Вечные всадники - Байрамукова Халимат. Страница 14

Однако конь табунщика тоже поддался панике, помчался галопом. Седло висело у него под брюхом.

Увидев Солтана, отец ухватился за луку его седла и на ходу взлетел на коня, уселся впереди сына.

Они поскакали так, что у Солтана дух захватило. Уже поравнялись с ними второй табунщик и шапа, веером рассыпались по лугу собаки, огибая табун. Еще миг, и удалось бы окружить табун. Но из тумана уже выплыла, словно только что из земли поднялась, гора.

Кони взлетели на ее скалистый склон, грохоча копытами и сбивая подковы. Было круто, табун поневоле замедлил бег и начал сдвигаться к краю откоса, а там в тумане – смертельный обрыв…

Жеребцы кусали кобылиц, они упорно двигались к кромке обрыва, увлекая за собой жеребят. Малейшее резкое движение коневодов – и весь табун рухнет в пропасть. Поэтому верховые словно подкрадывались, отрезая коням путь к краю обрыва и сами подвергаясь опасности быть сметенными с утеса волной лошадей. Бесшумно действовали, почти перестали лаять и рычать, собаки, они только щерили злобно зубы, отгоняя коней от опасного места. Впрочем, ни лая собак, ни терпеливого «но, но», которое вырывалось у табунщиков по привычке, все равно не было слышно: гроза гремит неумолчно, дождь льет вовсю, а здесь, в скалах, звон его струй кажется грохотом.

С замиранием сердца Солтан увидел, что Туган с матерью оказались на самом краю обрыва. Он тотчас ворвался в табун на коне, ловко заарканил Тугана и потащил его назад, а мать потянулась за ними. Их примеру последовали еще несколько лошадей.

Туган, взбешенный сначала грозой, а теперь и арканом, стащил Солтана с седла и пытался вырываться. Мальчик, чувствуя, что у него содрана арканом кожа рук, ногами упирался в мокрую, скользкую траву и не отпускал жеребенка. И откуда нашлись у Солтана силы!..

Гроза и дождь прекратились так же быстро, как и начались. Табун стоял сгрудившись, кони тяжело водили боками и прядали ушами, все еще не опомнившись от пережитого страха.

Когда Абдул подошел к сыну, тот все еще крепко держал аркан, не отрывая взгляда от притихшего Тугана. Отец посмотрел на кровоточащие руки сына, разжал их и произнес:

– Ну, опомнись, герой… – Помолчав, он обнял мальчика за плечи и добавил: – Вот так и становятся мужчинами, мальчик!

Теперь Солтан понял, что к чему. Табун нужен людям. Он, Солтан, проявил сегодня мужество, не струсил. Значит, он послужил людям. Стал мужчиной!

***

Уходило лето. Уже пора было собирать Солтана в школу, и отец отвез его в аул. Перед тем как уехать, Солтан попрощался со своим Туганом. Угостить его не мог, не было ничего сладкого, но Туган к нему так привык, что, казалось, ему не столько нужен был теперь сахар, сколько то, чтобы Солтан приласкал его. Никого из табунщиков жеребенок к себе не подпускал, а к Солтану бежал, завидя еще издали или услышав его призывный свист.

За эти месяцы на Бийчесыне лошади налились, шерсть у них блестела, любо было смотреть. Туган потерял детскую угловатость, стал еще резвее и быстрее в беге. У этого белоснежного жеребенка черными были только глаза, удивительно умные, озорные, смелые и, как казалось временами Солтану, насмешливые. Длинные крепкие ножки легко держали его поджарое тело. Когда он скакал, головка его, как у птицы, устремлялась к полету.

Солтан готов был бы даже оставить школу, лишь бы быть всегда с Туганом, но разве отец разрешит? Он всегда с огорчением говорит о том, что сам остался малограмотным. Но сыну-то он даст большое образование, это непременно!

Когда Солтан прощался с жеребенком, мальчику показалось, что и в черных глазах Тугана стоят слезы. «Как тяжело, оказывается, разлучаться настоящим друзьям!» – понял Солтан на альпийских пастбищах и эту истину.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Ноябрь в этом году был в долине холодным. Горы за конезаводом все чаще покрываются туманом, а речка у въезда на завод как-то притихла, а ведь все лето она была говорлива, болтала кому-то о чем-то, как первая аульская сплетница.

