Тайна Зыбуна - Осокин Евгений Васильевич. Страница 3

Учатся Хасан с Санькой в пятом классе в Рыльске и живут в интернате. И вот как-то в каникулы Жуванжа попросил Хасана:

— Походи ты с мим, приохоть…

Хасан уговорил Саньку погонять зайцев, пострелять косачей. Есть близ Чутыма большой, километра на четыре, осиновый, или заячий лог. Договорились, Хасан пойдет с одного конца, Санька — с другого. Но снег рыхлый, лыжи оседают глубоко. Не хочется Саньке идти, продираясь сквозь подлесок. Залез он на сучковатую сосну, уселся поудобнее, так чтобы сучья не мешали стрелять, и стал ждать. Но зайцы почему-то не бежали. Хасан задержался.

Посидев с час, он замерз, слез, побегал вокруг сосны, забрался снова, а ни зайцев, ни выстрелов… Задумался: а не махнуть ли в березник за косачами? И вдруг совсем близко на полянке увидел лисицу. Лиса «мышковала». Припадая к земле, замирала, игриво взвивалась, зарывалась мордой в снег; рыжий пушистый хвост ее отражал то настороженность, то наслаждение хищницы мышиным мясом. Холодным пламенем рдел на снегу ее пушистый мех. Но стрелять Санька не решается — далековато. Авось еще подпетляет…

Стряхнув с ветвей веер золотистых снежинок, застрекотала сорока.

«У, чтоб тебе! Прорвало!»

Лиса подняла голову, подозрительно повела носом и вдруг метнулась вбок. Санька нажал спуск. Огненный ком перевернулся в воздухе и распластался. Санька заскользил вниз, перехватывая сучки через два на третий, поцарапал кожу на руке. Когда подошел, понял: можно было не спешить. В зубах хищницы завязла мертвая мышь…

Только перекинул Санька лису через плечо (чтоб виднее было!) из ельничка вышел Хасан уставший и сердитый.

— Ты чего не… — начал он и осекся.

— Понимаешь, водить меня за нос вздумала! — кивнул Санька на лису. — Пришлось задержаться.

Хасан молча потрогал мех, осмотрел лапы.

— Ты что, думаешь, из чьего-нибудь капкана вынул? — подозрительно взглянул на него Санька.

Шли молча. Хасан раздумывал, где бы около Юрт найти косачей, а размечтавшемуся Саньке не терпелось домой. Однако он не выдержал.

— Мне только неохота этим делом заниматься, — с небрежным равнодушием заговорил он. — А так… слышал? С одного выстрела, с ходу подковал.

Хасан не ответил. Санька еле сдерживал готовый прорваться поток слов. Стоило Хасану спросить его о чем-либо, и он подробно, забыв о своем «с ходу», рассказал бы, как сидел на дереве. Но Хасан ни о чем не спрашивал. И Санька изредка ронял небрежно:

— Вздумала водить меня за нос! Вот пойдем на Зыбун…

Чутьем Хасан понял: в Саньке просыпается охотничья страсть.

Увидев Саньку в окно. Жуванжа выбежал из избы, обрадованно, с неуклюжей мужской игривостью толкнул сына в грудь.

— Во, молодец! А то…

Подмигнул Хасану и вдруг нахмурился, кашлянул.

— Сам?

— А то кто еще!

Жуванжа пригласил Хасана в избу. «Сейчас и расспросим!» — решил Санька. Жуванжа потчевал ребят вяленой нельмой, горячим чаем. Разговорился.

— Не знаю, может сказка, — предупредил Жуванжа. — В детстве слышал. Старый эвенк говорил, обычай был такой. Увозили на Зыбун умершего шамана два молодых охотника и две девушки. Жена шамана с ними. Обратно, однако, никого не было. Мой отец ушел с кем-то. Не вернулся! Всех забрал Нуми-Торум, Хозяин неба. Ладно. Пусть сказка. А где ж они?.. Собирался я сам на Зыбун, как подрос, — продолжал Жуванжа. — Да все не до того было. Потом медведь помял. Плохой ходок стал. Недавно летчика просил. Маленько крюк на вертолете делал. Есть острова. Лес есть. Там, тут, — тыкал Жуванжа пальцем в сторону юга. — Нужна дорога. Ай, сколько леса при сплаве гибнет! Ищи, парень! — хлопнул он Хасана по плечу. — Найдешь — дорогу построят!

— И найдем! — горячится Санька.

— А зимой… Разве нельзя сходить на Зыбун на лыжах? — с подчеркнутой простецой удивляется Хасан.

Нахмурился Жуванжа, запосасывал потухшую трубочку. Потом достал табак, набил трубочку снова, закурил, обвел внимательным взглядом притихших ребят, словно решая: стоит ли говорить об этом?

