Голубой берег - Тушкан Георгий Павлович. Страница 8

Что за история! Там также не было ни души. Однако сдавленный плач продолжал доноситься к нам откуда-то из темноты. Шагнув еще в одни двери, мы очутились в полном мраке. Пробравшись на ощупь среди сундуков, мы натолкнулись на следующую переборку. За ней, теперь уже явственно, плакала какая-то женщина. Мы нащупали дверь — она была заперта огромным висячим замком.

— Кто там? — негромко спросил я.

Плач прекратился, и тотчас же за стеной раздалось рычание собаки.

«Какая ерунда, — подумал я, — это уж слишком похоже на сказку: запертая в замке красавица и злое чудовище ее охраняет. Только все в киргизском варианте: дворец сделан из дырявого войлока и очень уж пахнет овчиной». В темноте возле моего лица я ощутил частое дыхание Карабека.

— Спроси ты, — сказал я.

Он начал по-киргизски спрашивать, кто там и почему плачет. Но никто не ответил. Собака же начала рычать и рваться на цепи так громко, что мы поспешили выбраться назад.

— Нужно же, в конце концов, найти здесь хозяина, — сказал я.

Мы заглядывали в разные дыры и, наконец, увидали приотворенную дверь. Толкнув ее, я вошел. На ковре, у малюсенького заднего окошка, скупо освещавшего конуру, сидели два человека. При нашем появлении один из них вскочил. Это был Барон. Он взмахнул руками и принялся говорить что-то; видимо, неожиданный наш приход смутил его.

Другой человек тоже поднялся не спеша и, поклонившись нам по-европейски, начал пристально и несколько насмешливо рассматривать нас. Этот поклон, маленький рост человека и его лицо невольно обратили на себя особое внимание.

«Японец!» — подумал я, всмотревшись. Но было темно, человек, не говоря ни слова, сел опять в угол.

— Ну, как с ячменем? — спросил я Барона первое, что пришло в голову.

— Нет ячменя, — резко ответил тот.

— Скажи, а кто там плачет, в кибитке?

— Где плачет? Там ничего нет.

— Там джины плачут, дьяволы плачут, товарищ начальник… — насмешливо сказал Карабек.

Барон ничего не ответил. Резко повернувшись, я вышел.

«Так не забудь про собрание», — кинул я обернувшись.

Отходя уже от кибитки, мы опять услышали пение.

— Стой, ты знаешь, кто поет? — сказал Карабек, прислушиваясь. — Тот парнишка поет, голос Саида поет. Пастух в голубых штанах, который утром оказал, — Барона не боится.

— Саид? В таком случае следует вернуться. С ним нужно поговорить.

Мы обошли опять кибитку с другой стороны и попали в помещение для скота.

Бесчисленное множество овец, прижавшись друг к другу, стояло под огромным навесом. Саид лежал на подстилке, уткнув голову в кошму, и бормотал. Откуда-то из темноты три верблюда и один горный бык свешивали над ним удивленные морды, будто слушая его пение. Саид пел:

«Скоро, скоро, скоро появится Сарыкар.

Желтый снег съест белый снег.

Белый снег уйдет вниз, вниз, в долину.

Откроются дороги в Кашгар, в Фергану, в Каратегин.

Я один поднимусь на высокую,

очень высокую скалу.

Увижу Кашгар, Каратегин и Фергану…

Ходят люди по всему миру, идут караваны, овцы едят зеленую траву

А я везде один.

Как свеча. Как месяц. Как дерево на вершине скалы.

Тогда я крикну на весь мир, что я один.

Но никто меня не услышит. Даже она…

Она будет очень, очень далеко, за горами, в стране Кашгар…»

— Кто же тебя не услышит? Почему так поешь? — спросил Карабек.

Парень, сев на корточки, поглядел на нас. Из-под черной шапки исподлобья смотрели его угрюмые глаза.

— Сабира, — ответил он.

— Как Сабира? Где она? — спросил я, вспомнив ночную красавицу, помогавшую мне тушить пожар.

— Она заперта здесь в кибитке…

Тут Саид объяснил, что уже несколько лет он пастухом у Барона отрабатывает калым за Сабиру, которую тот обещал отдать Саиду в жены. Теперь утром Барон рассердился на него.

