Говорящий ключ - Кирюшкин Виктор Владимирович. Страница 8

— Не беспокойся о нас, дружок. Кирилл Мефодиевич нас выведет, он тайгу знает вдоль и поперек. А ты пошел бы с нами?

— Еще бы, конечно, пошел, — еще сильней зарделся Саня. Он впервые в жизни разговаривал с настоящим геологом, о которых раньше лишь читал в книгах. Набравшись смелости, Саня взглянул прямо в лицо Воробьеву. — Да вот папка с мамкой не пустят. Для них я все маленький, а я зимой медведя застрелил.

— Точно, правду говорит, — подтвердил Филипп Васильевич. — Пошли мы с ним на куропаток, вдруг откуда ни возьмись медведь на нас прет. Осенью не залег, значит, в берлогу, оголодал, вот и шатается, поживы ищет. Самый опасный зверь, таких у нас шатунами называют. У меня, как на грех, патроны все дробью заряжены, стрелять бесполезно, только разве в глаза, чтобы ослеп. Ну, я решил лучше с ним врукопашную сойтись. Бывало, и прежде схватывался, ничего, жив. Я, значит, за нож, а мишка вот уже рядом, поднялся на дыбы. Вдруг как грохнет, точно из пушки, медведь сразу и осел, повалился на бок. Оказывается, мой Саня не струсил, перезарядил ружье жаканами, они у него были, да и ударил. Вот он каков, Александр Филиппович Дашута! Мал, да удал.

— Весь в батьку, однако, — молвил Большаков, — Отпусти мне его в ученики, возьму, охотничья команда тогда будет, всю экспедицию кормить будем.

— Рано, пусть гуляет, сил набирается. Осенью в школу, в шестой класс перешел. Надо и подготовиться немного, почитать.

— Мы идем далеко, дружище, тяжело придется в походе, да, кроме того, к осени едва ли вернемся. Вот на следующую весну мы тебя обязательно возьмем, — подбодрил мальчика Николай Владимирович, видя его огорченное лицо. — А ты кем будешь, когда вырастешь? Наверное, капитаном корабля?

— Нет, геологом-разведчиком. Выучусь в школе, в техникум пойду.

— Геологом... Вот тебе и редька с квасом! А я думал, мне заместитель растет... рыбак, — Дашута с деланным огорчением развел руками.

— Никуда я его не пущу — ни в геологи, ни в рыбаки, пусть на инженера учится, — сказала Елена Афанасьевна.

— Э, мать, сам выберет, кем быть, до того времени он передумает десять раз. Помню, был я малышом, смотрел на извозчиков в окно. Сидят степенные такие на облучке, словно на троне, кушаки красные, широкие, кнут длиннющий. Самый важный человек на свете, думаю, этот извозчик, вырасту, буду извозчиком. Потом машины появились, да и я подрос, решил стать шофером, затем летчиком, моряком, кем только не мечтал стать! Пожалуй, лишь до председателя колхоза не додумался: не было их тогда, колхозов-то, Видишь, действительность вроде как перешибла все мои мечты. Так и Саня. Смотришь, через несколько лет такие специальности появятся, о которых сейчас и понятия не имеем. Значит, вы пойдете через Качанду? — повернулся он к Николаю Владимировичу.

— Ага... через Качанду. Кирилл Мефодиевич считает, что лучше сделать крюк по тропе, чем напрямик по бездорожью. В этом я с ним согласен.

— Ехать надо! Нина Дмитриевна сказала — начальнику пакет есть, — заторопил Большаков.

— Пожалуй, и в самом деле тронемся, — поднялся Воробьев. — Спасибо за хлеб, за соль. Приходите к нам в гости.

— Придете — самоварчик поставим, уйдете — чайку попьем, — рассмеялся Дашута. — Вас, наверное, завтра и на стане-то не будет?

— Завтра будем, а послезавтра, по-видимому, уйдем в тайгу. Кирилл Мефодиевич, вы далеко встретили Юферова с бригадой?

— Теперь на стане, однако.

Воробьев стал прощаться с хозяевами. Дашута крепко стиснул ему руку, а Елена Афанасьевна положила в переметную суму большую копченую кетину.

— В дороге пригодится, там в тайге рыбы нет, — сказала она.

Саня, улучив момент, спросил:

— Вы от Качанды к северу пойдете или на восток?

— К северу, до самой реки Накимчан, там и будем все лето работать, золото искать.

— Мы к вам придем, — глаза мальчика блеснули решимостью.

— Кто вы? — спросил из седла Воробьев.

— Я приду.