Вот что рассказал Жуванжа. Услышал он как-то до войны еще, куропатки на Зыбуне лают. Собрался, пошел. Верно, есть. Одну, с краю, добыл, дальше идет. Опять есть. Загорелся. А отчего не пробежать по Зыбуну: что там, за хлябью, за трясинами?

Пошел. Ходко идет, поет про себя. И вдруг будто кто придержал за ноги: стой, не ходи! Заскрипел, зашуршал снег под лыжами, потянулись по лыжне борозды. Снял Жуванжа лыжу, а она обледенела. Вот-те на! Намокла где-то, отсырела и враз прихватило ее морозом. Повернул Жуванжа обратно. Переступая с ноги на негу, пошел к Юртам напрямик. Задумался, загляделся, чуть не сполз в воду, одетую плотным серым, как грубая вата, туманом. Попятился Жуванжа. Испугался. Побрел назад. Свернул на старую лыжню: дальше, зато безопасней. А ноги свинцом налились, лыжи дерут снег, что терки. Сел Жуванжа, срезал с лыж кисы [4] вместе со льдом…

Еле выбрался. Закаялся ходить на Зыбун и зимой, и летом.

— Топь, хмарь. — пояснил ом. — Ни днища у ней нет, ни крышки…

ПОКА ЖУВАНЖА КОЛЕТ ДРОВА

— Сань. Вставай!

Между русской печью и столом, где разложены горячие хлебы, снует маленькая женщина. Это Санькина мать, Марфа.

Санька слышит голос, но молчит, старается вспомнить какой-то интересный сон. Ах, да… золото! Они с Хасаном нашли его. Рыли землю ножами, руками, целый день вытаскивали цепочки, кольца, деньги. Санька припоминает: какие они? Нет, деньги — он это хорошо помнит — бронзовые, обыкновенные пятаки с серпом и молотом. А какие они, золотые-то?

Этого Санька не знает. Он хочет еще раз посмотреть клад, долго лежит с закрытыми глазами и незаметно засыпает.

Отец Саньки спозаранку ушел пилить, или, как говорит мать, резать дрова. Хотя лес рядом, но так уж заведено, что дрова в Юртах заготовляют весной и летом на весь год. Обычно выходят все от мала до велика. Ребятишки укладывают дрова в поленницы, Нюролька и Марфа пилят, Жуванжа колет. «Коммуной» веселее.

Но сейчас Санька с Хасаном отдыхают. Они недавно вернулись из школы-интерната.

— Побегайте. Ишо хватит и вам делов, — с напускной суровостью сказал на другой жо день после их приезда Жуванжа.

Просыпается Санька от неприятного ощущения скатывающейся от виска к носу капельки пота. День разгулялся такой, что на душе легко и радостно. Тут уж не до сна. Он даже не сразу вспомнил, что на Зыбун его не отпускают. Санька вытирает лицо рукавом и спускается в погреб. До чего ж приятно в такую жару пить бросающее в дрожь молоко! От стен погреба несет сыростью, холодом. Санька посидел, остыл, сунул в карман на всякий случай несколько прошлогодних морковок и отправился к Хасану — напрямик через огород и коровник, в котором сделан лаз. Сначала заглянул в юрту. Пусто. Нечастый гость в это время — солнце — греет так добросовестно, что идти в избу Саньке не хочется, и он свистит. Ждет. Хасан не появляется. Санька влазит на завалинку, смотрит в окно. Точно! Удрал. Санька идет к Чутыму. Так и есть. За яром, в заводи, Хасан верхом на коряге.

— Ха!

Хасан не оборачивается. Его рука с огромным удилищем взлетает вверх, и Санька видит, как над водой трепещет окунишка. Сняв рыбу с крючка, Хасан тихо отвечает:

— Чо?

Санька садится на песок. Хасан снова закидывает удочку. Река спокойна. Почти безоблачное небо отражается в воде, и Чутым кажется глубоким-глубоким, бездонным. Парит.

— Искупаться бы! Хасан, здорово, а?

Санька ежится, будто уже залез в воду, засучивает штаны, расстегивает единственную оставшуюся у рубашки пуговицу. Но купаться здесь опасно: ил, коряги, ямы. Да и вода еще очень холодная, Санька достает из кармана штанов брусочек лиственничной серы, стирает о рукав налипшие песчинки и бросает в рот.

— Ха-асан…

Саньке хочется сказать, что отец не пускает его на Зыбун, надо посоветоваться, как быть, но он вдруг заколебался: стыдно, столько было разговоров, планов и… да и, может, он еще убедит отца. Все равно идти еще нельзя, пусть болота подсохнут.