Сабиру же Барон продаст в Кашгар, как только откроются перевалы.

— Ничего не понимаю. Разве она дочь Барона? А не старика Деревянное ухо, который в кости играет?

— Да, она дочь Шамши. Но он бедный старик, а Барон его родственник.

— А чей это скот?

— Барона.

Сказав это, парень испугался и, обернувшись, быстро заговорил:

— Нет, я ничего не рассказывал. И я не видел вас. Я ничего не знаю. Уходите, уходите. Лучше уезжайте из кишлака. Ячменя вам никто не даст.

— Почему же?

— Так сказал Аллах, — ответил пастух.

— Разве сам Аллах был у вас в кишлаке?

— Нет, так сказал Голубой берег…

Вот оно, оказывается, что! Об этом я слыхал много раз. Нам не в первом уже кишлаке единоличники отказывались продать ячмень, ибо таинственный Голубой берег запрещал это. Он же агитировал против посева пшеницы и против ТОЗов…

ЯЧМЕНЬ

— Дорогой товарищ Кара-Тукоу, — сказал мне Карабек. — День приходит — ячмень нет. День уходит — нет. Ступай домой. Я один понюхаю воздух в кишлаке.

Вернувшись в кибитку, я застал у себя собрание. Я встретил тут всех знакомых уже мне киргизов; не было одного только Шапки из куницы — киргиза, который ночью нас вел в Кашка-су. «Куда он девался, этот Шапка? — опрашивал Карачек. — Наверное, уехал из кишлака».

Одни киргизы сидели возле кибитки, другие стояли внутри, иные подходили, пробираясь глубокими тропинками, вырытыми в снегу.

Огромный Джалиль Гош сидел, как и вчера, в стороне.

Не успел я открыть рот, чтобы начать разговор, как в дверях кибитки появилась юркая фигура Барона.

— Нет ячмень, начальник, — сказал он. — Пусть начальник едет домой. А пшеницу везите. Зерно пусть дают.

«Почему Барон настаивает, чтобы везли именно зерно, а не муку?» — удивился я.

— У вас мельница есть?

— Есть, — ответил Барон.

— А кто хозяин?

— Все — хозяева.

— Барон — хозяин, — сказал Джалиль Гош.

Барон что-то быстро начал говорить Джалилю, так что я ничего не понял.

— А баи есть у вас?

— Баев нет. Баи были, заграницу ушли… Я бедняк. Все бедняки… — заговорил Барон… — Граждане, собрание не состоится, расходитесь.

Оставшись вдвоем с Бароном, я потребовал, чтобы он немедленно освободил плачущую девушку. Ни слова не сказав, зло сверкая глазами, он ушел.

Вечер, быстро наступающий в горах, уже окутал кишлак.

Карабек не возвращался.

Пришел Шамши и сел против меня.

Он долго жевал губами, огладывался, кряхтел и смотрел куда-то мимо меня.

— Может быть, начальник пойдет спать сегодня в нашу кибитку? — заговорил, наконец, Деревянное ухо.

— Почему я не могу спать здесь? — удивился я.

— Я не знаю, не знаю… Как хочет начальник. У нас в кибитке крепкие двери…

Так как Карабека все еще не было, я начал беспокоиться. Наконец, я решил на всякий случай принять предложение старика. Вместе мы перетащили вещи.

— А я буду ждать там твоего помощника, — сказал Шамши.

В кибитке, к своему удивлению, я застал Сабиру и старуху, жену Шамши. Они разжигали костер. Мы заперли двери на засов, и я начал устраиваться.

В дверь кто-то громко постучал.

«Опять ночь, опять начинаются происшествия», — подумал я и спросил:

— Ким? Кто?

— Мен? Я, — ответил незнакомый голос.

— Ким сен? Кто ты?

— Мен, — снова ответил голос, не желая называть себя.

— Бир сагат келынь, приходи через час, — ответил я, рассчитывая, что Карабек через час вернется. Но человек за дверью настойчиво тряс дверь. Послышался еще один голос, что-то тихо говоривший.