Самая высокая лестница (сборник) - Яковлев Юрий Яковлевич. Страница 18

— Как же мы будем сниматься, если у Инги одна нога короче

другой?

— Почему… короче? — с недоумением спросила Инга.

Вся стайка дружно загалдела:

— Короче, короче! Виль! Виль! Виль!

Инга посмотрела на свои ноги. Они были в песке до щиколоток — ровно на столько их замочил залив. Коленки в трещинках. На икрах почти невидимый золотистый пушок.

Заметив, что Инга рассматривает ноги, девочка в шлеме закричала:

— Ты стоишь не на ровном месте! Встань на ровное!

Тогда Инга вскинула голову, сощурила глаза и сказала:

— Сама ты хромая!

И побежала. Видимо, ей не терпелось доказать, что она не хромает. Вся стайка кинулась за ней. Завились на ветру «конские хвостики»: рыжие, чёрные, светлые.

— Нет, нет! — стараясь перекричать ветер, закричала высокая в оранжевом купальнике. — Она не хромая! Но у неё косит левый глаз!

— Да, да, у неё косит левый глаз! — на бегу подхватили

остальные.

— Она на фотографии получится косой!

— Мы не будем сниматься с ней!

Инга остановилась. Стайка окружила её полукольцом. Все стали бесцеремонно заглядывать ей в глаза. Инга отворачивалась. Тогда девочки забегали с другой стороны и снова заглядывали.

Виль стоял у воды и не принимал в этом участия. Но он был рядом, и его присутствие подзадоривало девочек, раздувало в них злой огонёк. Инга же испытывала гнетущую неловкость. Она была бы рада, если бы он ушёл.

Она закрыла глаза руками — девочки стали хватать её за руки и отрывать их от глаз. Инга отскакивала и снова закрывала глаза.

— Да у неё оба глаза косят! — кричала черноволосая, стараясь ухватить Ингу за руку.

— Как — оба? — спросила Инга.

— Оба, оба! Так тоже бывает! Смотрите, у неё оба глаза косят!

— Один смотрит влево, другой — вправо! — засмеялся мотоциклетный шлем.

Виль не отозвался, словно не слышал про косые глаза.

Инга сделала несколько шагов с закрытыми глазами и, оступившись, упала. Тогда девочки стали кидать в неё песок — в волосы, на плечи, в бороздку между лопатками. Что произошло с ними? Почему они забыли, что Инга их старая подружка? Почему им доставляет радость причинять ей страдания?

Виль стоял в стороне и смотрел в сторону залива. Его как бы не касалось, что происходит с Ингой. На самом деле мальчику хотелось накинуться на этих глупых девчонок, растащить их за «конские хвостики», наговорить дерзостей, но он был скован каким-то непонятным чувством, мешавшим ему прийти на помощь подруге.

Всё ещё не открывая глаз, Инга вскочила на ноги. Длинная, в оранжевом костюме, дала ей подножку — она снова упала. Потом села и спрятала голову в колени. А в волосы и за купальник летел песок и над ухом звучали голоса подружек:

— У неё косят оба глаза!.. Один смотрит влево, другой — вправо! Она не может ходить — падает! Виль! Виль! Виль!

Тут Инга открыла глаза, обвела своих подружек колючим, ненавистным взглядом, крикнула им:

— Сами вы косые и хромые!

И бросилась бежать.

Подружки некоторое время потоптались на месте, потом оглянулись на Виля, и, не сговариваясь, вся стайка сорвалась с места и побежала за Ингой. Они бежали, махали руками и что-то кричали — вспугнутые цапли. А Ингу уносила вперёд какая-то отчаянная лёгкость. Она убегала не от подруг, а от своего бессилия, от Виля, чтобы он не видел её бессильной.

Сперва девочки бежали резво, но постепенно их запал стал остывать. Они замедлили бег. Потом остановились.

— Ну её… пусть бежит!

Инга бежала. Не оглядываясь, пока хватало сил. Потом упала на песок и долго лежала, не поднимая головы. Она слышала, как рядом шуршат плоские волны, как посвистывает низкий ветер, как кричат не поделившие добычу чайки. Когда наконец она оторвала от земли голову, то увидела Виля. Он стоял всё так же — повернувшись лицом к заливу. Словно убежала не она, а девчонки. Убежали или уплыли в ненастоящей лодочке.

Инга встала. Колючие струйки песка потекли по спине и по животу. Ветер трепал её «конский xвостик». Сквозь купальник белыми разводами проступала соль, словно не залив, а сама Инга была солёной. Виль повернулся к ней, и она испугалась, что сейчас он заговорит о подругах, которые донимали её, и сказала первое, что пришло в голову:

— Смотри, у чаек малиновые лапки.

— Буду купаться, — мрачно сказал Виль.

— Брось! Вода ледяная.

— Люблю ледяную воду, — сказал Виль и стал раздеваться.