За околицей, где всегда много ребят, сегодня пусто. Там, на пожухлой траве, паслись без особой охоты ослы, телята, индюки да гуси. Ребята же облюбовали себе место не здесь, а на заборе заводского конюшенного двора, где они расселись, как птицы на жердочке, благо сегодня выходной и в школу не идти.

Идет отъем жеребят от матерей, малышам уже по семь месяцев. Как они будут жить без матерей?

Солтан с Шайтаном устроились рядышком. Каждый год в такой день они всегда «болеют» за жеребят, забыв свои игры и заботы… «Жалко, когда разлучают малышей с матерями, жалко, что приходится так жестоко поступать», – думает каждый из мальчиков.

– А что, если Тугана угнать и спрятать, а потом пригнать его к Гасане? – говорит Солтан, нарушив молчание.

– Как бы не так! Все равно разыщут. Да и ничего с твоим Туганом не случится без матери, – смеется Шайтан.

– Сам знаю, но жалко. Это с твоими стульями без тебя ничего не случится, тебе все равно, что кони, что стулья… – ответил Солтан.

– Это мне все равно? – обиделся Шайтан, спрыгнул с забора и принял грозный вид. – Разве не я научил тебя ездить на коне? А то бы ты до сих пор скакал на стуле! Разве не я два раза украл у своей мамы сахар для твоего Тугана?

Это была правда, и потому Солтан промолчал. А Шайтан обдал его презрительным взглядом и отошел к другим ребятам.

В это время Солтан заметил, что сам его отец, а не кто-нибудь другой, заарканил Тугана, и жеребенку тотчас выжгли клеймо. Солтан даже зажмурил глаза, чтобы не видеть мучений Тугана, затем соскочил с забора, обежал тренерскую конюшню, куда загоняли «культурную группу» жеребят – самых породистых – после выжигания тавра. Пролез сквозь решетку невысокого окошка и оказался в конюшне. Там среди таврёных жеребят стоял понурившийся, грустный Туган. Он даже не повел глазом на Солтана, вид у него был обиженный. Ему жгло рану, ему было больно. За что с ним так поступили, ведь он не сделал людям зла! К Солтану он потому и безразличен, что тот не защитил его. Не отвечает на ласку, даже не принял сахара, отвернулся…

Солтан заплакал, вытер мокрое лицо о шею жеребенка и сдержал себя, потому что Туган, имея такую рану, не плакал и держался мужественно.

На левом бедре жеребенка чернеет «КЗ» – конезавод, а ниже – порядковый номер: 80. Ох, как на всю жизнь Солтан возненавидел эту цифру! Где бы ни приходилось ему потом писать ее или произносить, он каждый раз вспоминал тот день, когда тавро причинило такую боль его Тугану.

Жеребят прибавлялось, обиженных и печальных малышей впускали сюда и сразу закрывали за ними дверь.

Солтан притаился на краю высоких, добротных деревянных яслей, в которых поблескивали полированные языками коней куски соли-лизунца. Пора, кажется, уходить, всех жеребят уже отняли. От ржания матерей-кобылиц сотрясался воздух – это был плач по отнятым детям; дети же пока не умели возмущаться, а молча покорялись своей судьбе.

Солтан спрыгнул с яслей, чтобы уйти тем же путем, каким пробрался сюда. Он уже направился к окну, но оглянулся на прощанье и увидел, что Туган потянулся за ним, как бы спрашивая: «Почему же ты в такую минуту оставляешь меня, когда я так одинок? »

Солтан кинулся назад, обнял друга. Потом опять сел на край яслей верхом, чувствуя рядом теплое, еле заметное дыхание жеребенка. И незаметно уснул, свалился сонный в ясли…

Он едва почувствовал, как чьи-то сильные руки вытащили его оттуда. То были отцовские руки. Отец хотел поставить мальчика на ноги, но ноги не слушались Солтана. И тогда Абдул взвалил мальчика на плечо и вынес из конюшни.

Солтан потом вспоминал, что отец, не произнося ни единого слова, шел, тяжело дыша, и лишь невдалеке от дома Солтан проснулся, сполз с отцовского плеча.

Была темная ночь. Солтан стоял молчал. Отец тоже, но потом коротко скомандовал:

– Иди!

Сын понял, что отец очень зол на него, наказания не миновать. Это чувство оцепенило его, и он не мог двинуться с места, но повторное «Иди!» заставило его сделать шаг вперед и покорно зашагать впереди отца: