Белый шиповник. Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович. Страница 5
выступать не может.
- Невезучий я, - ответил Борис Степанович. - Ещё сегодня всё так удачно. Вы быстро приехали.
- Это вот кого благодари! - Пётр Григорьевич положил руку Панаме на голову. - Ты бы знал, как он в институт проник - целый детектив… А какую он нам речь закатил! Такое, брат, в кино не покажут.
- Спасибо, Игорёк! - сказал Борис Степанович. - Я тут замотался, совсем про тебя забыл. Извини. А ведь ты небось и уроков не готовил, и есть хочешь, и дома волнуются?
- Борис Степанович, - сказал Панама, - можно, я завтра сюда приду?
Глава седьмая
“ЕСТЬ У НЕГО ЗАЩИТНИК!”
Рядом с пионерской комнатой была маленькая каморка, где хранились барабаны, горны, отрядные флажки и другие полезные вещи, которые назывались звучно и непонятно “пионерская символика “.
Машу Уголькову попросили нашить на отрядные флажки номера и буквы, там, где они оторвались. В каморке было уютно. Пахло краской, из застеклённого шкафа весело сияли кубки - школьные призы, косяками свисали вымпелы. Маша работала быстро, а мысли текли плавно, как бы сами собой. Она вспоминала вчерашнюю телепередачу и одновременно мечтала о том, как они в воскресенье пойдут с папой в театр.
- …Пономарёв, - вдруг услышала она знакомую фамилию. Маша заглянула в приоткрытую дверь. В пионерской комнате за столом сидели старшая пионервожатая и Васька Мослов.
- А ты заставь его быть активным! - говорила пионервожатая. - Что-то, извини меня, Вася, мне не очень верится, чтобы Пономарёв был таким ужасным, как ты говоришь…
- Честное слово! Карикатуры рисует, уроки прогуливает…
- А ты проводил с ним индивидуальную работу?
- Какая там работа! Он со мной и разговаривать-то не желает! Я считаю, его поведение надо на совете дружины обсудить.
- Ну, так сразу и обсудить! Нет, Вася, нужно сначала с человеком ну хотя бы поговорить. А ещё лучше знаешь что: поручи ему какое-нибудь дело…
- Да завалит он любое дело!
- Вот тогда и поговорим. А друзья у него есть? Может быть, на него через друзей повлиять?
- Он со Столбовым дружит, но этот тоже человек ненадёжный… Я считаю так: поручим ему дело, а если он откажется или провалит, тогда обсудим его на совете отряда. И пусть Столбов как человек, который его лучше других знает, это обсуждение и проведёт! Если и после этого Пономарёв не исправится и не откажется от своих делишек, тогда уж вплоть до исключения…
- Ну ты хватил! - сказала пионервожатая. - Думаю, до этого не дойдёт. А ты не боишься, Вася, расколоть класс?
- Это как?
- А так. Часть класса поддержит тебя, а другая - Пономарёва, и начнётся у вас в классе склока.
- Да кто это будет Пономарёва защищать? У него и друзей-то нет. Один Столбов. А Столбов не в счёт. Так что этого не будет…
Маша слушала, сжав кулаки. “Ай да Васька, совсем он не “осёл среди ослов” - он гораздо хуже. Это ведь он Панамке за карикатуру мстит. А карикатуру-то Столбов нарисовал. Мало того, что этот Мослов шуток не понимает, ещё и невинного человека погубить хочет!” - думала Уголькова. Она хотела прямо сейчас выйти и рассказать, как было дело, да вовремя спохватилась. Во-первых, скажут, подслушала, во-вторых, ведь Борис Степанович ясно сказал, что Панама сам себе письмо писать не стал бы, а Мослов всё равно не поверил. Он и теперь не поверит! Маша вспомнила понурую фигуру Панамы, его узкие плечи, сутулую спину. И как тот сидит на уроке, подперев голову рукой, мысли где-то далеко-далеко. Его вызовут - он очнётся, ничего не слыхал, только глазами своими голубыми хлопает. И Маше стало его вдруг жалко. Ишь, заступиться за Панамку некому! Нет, есть кому!
Сразу из школы она побежала к своей подружке Юле Фоминой, на стадион. Юлька, раскрасневшаяся, потная, носилась по льду, выделывая сложные фигуры танца. А музыка визжала и мяукала, звук “плыл”, и магнитофонная лента всё время рвалась.
- Да что ж это такое! - возмущённо кричала Фомина. - Михаил Александрович, скажите вы им! Ведь так совершенно невозможно работать! Сапожника какого-то посадили в радиорубку…
Тренер пошёл выяснять. А Юлька, возмущённая, подкатила к барьеру.
- Ты чего? - спросила она Уголькову.
- Ой, Юля! - И Маша рассказала всё, что слышала.
- Ну вот, всё нормально! - К ним подкатил тренер. - Давай с самого начала. Ты уж нас, девочка, извини, нам некогда.
- Я понимаю, - сказала Маша. - Юля! Так что же теперь делать?
- Потом, потом поговорим! - замахала руками Юлька. - Вообще, твоя-то какая забота?
Маша посмотрела-посмотрела, как Юлька легко скользит по зеркалу катка, потом тихонько повернулась и побрела домой. “Это потому, что она занята очень, а на самом деле она добрая”, - уговаривала себя Уголькова. Но чувствовала: что-то здесь не так. Юлька - вся на катке, а в классе тоже как на тренировке…
- Ну и ладно! - сказала Маша. - Всё равно у Панамки есть защита. Это - я!
Глава восьмая
КАЖДЫЙ ДЕНЬ, КРОМЕ ЧЕТВЕРГА
- Ну вот, сейчас копыта замоем, и на сегодня всё. Давай воду!
Панама тащит ведро Борису Степановичу. Довольный, растёртый соломенным жгутом Конус весело хрупает сено. Он выздоравливает. Сегодня Борис Степанович сделал небольшую проездку.
Панама теперь каждый день ходит в манеж. И странное дело: сейчас, когда у него времени в обрез, он перестал опаздывать в школу и даже начал лучше учиться. За месяц только две тройки.
Раньше, бывало, сядет за уроки и сидит часов пять. Пишет, на промокашке рисует, в окно глядит. А теперь в окно глядеть некогда: на уроки Панама может потратить час - полтора, не больше, а то в манеж опоздает к вечерней проездке. Поэтому и на уроках сидит как памятник, не шелохнётся, каждое слово ловит: запомнишь на уроке - дома учить не надо.
Только вот с классом отношения испортились. Первым поссорился Столбов, с которым они с первого класса за одной партой сидели. Сколько раз их рассаживали за болтовню, но они опять вместе садились, а тут Столбов сам ушёл, да ещё стукнул Панаму по голове.
- Знаю, знаю, Панамочка дорогой, - сказал он на прощание, - чего ты такой замечательный стал, в отличники прорываешься: Юлечке своей хорошенькой понравиться хочешь. Только ничего у тебя не выйдет! Ты ростом от горшка два вершка, а она вон жердина какая.
Ну что мог ответить ему Панама? Что в школе у него всё получается само собой? Кто этому поверит! Рассказать про манеж он не мог, да и что рассказывать? Как он из денников тачками навоз вывозит, как Конусу компрессы делает и клизмы ставит?
А сказать, что он Юле понравиться не хочет, тоже нельзя. Да и разве есть в классе такой мальчишка, который бы ей понравиться не хотел? Даже Сапогов-второгодник и тот замолкает, когда Юля входит в класс. Она такая красивая, у неё свитер красный, её даже по телевизору показывали. И комментатор сказал: “Это надежда нашего города, подрастающая достойная смена”, и всякие другие хорошие слова.
Конечно, Панаме она очень нравилась, даже ночью снилась один раз, только как - он не запомнил. Хорошо снилась.
И всё у неё получается ловко и весело. Иной раз выйдет отвечать - ничего не знает, а глаза свои огромные распахнёт и начнёт говорить, говорить и, глядишь, на четвёрку ответит… Панама от удивления только в затылке чешет.
- Личное обаяние, - говорит Столбов, - ничего не попишешь. Вот есть обаяние - и делай что хочешь, а нет - давай учи! Обаяние - оно как лазер, от него никуда не денешься, вот, к примеру, лазерная винтовка…
Кончались такие беседы тем, что Столбова ставили столбом - за разговоры.
На одного только Бориса Степановича это обаяние почему-то не действовало. Когда он вызвал её в первый раз и Юля своей необыкновенно красивой взрослой походкой вышла к доске, учитель оглядел её с ног до головы и весело сказал:
- Нуте-с, Фомина Юлия, поведайте миру, что такое народное творчество, имеется в виду устное. Что мы к нему относим и почему?