Юность командиров - Бондарев Юрий Васильевич. Страница 46

— Не берет! — крикнул кто-то. — Рикошеты!

Те два правых танка, по которым открыл огонь взвод Брянцева, шли наискось к фронту и теперь были метрах в трехстах от двух других танков, ползущих на орудия Алексея, и эти левые танки, идущие фронтом, миновали кустики диких акаций и уже уверенно и прочно стали вползать на небольшую возвышенность, широкие гусеницы с лязгом вращались. Алексей до знакомой отчетливости увидел эту покатую лобовую броню, триплексы в башнях, белые, острые, как лапы пауков, кресты…

И он даже задержал на мгновенье дыхание, чтобы подать команду, и только тогда, когда вдруг увидел, как танки тяжело, грузно вползли на возвышенность и, черные, кажущиеся огромными снизу, понеслись под гору на орудия, увеличивая скорость, Алексей крикнул:

— Прицел двенадцать! Бронебойным… Огонь!..

В уши толкнулась раскаленная волна. Орудие откатилось. Веером полетела опаленная земля с бруствера. Сквозь дым прямая трасса первого орудия стремительно прорисовала над землей пунктир, как магний вспыхнула на борту переднего танка; трасса второго орудия врезалась в землю перед самыми гусеницами, погасла.

— Огонь!..

Танки шли на прежней скорости, и снова трасса первого орудия фосфорическим огоньком чиркнула по борту, а второго — ударила в башню и бессильно срикошетировала, взвиваясь в небо.

Справа взвод Брянцева вел беглый огонь, но у Алексея теперь не было времени посмотреть в ту сторону — вся степь сверкала, отблескивала броней танков; мерцающее солнце поднялось, до рези било в глаза слепящими лучами, и танки словно пульсировали в этом нестерпимом блеске. И он внезапно понял, почему снаряды рикошетировали: солнце обесцвечивало трассы, изменяло расстояние. Подав следующую команду, Алексей все же заметил, как огненная стрела пятого снаряда в упор вонзилась в первый танк, как легкий дымок, точно пыль, пронесся над башней, сбиваемый ветром, и танк приостановился, обожженный ударом, зарываясь гусеницами в траву.

— Наводить точнее! Огонь!

Две следующие трассы, казалось, толкнули назад этот танк, задержавшийся на миг, злые язычки пламени, будто огненные тарантулы, стали извилисто разбегаться в разные стороны из смотровых щелей по броне. Танк горел.

Лишь тогда Дроздов отпрянул от панорамы, провел рукавом по влажному лбу, прищуренными, какими-то азартными глазами глянул на Алексея; командир орудия Зимин, давясь, сдерживал нервный смех радости.

Другой танк миновал подбитый, со скрежетом катился по степи, давя кустики, а второе орудие било по нему непрерывным огнем, но, дымясь, танк еще жил — трос тянул его вперед, к балке, туда, где заглушенно ревели тягачи.

— Сто-ой! Командира взвода к телефону! — крикнул во все горло телефонист и задвигался в своем ровике.

Алексей выпрыгнул из окопа, подбежал к аппарату, а в ушах еще звенело, давило от горячих ударов пороховых газов.

— Четвертый слушает! — проговорил Алексей еще не остывшим после команд голосом.

— Танковая атака отбита, товарищ четвертый, — услышал он голос капитана Мельниченко. — Наша пехота пошла в наступление. Пехота противника выбита из окопов. Бой в глубине обороны. Ваши орудия остаются на закрытой позиции. Пятый (командир взвода управления) убит, третий (командир батареи) ранен. НП выбрать на холмах. Ваш сосед справа — шестой (Брянцев). Действуйте!

«Значит, рядом с Борисом», — подумал Алексей.

Он шел по степи таким быстрым шагом, что связист Степанов и разведчик Беленовский, худой, сутулый, неся буссоль и стереотрубу, едва успевали за ним. Трещала, разматываясь, катушка. Орудия давно остались позади. На втором километре Алексей взял у Степанова одну катушку, перекинул через плечо, поторопил:

— Быстрей!

Они почти бежали. До холмов, где он должен выбрать НП, еще было далеко. Солнце уже поднялось, трава подсыхала, но почва, размытая дождем, налипала на сапоги пудовыми ошметками, и Алексей, утомленный, весь потный, глядел по сторонам, ища глазами Бориса; было ясно — он тоже получил приказ. Но высокие травы скрывали все в двухстах метрах по сторонам, и ничего не было видно, кроме зеленеющих впереди высоких холмов, тонких берез на вершинах и солнца, вставшего над степью.

