черепок и вывалился в лопухи. Орет, Кровь. Мы его — к врачу. Врач — к директору. Тот — что да как? Кто-то протрепался. Директор — за мастерскую. Как увидел все это, так глаза и выпучил. «Разломать! Сжечь!» Нас разогнали. Ваську в палату положили, а чтобы разломать вертолет — не оказалось завхоза. Он приехал на другой день. Но мы же не дураки — мы за ночь с Костей сняли винты, редуктор и вал — самое главное, а доски — руби, чихать на них.