— Что ж, приходи, если сумеешь, — рассмеялся Николай Владимирович. — Дело пустяковое: раз-два — и готово, всего километров пятьсот пройти — и там. — Он тронул коня. — Учись, друг, лучше, сам станешь геологом, дальше нашего пойдешь.

Начинало темнеть. С моря веяли легкие порывы ветерка. Впереди, скрываясь в зарослях, виднелась уходящая в тайгу тропа.

Светлая северная ночь опустилась над рыбацким селом. Такие ночи для рыбаков — благодать, можно до самого рассвета продолжать лов рыбы, если она хорошо идет в ставные невода. После шторма к берегу подвалил косяк сельди, и Дашута, проводив геолога, собрался к рыбакам на берег моря. Перед уходом он заглянул в комнату сына. Саня готовил патроны дробового ружья. На столе стояла коробка пороху, мешочек дроби и лежала кучка продолговатых свинцовых пуль — жаканов.

— Что так поздно сидишь, разве утром нельзя сделать? Спать, спать!

— Утром мы на охоту собрались с Витькой, На бурундуков* (* Бурундук — небольшой зверек, принадлежащий к грызунам. Добывается в основном весной и летом. Зимой бурундук залегает в спячку.) пойдем. Сказывают, их видимо-невидимо развелось там, где в прошлом году лес рубили.

— Они порубки любят. — Филипп Васильевич присел на диван. — А жаканы зачем, тоже для бурундуков?

— А вдруг зверь? А то косуля набежит. Мы, папка, хотим у дедушки Гаврилова в землянке жить, чтобы домой каждый день не бегать, далеко очень.

— Что ж, это дело. Бурундук, он хотя и дешевый, да зато много их добыть можно. Кроме того, я тебе еще один наказ дам. Идет? — Филипп Васильевич протянул широкую ладонь.

— Идет! — Саня вскочил со стула, что есть силы ударил рукой о жесткую ладонь отца и запрыгал от боли, помахивая ушибленной рукой. — Ой! Ой! Ой! Папка, у тебя каменная ладонь.

— Будет каменная, потягай столько за неводные канаты. — Дашута рассмеялся, глядя на сморщенное от боли лицо сына. — Ушиб, говоришь? Вот неженка! Ну, друг, ты, я вижу, совсем в белоручку превращаешься, а все мамкиными заботами. «Саня, не ходи туда, Саня, не делай этого». Когда мне было четырнадцать лет, я уже молотобойцем работал, так вкалывал — за мое почтение. Вечером приду домой, все мускулы ноют. Зато закалку получил, друг, такую, что сам железным стал. Вот и ты должен быть таким, никакого труда не бояться. Понял?

— А я разве боюсь?

— А коли так, вот тебе наказ. Бурундуки — бурундуками, можешь их хоть тысячу набить, это твое дело, для себя стараться будешь. А для хозяйства заготовь жердей, чтобы всю изгородь обновить можно было. Зимой на собаках привезем, а весной в дело пустим. Сиди там у деда Гаврилова хоть месяц, а дело сделай. Без этого домой не являйся. Понял?

— Понял. Мы с Витькой столько жердей нарубим, на две изгороди хватит. — Саня отвернулся, чтобы скрыть свою радость. Он думал попроситься всего на несколько дней, а батька посылает на целый месяц. Это как нельзя больше отвечало планам мальчика.

— Действуй, действуй, — поднялся Дашута, — я матери скажу, чтобы собрала тебе продуктов.

Дашута вышел. Из другой комнаты донесся его раскатистый бас и протестующий голос Елены Афанасьевны. Прислушавшись к их разговору, Саня потихоньку выскользнул из комнаты, прокрался по коридору и, без скрипа отворив дверь, юркнул во двор. Знал, что теперь отец настоит на своем, и мать, скрепя сердце, соберет ему все необходимое для похода. Перемахнув через забор, Саня перебежал соседний двор, снова перелез ограду и оказался в огороде, примыкавшем к небольшому новому домику. Здесь жил его закадычный друг и одноклассник Виктор Нигей с матерью, работницей рыбной базы. Отец Виктора погиб на фронте во время Отечественной войны. Мать его, еще молодая женщина, вторично вышла замуж за мастера бондарного цеха. Виктор хотя сразу же подружился с отчимом, но все же чувствовал себя немного обиженным и даже несколько дней назад уговаривал Саню ехать с ним вместе куда-нибудь на край света.

Саня тихо постучал в окно, около которого, он знал, стояла койка товарища. Окно отворилось, белая занавеска на нем зашевелилась. Саня произнес громким шепотом