Саня Дырочкин — человек семейный - Ласкин Семен Борисович. Страница 12

— Саня!

Я слегка испугался.

— Майка?

— Ага, это я, — согласилась Майка, — а ты чего так на меня смотришь?

— Как ты постарела!

Она огорчилась, поправила платок.

Я привыкал к ней. Пожалуй, всё не так было страшно. Мне даже стало казаться, что Майка похожа на одну артистку, которая выступала однажды по телевизору.

Мама вышла побеседовать с докторами, а мы остались вдвоём.

— Садись, — Майка показала на соседнюю табуретку. — Чего в школе?

Я стал вспоминать историю посмешнее. Лучшая была про Люськины серёжки, как я дунул ей в ухо. Я уже начал рассказывать, но в комнату вошла сестричка. Я не услышал, как она появилась.

— Шистикова. В палату. Укол.

Мы одновременно вскочили. Майкина тапочка слетела с ноги, заскользила. Мы бросились догонять тапочку, наклонились и здорово стукнулись лбами. Мы тёрли руками лбы, и я чувствовал, как вырастает шишка.

— Какие вы неуклюжие, дети! — поругала сестричка.

А Майка уже прошла в палату.

Пока Майке делали уколы, я успел мысленно написать стихи. Хотелось прочитать ей сейчас же.

— Знаешь, — сказал я, когда мы снова уселись рядом. — Про твою больницу есть стихи.

— Ха-ха! — не поверила Майка. — Может, и не про мою больницу, а про другую?

— Про твою.

— И ты знаешь?

Я кивнул и стал читать:

— Это кто написал? — удивилась Майка. — Ну и стихи!

Я понял, что ей не понравились.

— Мишка Фешин.

— Твой Мишка хорошего не напишет.

— Почему же — мой? — сказал я. — Может, теперь ты будешь сидеть с ним за партой, потому что со мной будет сидеть Удалова Люська.

Я сам удивился, отчего сказал такую жуткую неправду.

— А я с ним не сяду.

— А Галина Ивановна тебя посадит.

И тут я увидел, как опять расширяются Майкины глаза, какими становятся они огромными, как тогда ночью, когда её увозили на скорой. Честное слово, я не хотел Майку обидеть, это само получилось.

— Чего ты?

— Ничего. Зачем пришёл?

— Уроки принёс.

— Не нужно мне твоих уроков!

И тут с докторами из кабинета вышла мама. Она подошла к Майке, прижала её к себе и тихонечко у неё спросила:

— Наверное, скучаешь? Тебя выпишут через недельку.

Майка уткнулась в мамин халат и заплакала, а мама гладила и гладила её по голове.

— Неделька пройдёт очень скоро…

— Нет, — Майка поглядела в мою сторону. — Мне тут весело и хорошо. А в школу я вообще ходить не буду. Пусть туда ходит ваш Саня…

…Зима! За окном первый снег. Как быстро кончилась осень!

С улицы доносится шарканье лопаты — дворники скребут асфальт. За стеной голоса: мама тихо о чём-то говорит с папой.

— Зачем брать на аэродром ребёнка?

— Нет, нет, он будет огорчён, если мы его не разбудим.

Я одеваюсь. Оба носка оказываются на одной ноге, свитер задом наперёд.

— Мы тебя ждём, — успокаивает мама. — Вылет в десять тридцать.

Пока ем, Мотька усаживается у моих ног и внимательно смотрит. Я её понимаю: она боится, как бы про неё не забыли.

— Зачем брать собаку? — говорит мама.

Мы с папой настаиваем.

— Что значит — собака? Какая же будет семья — без Мотьки?

— Ладно, — соглашается мама, — берите.

Такси мчится на аэродром Пулково. Искрится снег. Торопятся по своим делам люди. Мы всё время обгоняем машины, троллейбусы и трамваи.

Да, нам некогда — мы торопимся на работу. С сегодняшнего дня мой папа — самый мирный гражданский лётчик!

Водитель включает приёмник.

Радио поёт марши.

Мотька урчит, она очень довольна, что едет.

Дорогу! Дорогу! Дорогу! Папин самолёт — ТУ-134 — в десять часов тридцать минут должен подняться в воздух!

…Потом на аэровокзале, полном зимнего яркого света, мы по очереди прощаемся с папой. Он в синей лётной форме, с нашивками на рукаве и непривычными погонами гражданского Аэрофлота.

Мы всё смотрим на папу и думаем о том, что он удивительно красивый. Самый красивый на свете!

А папа последний раз козыряет и идёт к своему самолёту.

И тут я вижу, как по аэровокзалу, перегоняя друг друга, бегут майор Решетилов и тётя Таля, на их плечах вся фото- и киноаппаратура. Не добежав до нас, они устанавливают треногу и начинают снимать все пассажирские самолёты: они уверены, что среди них — один папин.

…А между тем папин небесный лайнер разворачивается на взлётной полосе и, мне кажется, распрямляет крылья.

Через окно аэровокзала я вижу, как самолёт несётся по прямой бетонной дороге, поднимая могучий нос, увеличивая и увеличивая скорость.

Потом отрывается от взлётной полосы, неподвижно повисает в воздухе, расстояние между ним и землёй нарастает, тёмный хвост тянется сзади, становится всё длиннее.

— Вот и улетел, — вздыхает мама.

А самолёт кажется всё меньше, превращается в штришок на небе, в чёрную растворяющуюся точку.

— Скоро назад, — утешаю я. — Долетит до Камчатки, возьмёт новых пассажиров и вернётся.

— Для такой прекрасной машины половина земного шара не расстояние, — соглашается Решетилов. — А жаль, что я не с Борисом.

Мы молчим, Мотька машет хвостом, соглашаясь, наверно, с майором.

Какие мысли были у мамы в ту минуту — не знаю. Но я думал о разном. Кем стать — лётчиком, учителем или врачом? — всё было прекрасно.

Потом я думал, что теперь, как и раньше, мы с мамой будем ждать папиных возвращений. Станем собираться вместе и рассказывать друг другу: я — о школе, мама — о делах на участке, папа — о тех городах, а может, и странах, которые он увидел.

И ещё я подумал, что эти часы, когда мы окажемся вместе, будут для меня самыми дорогими, потому что я — это всем известно — человек семейный.