Пушкарь Собинка - Куликов Геомар Георгиевич. Страница 19

Всё рассказал Собинка. И про первый день, когда враги пытались переправиться через Угру-реку и были отбиты русскими лучниками и огненными стрельцами. И про дни другие, когда был убит Порфишка и ранен Никифор, а ханские вои снова отогнаны и оборона по реке Угре оказалась для них непреодолимой.

Множество вопросов было задано Собинке. И на все он ответил толково и обстоятельно.

— Сам-то как воевал, скажи! — вмешался в разговор дедуня, молчавший до сей поры. — По кустам не бегал, не прятался?

Замялся Собинка. Как про себя рассказывать?

И вдруг помощь нежданная-негаданная. Из дверей — должно, только пришёл, но дедунин вопрос слышал — Савелий своим громким голосом:

— Он у нас удалец-молодец! Басурман из своей пушки побил несчётно!

Оборотились все разом к двери. Шум поднялся. Обнимают Савелия. И уж вокруг него развесёлая толчея и приветственные возгласы.

А Савелий, которому разом дали дорогу, подошёл к столу. На иконы перекрестился. Дедуне поклонился в пояс. С отцом своим, дедом Михеем, и братом Григорием расцеловался троекратно. И по дедову слову сел подле Собинки.

Пошли тут новые рассказы. И куда до них Собинке!

Первым человеком, по этим басням, выходил на Угре Савелий. Он и врагов бил более всех, и стоял ближе других к великому князю Ивану Васильевичу и окольничему его. И великий князь Иван Иванович внимал его словам.

Чего только не молол своим шелудивым языком Савелий! И тут же, дабы племянника задобрить и обезоружить, про него нет-нет да новое похвальное слово.

Сидит Собинка точно на горячих угольях. А что делать — не знает. Оборвать хвастливого дядьку — вроде бы и впрямь выказать чёрную неблагодарность. Не одного себя выставляет — Собинку тоже. И о нём — всё правда.

Пока раздумывал так Собинка, добрался Савелий до очередной своей заслуги перед великим князем. Принялся рассказывать, как умом и хитростью погубил врага его, изменника и перебежчика Евдокима. Думал, и тут промолчит племянник, не станет за давностью ворошить тёмное дело. Не знал, что в избе под защитой Собинки находится Евдокимова дочка Катя. Просчитался.

— Врёшь! — закричал при первых же Савельевых словах Собинка. — Не был Евдоким изменником великому князю и не бежал к Ахмату!

И рассказал всё, как было.

Стал спорить, петушиться Савелий. Отчеканил Собинка:

— Тому верный свидетель есть!

— Кто же это? — распаляясь на людях, вопросил Савелий. — Поглядеть бы на него!

— Сын боярский Василий Гаврилов — вот кто!

Поперхнулся Савелий. Однако тут же и нашёлся. Круто речь переменил:

— То, племянничек, всё досужие разговоры. Далёк был от великого князя Ивана Васильевича сын боярский Васька Гаврилов, а я к великому князю близок…

Долго разглагольствовал Савелий. Не слушал его Собинка. Глядел с болью, как беззвучно обливается слезами Катя, а мамка Собинки её гладит по голове и ласково что-то говорит в утешение.

Савельевой болтовне положил конец дед Михей. Поднявшись, сказал:

— Каковы заслуги и место каждого — узнаем. У лжи-то, сказывают, коротки ноги. Далеко не уйдёт. Не о том ноне речь. Праздник у нас всех великий. Защитили русские полки свои земли от хана Ахмата и его Большой Орды. Нету более над нами ордынской власти! Вот о чём толковать надо! И мы здесь в трудный час, — подмигнул озорно дед мужикам, а те засмеялись, — помогли великому князю Ивану Васильевичу обрести твёрдость духа и мужество. И Москву, как могли, крепили. Стало быть, тоже не стояли в стороне. Так ли?

Шумно и весело сделалось в избе. Про Савелия забыли вовсе. Бабушка с мамкой принялись готовить праздничное угощение. А Собинка выбрался из-за стола — и к Кате.

— Не плачь, пожалуйста… — тронул руку.

Подняла Катя на Собинку свои большущие глаза.

— Хочешь, буду всегда с тобой? — продолжал Собинка.

Кивнула головой Катя. Всхлипнула последний раз. Ответила тихонько:

— Хочу…

Глава шестнадцатая

Дело знай и помни!

