Али-Баба и Куриная фея - Краузе Ханс. Страница 11

— Лови её, лови! — кричит Малыш.

Ветер врывается на ток и гонит мякину по сараю, пыль ест глаза. Рената почти ничего не видит. Но что поделаешь — ей непрерывно приходится развязывать сноп за снопом. Прожорливая молотилка, которая шумит там, внизу, у неё под ногами, требует всё новой пищи. Стоя позади машины, бригадир проверяет качество зерна, пересыпая его в руках.

— Добрый хлеб у нас будет, — говорит он с удовлетворением.

Из маленьких свинарников, которые стоят кучкой, как грибы на полянке, раздаётся многоголосый шум. Наступило время кормёжки, и все шестьсот свиней пришли в беспокойство. Даже самые жирные и ленивые вылезли из тёплых закутов и, визжа, тычутся взад и вперёд. Есть! Есть! Мокрые свиные морды нетерпеливо просовываются сквозь ограду. Едва заслышав звон вёдер, они хрюкают, с нетерпением дожидаясь своей очереди.

Али-баба, который начал обучаться уходу за животными в свинарнике, притаскивает корзины с мелко изрубленной ботвой. Он ловкими движениями наполняет корыта; многоголосый визг и хрюканье постепенно сменяются громким чавканьем и чмоканьем.

— Ну как, вкусно? Да?

Али-баба похлопывает толстую чушку по широкой спине. Потом он приготовляет пищу для поросят, замешивая на молоке муку грубого помола и картофельные очистки. Али-баба трудится на совесть. Его лицо раскраснелось от усердия. Готово! Али баба берёт вёдра, подзывает к себе своих питомцев и распределяет между ними еду. Поросята спешат на зов. Они окружают корыта, а некоторые из них залезают туда с ногами.

— Эй вы, не толкайтесь! — кричит им Али-баба. — Соблюдайте очередь. Цуцику ничего не достанется.

Цуцик, слабый маленький поросёнок, как неприкаянный бродит на тощих ножках вокруг своих более крепких сестёр и братьев, плотной стеной обступивших кормушки. Али-баба берёт его на руки. Поросёнок визжит и отчаянно барахтается. Али баба гладит Цуцика.

— Фу-ты ну-ты! Не бойся, я тебя не обижу.

Он относит поросёнка в пустой закут и ставит перед ним кормушку.

— Ну вот, теперь можешь лопать сколько влезет, не спеши, никто тебя не тронет…

[Картинка: i_008.png]

Али-баба внимательно смотрит за тем, как Цуцик поглощает пищу, а потом, счастливый, идёт дальше. На ногах у Али-бабы высокие резиновые сапоги. Ходить в них неудобно: сапоги велики ему на целый номер. Раньше Али-баба надевал их только в слякоть, но теперь, когда его единственная пара ботинок разорвалась, приходится надевать сапоги каждый день. Босиком в октябре не очень-то походишь. На дворе слишком холодно.

Кормёжка окончилась. Али-баба чистит один из свинарников. Крытые соломой свинарники, расположенные на большой поляне позади двора имения, напоминают маленькую горную деревушку. Али-баба собирает навоз в кучу, обрызгав при этом все сапоги. Но Али-бабе это безразлично. Насвистывая и напевая, он так сильно размахивает метлой, что его широкие старые штопанные-перештопанные брюки, доставшиеся ему от отчима, надуваются, как парус, на ветру.

Хильдегард Мукке сидела в своей тесной канцелярии и смотрела в давно не мытое окно. При свете солнца оно казалось подслеповатым и грязным. «Посидишь здесь, и сама, того и гляди, покроешься пылью», — подумала она.

В последнее время Хильдегард Мукке очень недовольна собой: вместо того чтобы помогать людям, приходится заниматься канцелярской работой. Стоит ей только собраться в конюшню или на поле, как обязательно что-нибудь помешает: то ей надо составить какой-нибудь документ, то неожиданно нагрянет инструктор, не говоря уже о собраниях и заседаниях.

«Нет, так дальше продолжаться не может», — решила Мукке.

Она заперла ящики своего письменного стола, надела светло-зелёную куртку и большими шагами направилась через двор имения. Она дышала полной грудью, стараясь вобрать в лёгкие как можно больше свежего воздуха. «Как это приятно! Нужно подумать и о своём здоровье», — сказала она себе.

Хильдегард Мукке любила простоту в одежде; она не носила ни шляпы, ни платка, и осенний ветер свободно играл её волосами. Удобнее всего она чувствовала себя в спортивной куртке и длинных серых брюках.

Её путь проходил мимо свинарников. В них не было слышно ни визга, ни хрюканья. Сытые животные лениво грелись на солнце.

Али-баба насыпал в вычищенные свинарники свежую солому. Он заботливо и аккуратно укладывал её на полу ровным слоем.

Хильдегард Мукке замедлила шаги. Она заметила Али-бабу. «Странный парень, — подумала она. — Всегда одет, как последний бродяга. Почему он такой неряха? Может, у него в семье что-нибудь не в порядке?»

Али-баба и не подозревал, что за ним наблюдают. Напевая про себя, он втащил в свинарник ещё одну охапку соломы. Хильдегард Мукке радовалась его усердию. Она остановилась. Что это за парень? Не похоже, чтобы он был лентяй. Надо с ним поговорить. Она откашлялась.

— Ну, как дела? Как поживают наши свиньи? — спросила она.

Али-баба стряхнул с куртки прилипшие к ней соломинки. Он смущённо улыбнулся.

«Какие у него крепкие зубы!» — не без зависти подумала Хильдегард Мукке. Ей самой В последние годы частенько приходилось наведываться к зубному врачу…

Али-баба показал на племенную свинью, которая чесала спину о забор в противоположном конце свинарника.

— На следующей неделе она опоросится, — сказал он тоном специалиста. — Значит, у нас опять будет прирост.

— А вам, ребятам, прибавится работы, — ответила ему Мукке.

Но тут, запыхавшись, прибежала фрейлейн Лобеданц, машинистка из канцелярии.

— Фрау Мукке, вас зовут к телефону! Звонят из района. В одиннадцать часов заседание в Доме профсоюзов. Надо взять машину и немедленно ехать.

Хильдегард Мукке зажмурила глаза. Она с трудом удержалась от крепкого словца. Поколебавшись секунду, она подала Али-бабе руку:

— Очень жаль, я бы охотно ещё с тобой поболтала. Но отложить разговор — не значит отменить его. Итак, до следующего раза… Всего хорошего!

Она ушла. Али-баба растерянно посмотрел ей вслед. Он был очень удивлён.

«Фу-ты ну-ты! Ну и смешная же тётка эта Мукке! Если она интересуется свиньями, почему ей не пойти к зоотехнику? Наверно, этой Мукке просто скучно. Ну да, те, кто весь день сидит в конторе, ничего ведь не делают…»

Али-баба вернулся в свинарник и поделил оставшуюся солому.

Обеденный перерыв был в одиннадцать часов тридцать минут. Али-баба проголодался. Он пришёл в интернат на несколько минут раньше срока, наспех вымыл руки и, не переодеваясь, как был, отправился в столовую.

Резиновые сапоги Али-бабы были облеплены навозом, одежда пахла свинарником. Но Али-бабе это не мешало. Его нос привык к подобным ароматам.

Завтрак, гуляш с картошкой, был уже готов.

Фрау Хушке накрыла столы. На каждом из них стояли миска с картофелем и миска с гуляшом. Али-бабе осталось лишь положить еду на тарелку.

Он не заставил себя упрашивать и наложил в тарелку целую гору картофеля. Затем он погрузил разливательную ложку в миску с гуляшом. Соус был наверху, мясо — внизу. Али-баба не стал перемешивать гуляш: недрогнувшей рукой он выудил со дна всё мясо, только жирные кусочки бросил обратно в миску — жира он не любил, а от шпига его просто тошнило.

Хорошо приходить к обеду раньше всех. Али-баба внимательно осмотрел свою полную, с верхом, тарелку. Сегодня благодаря его расторопности у него на обед был не картофель с мясом, а мясо с картофелем.

К тому времени, когда ученики, посланные на молотьбу и вывозку навоза, явились в столовую, Али-баба от усердной еды даже вспотел.

— Приятного аппетита!

Али-баба, уплетавший за обе щёки, пробурчал в ответ что-то невразумительное. Пока Макки, Профессор, Малыш и Повидло рассаживались, он успел положить себе ещё одну порцию картофеля и полить её соусом.

— Ну и голодны же мы!

Все четверо вновь прибывших жадно набросились на оставшийся картофель и на соус без мяса.