Пятая четверть - Михасенко Геннадий Павлович. Страница 20

— Леня! — крикнул он, кидаясь, к брату.

— Жив? Ну слава богу, — испуганно вырвалось у Леонида. Он выбрался из-под мотоцикла и отряхнулся.

— Напоказывал? — зло спросил Антон, пытаясь удержать слезы. Но это оказалось не по силам. Он всхлипнул.

— Ладно, ладно. Важно, что живы… Горбыль оказался толще, чем я думал. Ушибся?

— Колено. Я тебе говорил — тише!

— Больше не буду… Машине, кажется, каюк.

Они подняли мотоцикл и перекатили его на правую обочину. Горбыль швырнул их влево. Антон вдруг сообразил, что, проходи в этот момент встречная, от их экипажа осталась бы лужа крови и кучка металлолома. Это так четко представилось ему, что его затошнило, и он вконец ослаб.

— Разбита фара, — сказал Леонид, ощупью обследуя машину, — Что за гнусная привычка — чуть чего тыкаться фарой.

— Ну вот, как без света поедем?

— Э-э, лишь бы ехать… Где ключ-то?.. A-а, вот. — Посыпались остатки разбитого стекла. Леонид дернул кикстартер. Цилиндр молчал. Дернул еще раз. — Сбито зажигание… — Он еще несколько раз провернул вал. Антон с тревогой ждал, что вдруг все же раздастся привычный милый звук, стрельнут выхлопные трубы и они помчатся домой, к теплу, к постели… — Все, крышка… Нога болит?

— Ноет. А у тебя ничего?

— Я научился приземляться. Придется возвращаться на завод, в темноте не исправить.

Впереди из низины вынырнул МАЗ. Его слепящий свет и глухой, львиный рык странно обрадовали Антона. Значит, они не одни в этом холодном ненастном мире, еще кто-то мчится по дорогам и, может быть, даже и мается где-нибудь в кювете. Ему захотелось, чтобы шофер притормозил и спросил бы, в чем, мол, дело, друзья. Но МАЗ пролетел мимо — не было, наверное, для водителя ничего примечательного в том, что два грязных человека стоят у безжизненного мотоцикла и жадно смотрят на свет чужих фар.

— М-да, — вздохнул Леонид.

Сбоку полыхнула молния, осветив в стороне от дороги лес колонн. Леонид развернул ИЖ.

— Садись, если очень больно… Отъехали с километр. Это будет нам стоить полчаса.

Но Антон уперся в сиденье и стал подталкивать. Хотелось спать, несмотря на мокрую одежду и дрожь, несмотря на еще не унявшееся смятение. Закрыв глаза, Антон мысленно проследил весь этот адский маршрут: вот они дотащились до поворота, вот забрались на бугор, вот потянулись к диспетчерской. А дождь все идет и идет. Он стучит по спине, по лицу, по вискам — со всех сторон почему-то, и от этого начинается головокружение, качка… Что-то знакомое почудилось ему в своей позе, в этом ожесточенном толкании. Где-то он видел это. Где?.. Дома! На стене! «Тройка»! И он, Антон, — это тот, четвертый, что сзади уперся в бочку. Вода плещет на него из-под рогожины, он продрог, но надо толкать. Надо.

— Хорош, Антон! — послышалось ему, и он открыл глаза. Они стояли под освещенным окном. — Наша лаборатория. Иди погрейся.

Антон стукнул несколько раз в дверь, но никто не отозвался. Тогда он стал ходить вокруг мотоцикла, двигая плечами сперва вяло, потом все живей и живей. Он перестал ощущать время и только тогда опомнился, когда взревел мотор и вспыхнула фара — лампочки уцелели.

Потом долго ехали. Леонид соединил провода наспех и все боялся, что тряска нарушит контакты. И в самом деле, почти у дома, когда свернули в свой переулок и сорвались в первую же выбоину, мотоцикл выстрелил и смолк. Случись это где-нибудь посреди дороги, Антон бы взвыл, пожалуй, но тут двор был метрах в семидесяти. В семидесяти метрах были горячий чай, сухая одежда и постель. Это счастье — мучиться, зная, что мучишься последние минуты.

Антон спрыгнул прямо в грязь, и, по-бурлацки ухнув, братья потянули машину по колее, как по каналу, понимая, что вытащить ее отсюда еще трудней.

Окошко светилось.

— Ждет, — с хрипотцой сказал Антон.

Леонид ничего не ответил, рывком поставил мотоцикл на центральную подножку и накинул на него железный лист, хотя сейчас это было бессмысленно — машина так настрадалась, что дождь только бы облегчил страдания, хотя бы сбил грязь.