Кеды полетели в разные стороны. За ними вспорхнула рубашка.

— У чаек и клюв малиновый… — отчаянно сказала Инга.

А Виль уже шагал по мелководью, стараясь быстрее привыкнуть к холодной воде. Когда же, намочив края трусов, он добрался до первой косы, Инга крикнула:

— Я тоже буду… купаться!

Он оглянулся. Девочка стояла на берегу, скрестив руки и

держась за плечи. Виль на мгновенье представил себе, как вода будет обжигать Ингу, как перехватит дыханье и как потом ей будет плохо шагать по пляжу в мокром, пока морские сквозняки не высушат купальник. Мальчик уже хотел было вернуться, но над ним с криком пронеслась стая чаек, и ему показалось, что птицы, перебивая друг друга, кричат:

«У неё косят оба глаза!.. Один смотрит влево, другой — вправо! Виль! Виль! Виль!»

Это девчонки обернулись чайками и продолжают донимать свою подружку.

Виль повернулся и побежал вперёд. Брызги как искры обжигали тело. Вода сдавливала грудь тяжёлым холодом. Но Вилю казалось, что сейчас он делит с Ингой её горечь и обиду.

Доплыв до второй косы, мальчик оглянулся. Инга стояла по колено в воде. Он успокоился и поплыл обратно. Но когда поравнялся с Ингой, то обнаружил, что купальник на ней мокрый. Лицо её было бледным, а нижняя губа вздрагивала.

— Купалась?

Девочка не ответила; может быть, от озноба не могла выговорить слово. Виль положил ей на плечо руку. Плечо было твёрдым и холодным, но под его рукой слегка потеплело. Так они стояли по колено в воде, и у обоих слегка постукивали зубы. А на ближней косе расселись чайки, зябко втянув головы в плечи и выставив малиновые носы.

— Идём! — сказал Виль и почувствовал, что плечо Инги стало мягче, теплее.

Инга повернула к нему голову и сказала:

— Вода… тёплая.

— Вода… тёплая, — согласился Виль, слизывая языком солёную струйку, стекающую по щеке.

Они пошли по бесконечному пустынному пляжу. На самой кромке берега лежала чёрная паутина водорослей и розовели хрупкие чешуйки ракушек. Среди этих даров залива лежал шахматный конь. Вероятно, кто-то из пляжных шахматистов долго искал его в песке. Виль нагнулся и поднял коня.

— Что ты нашёл? Янтарь?

— Нет, — ответил мальчик, — морского конька.

— Покажи.

Виль подкинул и поймал деревянную фигурку и протянул её Инге. Девочке не пришло в голову, что это шахматный конь. Она поверила.

— Хороший морской конёк!

— Возьми себе.

Она бросила в сторону мальчика острый взгляд, словно хотела убедиться, что он дарит ей конька не из жалости. Но неожиданно прочла в его глазах, что там, у ненастоящей лодочки фотографа, ему очень хотелось вступиться за неё, оттаскать девчонок за «конские хвостики», но он сдержался, потому что это было их девичье дело, в которое мальчишке не следует встревать, чтобы не унизить свою подругу.

Она осторожно взяла из его рук коня и почувствовала, как по телу прошла тёплая волна благодарности. Повеселела и спросила:

— Верно, я не хромая?

— Нет!

— И у меня не косят глаза?

— Не косят.

Инга рассмеялась.

— Зачем ты полезла купаться? — спросил Виль.

Инга рассмеялась ещё громче и вдруг сорвалась с места, побежала. Она действительно была похожа на длинноногую цаплю, которая весело танцует на своих тонких ногах, машет крыльями и гортанным голосом кричит на всё побережье:

«Виль! Виль! Виль!»

Театральный двор

Её звали Алисой, и у неё была своя небольшая страна чудес. Высокие крепостные стены, башни замков, фронтовые блиндажи, море и небо — всё было в этой стране. Правда, всё это было ненастоящее, сделанное из фанеры, холста и папье-маше. Здесь стояли орудия, которые любой из ребят мог сдвинуть с места, а якорь в рост человека могла поднять над головой даже девчонка. Алисиной страной чудес был театральный двор. Вход сюда преграждали тяжёлые — настоящие! — ворота, на которых белой краской было намалёвано: «Посторонним вход воспрещён!» Но Алиса и другие ребята проникали сюда не через ворота, а по разным потайным ходам: перелезали через забор, спрыгивали с крыши сарая, спускались по пожарной лестнице со стены соседнего дома. Двор охранял глуховатый сторож Барсуков. Он сидел в полосатой караульной будке, которая сохранилась от какого-то спектакля и была приспособлена сторожем под убежище от ветров, дождей и метелей. Барсуков без конца курил и без умолку кашлял. Его кашель был похож на выстрелы какого-то старинного кремнёвого ружья. Эти выстрелы извещали непрошеных гостей театрального двора о приближении сторожа.