Легенды о Христе (с илл.) - Лагерлеф Сельма Оттилия Ловиса. Страница 9

И счастливые матери стали есть и пить, сохраняя по-прежнему горделивое выражение достоинства, составляющее главную прелесть вифлеемских женщин.

Вдоль самых стен галереи, почти скрытые гирляндами цветов и фруктовыми деревьями, были выстроены в два ряда воины в полном боевом вооружении. Они стояли совершенно неподвижно, как будто их вовсе не касалось все происходящее кругом. Женщины не могли время от времени не бросить удивленного взгляда на эту толпу вооруженных людей.

– К чему они здесь? – шептали они соседкам. – Разве Ирод думает, что мы не сумеем себя вести, или думает, что нужно такое множество солдат, чтобы сдержать нас?

Другие отвечали шепотом, что, очевидно, все делается так, как и должно всегда быть у царя. Ирод, говорят, на всех своих торжествах наполняет дворец воинами. Теперь же эти вооруженные легионеры стоят здесь на карауле в честь приглашенных.

В начале праздника малютки стеснялись, неуверенно бродили по галерее или робко жались к матерям. Но скоро они оживились, забегали и потянулись за всеми очаровательными вещами, приготовленными для них Иродом.

То было поистине сказочное царство, созданное царем для его маленьких гостей.

Гуляя по галерее, они то находили соты, откуда могли брать мед без боязни быть укушенными пчелами, то им попадались деревья, склонявшие к ним свои отягченные плодами ветви. Далее, в одном углу, они видели фокусника, который в одно мгновение наполнил все их карманы игрушками, а в другом месте появился укротитель, который показывал детям ручных тигров, на которых можно было кататься верхом.

Однако в этом раю, со всеми его очарованиями, ничто так не привлекало внимания детей, как длинный ряд воинов, неподвижно стоявших вдоль стен галереи. Блестящие шлемы, строгие, гордые лица, короткие мечи в богатых ножнах – все это приковывало детские взоры. Играя и шаля, дети не переставали следить за воинами, и хотя держались в стороне от них, но страстно хотели подойти поближе к ним, поглядеть, живые ли они и могут ли они действительно двигаться.

Игры и веселье с каждой минутой все разгорались, а воины все продолжали стоять неподвижно, как статуи.

Дети никак не могли понять, как можно стоять так близко от винограда и разных лакомств и не протянуть руки, чтобы достать что-нибудь.

Но вот один из мальчиков не в силах был дольше бороться с любопытством: он осторожно приблизился к одному из закованных в броню воинов, но, так как солдат и тут не вышел из своей неподвижности, мальчик подошел ближе – и наконец так близко, что мог ощупать ремни от сандалий и одежду солдата. И вмиг – как будто прикосновение ребенка было неслыханным преступлением – все эти железные статуи ожили.

С неописуемым зверством накинулись они на детей и стали их хватать. Одни с размаху бросали малюток через лампы и гирлянды с галереи во двор, где они разбивались о мраморные плиты. Другие обнажили мечи и пронзали сердца детей, некоторые разбивали им головки о стену, а потом бросали маленькие трупики во двор, объятый ночной тьмою.

В первую минуту царила мертвая тишина.

Матери окаменели от ужаса.

Но в следующий миг эти несчастные ясно поняли, что случилось, и с диким воплем отчаяния бросились на палачей.

На галерее еще оставались дети, которых не успели схватить при первом нападении. Воины погнались за ними, а матери бросались на колени перед извергами и ловили голыми руками обнаженные мечи, чтобы отвести смертельный удар. Некоторые женщины, дети которых были уже убиты, бросались на легионеров, хватали их за горло и пытались задушить, чтобы отомстить за своих малюток.

Среди этого дикого смятения, когда отчаянные крики оглашали дворец и в нем шла жестокая бойня, тот воин, который стоял всегда на посту у городских ворот, стоял, как и всегда, неподвижно, у начала лестницы, ведущей с галереи. Он не участвовал ни в нападении, ни в убийствах; он подымал свой меч лишь против тех женщин, которые, схватив своих детей, пытались спастись по лестнице, – и один его вид, мрачный и непреклонный, был так ужасен, что они предпочитали бросаться через перила или возвращаться назад, чем рискнуть пройти мимо этого солдата.

«Вольтигий был прав, поручив этот пост мне, – думал он, – молодой и легкомысленный воин оставил бы указанное место и бросился бы в общую свалку. Если бы я поддался соблазну и ушел отсюда, по меньшей мере дюжина детей спаслась бы от гибели».

Вдруг он заметил молодую женщину, которая, схватив ребенка, бегом приближалась к нему. Ни один из легионеров, мимо которых она бежала, не мог ее остановить, потому что все они были заняты борьбой с другими женщинами, и таким образом ей удалось добежать до конца галереи.

«Вот одна все-таки чуть было не спаслась, – подумал воин, – ни она, ни ребенок не ранены. Если бы я не стоял здесь…»

Женщина быстро приближалась к нему, словно на крыльях, и он не успел разглядеть ни ее лица, ни лица ребенка. Он успел только загородить ей путь мечом, и она устремилась прямо на этот меч. Он ожидал, что в следующее мгновение увидит и ее и ребенка пронзенными насквозь.

Но в это время он вдруг услыхал над своей головой сердитое жужжание и тотчас же почувствовал жестокую боль в глазу. Эта боль была так остра и мучительна, что он совсем обезумел и меч выпал из его рук. Он схватился рукой за глаз и, поймав пчелу, понял, что это она причинила ему такую невыносимую боль. Мгновенно нагнулся он за мечом, надеясь еще задержать беглецов.

Но маленькая пчелка прекрасно исполнила свое дело. За это время молодой матери удалось спуститься мимо него по лестнице, и хотя он сейчас же побежал за ней, но нигде уже не мог найти ее. Она исчезла.

На следующее утро тот же легионер с несколькими товарищами стоял на страже у городских ворот. Было еще рано, и тяжелые ворота только что отперли. Но, казалось, никто не ожидал, что их откроют этим утром, – не видно было даже толпы сельских рабочих, выходивших каждое утро в это время из города. Все жители Вифлеема оцепенели от ужаса после кровавой бойни, и никто не решался выйти из дому.

– Клянусь моим мечом, – говорил воин, вглядываясь в узкую улицу, ведшую к воротам, – мне кажется, Вольтигий неумно распорядился. Лучше бы запереть ворота и приказать обыскать один за другим все дома в городе, пока не нашли бы мальчика, которому удалось убежать с праздника. Вольтигий рассчитывает на то, что родители этого ребенка постараются увезти его отсюда, как только узнают, что ворота открыты; он надеется, что в таком случае удастся захватить ребенка в воротах. Но я боюсь, что это неверный расчет и им очень легко может удастся его спрятать.

И он старался угадать, попытаются ли они провезти ребенка в корзине с фруктами, нагруженной на осла, или в огромном кувшине для масла, или же провезти его в караване среди вьюков.

Обдумывая, как его попытаются перехитрить, воин вдруг увидел, что по улице торопливо идут, приближаясь к воротам, мужчина и женщина. Они шли быстро, боязливо озираясь по сторонам, как будто убегая от угрожающей им опасности. Мужчина держал в руке дубину и так крепко сжимал ее, словно решился силой проложить себе дорогу, если кто-нибудь вздумает остановить его.

Но воин всматривался не столько в мужчину, сколько в женщину. Он заметил, что она была такого же роста, как и та молодая мать, которой удалось вчера проскользнуть мимо него с галереи дворца. Он заметил также, что она перекинула через голову край своей одежды.

«Может быть, она сделала это, чтобы скрыть ребенка?» – подумал он.

Чем ближе они подходили, тем яснее он видел, как обрисовывался ребенок, которого женщина несла на руках под одеждой.

«Я уверен, что это – та самая женщина, которая вчера ушла из моих рук. Конечно, я не заметил ее лица, но узнаю теперь ее фигуру. И вот она идет с ребенком на руках, даже не пытаясь спрятать его. По правде сказать, я и не смел надеяться на такой счастливый случай».