Прежде чем войти в избу, Зорины разулись и вымыли под краном ноги и обувь — отдали последнюю дань этой треклятой ночи. Тома не ахнула, когда братья, босые и синие, появились на пороге. Она взяла у них обувь и носки и разложила на печке, затем достала две пары теплого белья и шерстяных носков.

— Быстро переодевайтесь.

Братья облеклись в сухое. Антон поверх белья надел еще пижаму Леонида, потому что его начало трясти. Леонид, закутавшись в одеяло, склонился над ванной.

— Как Гераклик?

— Хорошо! А вы вот что-то поздновато. Уж не врезались ли куда?

— Пережидали, — ответил Антон. — А потом плюнули.

— Подсаживайтесь… — Она поставила перед ними по стакану чая и подвинула тарелку с бутербродами.

— Вот где рай, ух! — прошептал Леонид. — Том, сколько сахару положила Антону?

— Две ложки.

— Клади еще две, премиальные. Он сегодня правительственное задание выполнил. В паре с Ваулиным. Забетонировали гэсовский ригель. Это тебе не фунт изюма… И мне еще две ложки — под моим же руководством. А-а, чаек!

Антону было тепло и уютно в широком братовом одеянии. Он пил, держа стакан обеими руками, не отрывая его от губ и дыша горячим, крепким паром. Пил и из-под тяжелых век посматривал на Тому, на крупные волны ее прически… Она ему нравилась даже сейчас, когда он был предельно туп и бесчувствен.

— Антон, — неожиданно тревожно прозвучал голос брата. — А приносили вам закладушку арматурщики?

— Какую?

— Как какую?.. Ты уже спишь?

— Нет еще — Антон оторвался от чая.

— Они же пропустили в каркасе одну закладушку. Вот такую, десять на пятнадцать, с двумя усиками. Вспомнил? Я предупреждал вас с Иваном.

— Нет, не приносили, — ответил Антон, чувствуя, что веки его становятся легкими и лоб холоднеет.

— Хорошенько вспомни! — отчаянно настаивал брат и даже легонько встряхнул его за плечо. — Может быть, ты не заметил, как ее принесли? Может быть, ее Иван поставил? Она должна стоять на выступе. Помнишь, там на конце есть выступ, вот такой. — И Леонид руками изобразил выступ.

— Выступ помню, — быстро сказал Антон. — Но… — Он испуганно посмотрел на брата. Теперь он вспомнил все: и как Леонид с чертежом и рулеткой в руках минут двадцать вился вокруг каркаса, проверяя его, как ругал арматурщиков за недосмотр и как наказывал им, Антону и Ивану, поставить эту закладную после бетонирования и даже чертеж показывал, повторяя, что хотя бы без одной из этих железяк ригель — уже не ригель, а первобытное бревно. — Черт! — вырвалось у Антона. — На выступе ничего нет, Я сам заглаживал.

— Так. Значит, они не принесли. Иначе бы Иван не забыл, будь там хоть дождь, хоть землетрясение. Сволочи! — тихо, но зло проговорил Леонид и какой-то миг сидел неподвижно, что-то прикидывая в уме, Потом допил одним глотком чай, глянул на будильник и встал. — Половина второго. Бетон еще не схватился.

— Что? — спросил Антон, сразу поняв значение этих движений. — А позвонить?

— Не будить же среди ночи соседей. Да и в комнате мастеров никого сейчас нет… Поспешил я с премиальными. Ну, что ж, очередная задача Советской власти — спасти ригель, не дать ему стать бревном. Тома, будь добра, принеси из кладовки резиновые сапоги. — Леонид скинул одеяло и полез под кровать за брезентовыми штанами.

Оделся он быстро, взял с тарелки два бутерброда, сунул их в карман плаща. Все это молча, ни на кого не глядя. И лишь на пороге, уже отворив дверь, обернулся, подмигнул и сказал:

— Жаль, что у нас, как в самой захудалой церквушке за иконостасом, не припрятано бутылки водки. Я бы сейчас пару шкаликов дернул. Ну, пока!

Некоторое время в комнате царило молчание. Антон подобрал ноги, обхватил их руками и уперся подбородком в колени, глядя на свой недопитый стакан: «Если бы Леня вдруг не смог пойти сейчас, если бы он, положим, ногу вывихнул, то пошел бы я… Нет, я бы не пошел. Расстреляй меня — не пошел бы… Или бы пошел, но где-нибудь свалился бы и помер! — в смятении думал Антон. — А завтра, то есть уже сегодня, после обеда с ГЭС приедут за ригелем, а его и нету — бревно первобытное».