Полтора года минуло.

Вырос между избами деда Михея и его сына Савелия забор. Дед ставил. Прежде сени разобрал, не допустив к тому Григория. Потом сам же высоченный из сосновых брёвен, врытых торчком, возвёл тын-забор. Ни человеку через него не перелезть, ни собаке не перепрыгнуть, ни курице али другой домашней птице не перелететь. Так-то!

Не простил дед Михей своему сыну подлости-преступления, которое стоило жизни невинному человеку. Проклял. Сказал:

— Всякие у нас в роду были люди. Таких — нет. Лишаю тебя родительского благословения. Навеки. Не сын ты мне более, я тебе — не отец. Живи, коли можешь и ежели позволяет гадючья, змеиная совесть… — Плюнув, повернулся круто.

— Пожалеешь, папаня! — в спину отцу пригрозил Савелий. — Ещё придёшь ко мне за милостью…

Вот тогда и поставил дед Михей между двумя избами забор.

В день, о котором речь, обедали Глазовы в саду. Невелик он. Не более чем у других посадских людей. Полдюжины яблонь, столько же вишен да слив, ягодных кустов десяток. Прежде был обширнее сад. Избегая свары, дед Михей половину отдал Савелию. Подавись!

Под яблоньками — стол. Вокруг скамейки. Прохладно здесь даже в самый летний зной.

Шесть человек за столом: дед Михей, бабушка Екатерина, их старший сын Григорий с женой Грушей и Собинка с невестой Катей. Про то, что Катя невеста Собинки, пока никто не знает. Кроме них, конечно. Дедуни нет. Помер минувшей осенью.

День воскресный, и потому на дощатом столе, застеленном белой скатертью, разных блюд более обычного.

Посерёдке — глиняная миска с холодной заливной рыбой. Подле — банка с тёртым хреном, что шибает до слёз. Рядом горчица. Здесь же хлеба каравай. На блюде особом пироги с капустой и мясом — на выбор. И то и другое накрыто от мух чистой тряпицей. Зелени на столе вдосталь по летнему времени. Тут и кувшин с желанным пенистым, прямо из погреба, квасом.

Мать Собинки принесла чугунок с тушёным мясом и второй — с разваристой гречневой кашей. Степенно, неспешно обедают Глазовы. Куда торопиться в воскресный день?

Многое переменилось с той поры, как Собинка ходил на Угру. Осталась пушка Вепрь на Никифора, Герасима и Андрюшку.

Собинка опять плотник. Вместе с дедом и отцом ставит избы. Такое их главное дело-ремесло. Однако зовут в плотницкой слободе — Пушкарь. Уважительно зовут, без насмешки.

Да и знают слободские парни: у Собинки-Пушкаря — при нраве тихом и справедливом — кулаки крепкие.

Катя мамке Собинкиной первейшая помощница.

Впрочем, это только Собинка с Катей думают, что взрослым неведомо про их мечты.

— Добрая девочка, — говорит дед Михей про Катю. — Худого слова не скажет.

— Славная, — соглашается бабушка.

— И работящая… — Это уж мать Собинки.

Отец молчит: с другими согласен.

Хорошо в доме Глазовых. Тихо и мирно. Видят старшие: подрастут — поженятся Собинка с Катей. И все тому рады.

Однако от всего, и от худого тоже, не отгородиться и самым высоким забором-тыном.

Не успели убрать посуду, в саду — новый человек, Савелий.

Нарядно одет, щегольски даже.

— Хлеб да соль!

— Едим, да свой, а ты там постой! — хмуро ответил дед Михей, Савельев отец.

— Братья! Отче! — Савелий укоризненно покачал головой, поиграл масляными глазками. — Нешто так родного сына встречают? К столу бы пригласил осушить чарочку… — глумился над отцом с матерью, над родными.

Пошёл в гору Савелий. Ноне он посадский староста и, стало быть, родному отцу, не говоря уже о брате и племяннике, — начальство.

Треснул по столу дед Михей:

— Говори, зачем пришёл?

— Прости, батюшка, я было по-родственному… — балаганил Савелий.

Однако нового отцовского окрика ждать не стал. Выкатил вперёд грудь:

— Слушайте, холопы, слово государево…

Начал перечислять, какие работы надлежит им исполнить завтра на великого князя.

Дед Михей — отец его родной — было в спор. Прикрикнул Савелий высокомерно и властно: