Ребята с нашего двора - Шим Эдуард Юрьевич. Страница 19

— Меньше слов, — сказал Петухов. — Мы, например, помогали без рассуждений.

— Когда это было! Прошлый век.

— Но, но!

— Да нет, я не против традиций! Только перебарщивать не надо!

— Если потребуется, пойдешь и поможешь, — наставительно произнес Петухов.

Он основательно разместил на гранитном бортике рюкзаки поставил на сухое местечко ведро с грибами. А еще у него была гитара, запеленутая в полиэтиленовую простынку. Для защиты от осадков. Петухов проверил, не сеются ли в воздухе капли, затем распеленал гитару и тихонечко на ней забренчал. Кроме стихов он создавал также самодельные песенки, но почему-то стеснялся их исполнять — проборматывал для себя.

Сережка глянул на башенные часы:

— Через семнадцать минут закроют метро.

— Хорошо, еще есть такси, — сказал Павлик.

— Получку дадут во вторник, — не прерывая песенки, информировал Петухов.

— И как же быть?

— Мы в наше время не боялись трудностей, — сказал под музыку Петухов.

Приглушенно шумела перед ними площадь, отсвечивая иллюминированными лужами. Текли цепочки машин. Каждая машина несла белые или красные огни — чуть туманные и переливающиеся. Иногда казалось, что эти огни скользят и роятся сами по себе, как вольные светляки.

С башни поплыли медлительные, какие-то старинные звоны — это часы отбили три четверти.

И с последним ударом на лестнице появилась Вера; подскакивая на одной ноге, она затягивала развязавшийся шнурок на кеде.

— Вот и Золушка наша, — сказал Павлик. — Начинается сказка. Чем дальше, тем страшней.

— Сереж!! Ищи дежурного по камере! Павлик, пойдешь со мной! Алеше придется стеречь барахло, перетаскивать некогда!.. Скорее!

Павлик поерзал на бортике, но вставать медлил.

— Дед забыл номер?

— Ага!..

— И теперь не открыть?

— Ага!

— И поезд вот-вот уходит?

— В том и дело! Бросайте все, скорей!..

— Как по нотам, — подытожил Павлик. — Она думает, это исключительное событие. А это уже всем надоело.

— Меньше слов, — сказал Петухов.

— Да таких дедушек здесь табуны! Можно с утра до вечера помогать, и всем не поможешь! Я бы взял да плакат вывесил: «Со склерозом вход воспрещен!»

Сережка со вздохом поднялся:

— Идем, что ли…

— Ребята, я устал, как пес! — застонал Павлик, впервые в этом признаваясь. — Я пешком через город не могу! Издеваетесь вы, что ли?!. И родители взбесятся!

— У меня есть двушка, — сказал рассудительный и запасливый Петухов. — Я позвоню, родители не только поймут, но оценят. Шагай, шагай. Мы в свое время не капризничали.

3

Дед все ворочался в своем железном тупике, мученически отбивая поклоны перед шкафчиком. Наугад менял цифры, дергал за рукоятку, бухал оцарапанным, в ссадинах кулаком. Дверца сидела монолитно.

— «Неприступна, как гранит, вещи камера хранит!» — злорадно высказался Павлик, подступая к дедовской спине.

Павлик не особенно верил, что поможет. Эту камеру изобретали не простаки, которых перещеголяешь сообразительностью. И было бы куда разумней не вмешиваться, а подождать, пока Сережка приведет дежурного. Что же касается деда, то ему полезно будет убедиться в надежности сейфа. В следующий раз будет с уважением относиться к технике.

— Не зубоскаль! — сказала Вера. — Сообрази что-нибудь! Всего-то четыре цифры!

— Да? — усмехнулся Павлик. — Обычно это называется иначе.

— Как?

— Девять в четвертой степени.

— Вот видишь! Разбираешься ведь! — закричала Вера. — Пустите его, дедушка, он сейчас откроет!

Дед через плечо посмотрел на них, приподнял губу, как волк, оскаливая сухие десны:

— Взломщик, что ль?..

— Он самый, — не теряясь, сказал Павлик. — Рецидивист.

— Ступайте вы отседа. Не злите меня!

Дед был встрепанный весь, помятый, в расстегнутом дешевом полупальто, надетом на ватник, и в забеленных глиною кирзовых сапогах. Похоже было, что не на вокзале он ночевал, а где-то под кустами валялся.

Вера пропустила мимо ушей дедовский окрик.

— Вы не расстраивайтесь! Сейчас все сделаем!.. — Она улыбалась чуть ли не заискивающе, отмахивая волосы со лба.

Павлик тихонечко поманил ее, отвел в сторону, за шкафы.

— Не надо. Не лезь.

— Почему это?

— Не хочет — и не надо.

— Вот глупости! Он же расстроенный!

— По-моему, он это самое. Поддатый.

— Чего-о?

— Выпивши. Тяпнувши. Окосевши.

— Ну и что? — спросила она.

Павлик почувствовал, что она действительно не понимает. Растопырила свои глазищи и ждет объяснения. Ей нужны дополнительные резоны.

— Знаешь, я от таких подальше держусь. Не пачкаюсь.

— Во-он что…

— Пускай сами выпутываются.

— Я не заметила, что он пьяный, — сказала она. — Он расстроенный.

— А я заметил.

— И решил в сторону отвалить? Надо же, как интересно…

— Они ничего другого не заслуживают.

— Я не знала… Надо же!

— Рекомендуется соображать.

— Я недавно иду, а на улице пьяного инвалида бьют. Он защищаться не может, а его бьют. Ты бы тоже не пачкался?

— Не знаю. Я их не терплю, пьяниц.

Она смотрела с откровенным любопытством, изучающе. И опять у нее был такой взгляд, что не разберешь — засмеется или навсегда разругается.

— Ну, хорошо. Вернемся к нему, — на всякий случай уступил Павлик.

— У меня больше причин их ненавидеть, — сказала она. — Ты ведь знаешь. У меня гораздо больше причин.

— Ну, хорошо, хорошо! Вернемся!

— Мне должно быть еще противней. Верно ведь?

— Я ж сказал — идем к нему!

— Отправляйся-ка лучше к Петухову. Мы как-нибудь без тебя. А то нечаянно запачкаешься.

Павлик привык подчиняться ей, но после таких слов его не прогнали бы отсюда и с конной милицией. Теперь следовало доказать, что без него не обойдешься. Он кое на что способен. Держитесь, конструкторы сейфов. Вы, конечно, не простаки, но и человеческая сообразительность не имеет пределов. Особенно если она подогрета обиженным самолюбием.

Павлик прошагал обратно в тупичок, присел возле деда:

— Послушайте-ка! На бумажку цифры не записывали?

— Не-а! — рыкнул дед, обеими ручищами сотрясая шкаф. К Павлику дед не поворотился, глаза не скосил — пренебрег.

— Значит, не боялись, что забудете… Уже легче. Значит, номер взяли не с потолка, он был знакомый… Рассуждаем дальше. Какие цифры может человек помнить, не записывая на бумажку? Очень просто: год рождения, месяц, число.

— Прочитай сперва! — Дед потыкал ободранным пальцем себе за плечо.

Над шкафчиками свисал с потолка жестяной плакатик:

Павлик прочел, удовлетворенно покивал:

— Логично. Почти у всех год рождения начинается с единицы и девятки. Практически половина шифра отпадает…

— Шел бы ты со своими рассужденьями!

— Это значит, мы рассуждаем правильно! — смиряя себя, сказал Павлик. — Одним знакомым номером меньше. Что остается? Сейчас подумаем… Можно использовать номер телефона. Номер дома и квартиры. Угадал?

— В самую точку! Только я без телефона проживаю. И все избы у нас не нумерованные!

— Так… Остается еще меньше вариантов. Номер паспорта. Возраст. М-м-м… Размер сапог.

Дед тряхнул шкафчик с такой силой, что внутри загромыхало, повалилось что-то.

— Не зли, тебе сказано!!. Мелет ер-рунду!

— Мы же помочь стараемся! — вступилась Вера, и голос у нее стал жалобный.

— Языком стараетесь?! Дежурного сыскать надобно! Провалился, паразит, не сидится ему на месте!..

— Побежали за дежурным! Найдут его!

— Найдут, когда паровоз свистнет!

— Да нет же, вот они!.. — радостно вскрикнула Вера, приподнимаясь на цыпочки. — Все в порядке!

По лабиринту, малиново звеня подковками, приближался очень долговязый, баскетбольного роста милиционер. Его фуражка с кантиком пылала, как новенький спасательный круг, высоко над шкафчиками. Невидимый Сережка топотал где-то впереди, показывая дорогу.