Внезапно Степанов подал голос:

— Втогой взвод спгава!

— Где? — Алексей повернулся.

— Вон! — подтвердил Беленовский. — Они уже впереди!

По склону ближнего холма бежал Борис в сопровождении связиста и разведчика. Утопая по пояс в траве, цепляясь руками за кусты, они взбирались все выше, тонкая нить провода пролегала за ними по скату, и Борис, часто оборачиваясь, что-то кричал связисту, указывая на вершину холма впереди.

— Тогопятся откгыть огонь впегед нас, — протирая очки, выговорил Степанов.

— Ясно, — ответил Беленевский.

— Вперед! — скомандовал Алексей.

Когда они подбегали уже к самым холмам, впереди зеркально блеснула полоса воды — та самая полоса воды, в которую падали ракеты ночью: это было не то озеро, не то болото, заросшее камышом и осокой; два кулика с растревоженным писком поднялись с берега, стали кружиться над водой.

— Собачья пропасть! — выругался Беленевский. — Что же это такое?

— В обход! — крикнул Алексей. — Слева в обход!

Они повернули влево по берегу, явно теряя время. Беленевский теперь не бежал позади Алексея, а, закинув буссоль за спину, помогал Степанову прокладывать связь. Двигались по щиколотку в чавкающей тине болота. Тина всасывала и хлопала, как бутылочные пробки.

Болото это не имело конца — оно разлилось после дождей. Но вот полоска воды сузилась, перешла в вязкую грязь, и все трое наконец перебрались на ту сторону, к скату холма, совершенно изнеможенные.

Отдыхать было некогда. Они потеряли на обход более получаса времени и несколько сот метров связи. Бориса на склоне холма не было видно: должно быть, он приближался к вершине.

— Вперед!

Тяжело дыша, они стали взбираться на холм. До его самой высокой точки было метров триста пятьдесят, и Степанов несколько раз падал, Беленевский уже поддерживал его, поднял оброненные им очки.

Алексей слышал стук вращающейся катушки, срывающееся дыхание Степанова и Беленовского и с тревогой думал, что оба они могут сейчас упасть от усталости и не встать, а он был выносливее их.

— Еще немного, друзья, еще немного! — подбадривал Алексей. — Еще немного…

— Товагищ стагший сегжант! Связь… — прохрипел Степанов. — Связь… Связь кончилась! — повторил Степанов, валясь боком в траву. — Вся катушка!

Алексей подбежал к нему.

— Не может быть! Как кончилась?

— Болото… болото… — удушливо повторял Степанов, и впервые за время пребывания в училище Алексей услышал, как он выругался.

Беленевский, белый как полотно, — зашлось от быстрого бега сердце — разевал рот, точно хотел сказать что-то, но не мог, не хватало воздуха в груди.

— Я… побегу… за связью, — продохнул он. — Разрешите?..

— Че-пу-ха! — со злостью крикнул Алексей. — Куда побежите, за три километра? Опять через болото?

— Что же делать? — выговорил Беленевский. — Надо открывать огонь…

Первая мысль, которая пришла Алексею в эту минуту, была присоединить аппарат к линии и вызвать связиста с катушкой, но это ничего не изменяло. Ждать связиста хотя бы полчаса было так же невозможно, как и бессмысленно.

И вдруг злая досада, глухое отчаяние захлестнули Алексея; обессиленный, весь мокрый от пота, он сел на валун, понимая, что так хорошо начатый бой он проиграл, проиграл теперь из-за каких-то двухсот метров кабеля!.. А все, что было вчера и сегодня: переправа через брод, неестественное напряжение всей прошлой ночи, стрельба по танкам, страшная усталость — все напрасно!.. По-видимому, об этом думали Степанов и Беленевский, сидя возле него в изнеможении.

Неожиданно шагах в ста пятидесяти от них послышались голоса; все трое разом обернулись. В высокой траве мелькнули фигуры Бориса, Полукарова и связиста Березкина. Они бежали вверх по склону, Полукаров двигался крайним слева и, должно быть, первый заметил группу Алексея. На мгновенье остановившись, он крикнул что-то Борису и указал в их сторону рукой. Борис тоже задержался, посмотрел, но тотчас снова побежал вверх по откосу в своей расстегнутой, развевающейся шинели; остальные бросились за ним. Было ясно, что им некогда было задерживаться, а утренний ветер вольно обдувал склон, шелестели, шептались и шумели травы, и этот шум раздражающе лез в уши, колыхал отдаленные их голоса, как на волнах.