Вечные всадники - Байрамукова Халимат. Страница 36
Потом Шайтан сел против друга и рассказал ему, что делается в ауле.
– А саблю, добавил он, – я, можно сказать, и не прятал. Она висела себе у самого входа в наш двор, на столбе ворот!
– Что ты плетешь? – удивилась мать. – Висела на виду у полицаев?
– Не на виду, а под дощатой обшивкой столба, – объяснил Шайтан. – Я приподнял этот четырехугольный колпак и повесил саблю на гвоздик столба. Так она и висела, встречая и провожая полицаев, которые приходили к нам с обыском…
– Значит, и к вам мне нельзя было являться? Следят, как и за нашим домом?
– За моим уже перестали, – сказал Шайтан. – Поняли, что ничего здесь не добьются…
– Спасибо тебе! – произнес Солтан растроганно. – Ты бесстрашный друг.
Он начал одеваться. Лейла дала ему теплое белье, толстую черную черкеску, шубенку, шапку и почти целые чарыки сына.
– Голова у меня все еще сильно болит после комендатуры, кружится, – пожаловался Шайтан. – Я ждал, пока мне станет лучше, чтобы начать разыскивать тебя.
– Готовь самых наших верных ребят. Шайтан! Будем мстить гадам фрицам. Встречаться нам лучше не у пещеры, а у Белой скалы. Первая встреча через два дня, в субботу. Условный знак: свистнешь три раза. Мне пора, беспокоюсь за Тугана!
…Марзий впустила Шайтана в калитку без всякой надежды на добрую весть.
– Как твоя голова, сынок? – скорбно спросила она.
– Голова ничего, тетя Марзий, я о Солтане…
– Никаких новостей, мальчик! И не произноси ты его имя при мне! Мне же переворачивает душу каждый раз!
– Произнесу, тетя Марзий! Я с ним ночью сидел, как вот с вами!
В это время сильно постучали в ворота.
– Говори же! – кинулась Марзий к Шайтану.
– Стучат, тетя Марзий!
– Какое мне дело до всех? Говори!
– Вдруг это полицаи? Выйдите. Я вам все-все потом расскажу.
– Хорошо! Спрячься… Смотри не убегай! – Это недобрые люди стучатся, – сказала Марзий, вставая. – Бедный Самыр (теперь после гибели она не называет его Медным казаном), вот сейчас он залаял бы вовсю, на недобрых он не жалел голоса. А ты сиди не высовывайся, -сказала она Шайтану и пошла.
Во двор ворвались Кривой и два фашистских солдата.
Увидев Марзий, Кривой трусливо погрозил ей пальцем:
– Опять поднимешь вой на весь аул и начнешь говорить грязные слова? Не вздумай!
– Зачем мне выть? Это тебе надо выть. Кривой. Это у тебя все время неспокойно на душе…
– А ты-то чему улыбаешься? – удивился Кривой, не веря своим глазам.
– Не только горе есть на свете. Кривой!
Да, есть и радость. Жив ее мальчик…
Кривой оттолкнул женщину в сторону и направился к ишаку. Баран недовольно поднял голову от еды, глаза его налились кровью, и он пошел на Кривого. Тот хотел увернуться и оказался спиной к барану, которому только того и требовалось. Баран поддал рогами. Кривой брякнулся на живот. С него слетела шапка.
Марзий неожиданно расхохоталась. Соседки, заглядывавшие через плетень, изумленно переглянулись и начали шептать молитвы. Давно они не слышали смеха Марзий. Рехнулась? Столько на нее навалилось!
Двое зеленых уже уводили упиравшегося осла, накинув на его спину седло.
Баран, забыв, что хотел поддать Кривому еще разок, кинулся выручать друга. Кривой вытащил в ярости наган, хотел пристрелить рогатого дьявола, но один из солдат сердито отнял у него оружие и велел вести барана живым.
Марзий стояла недвижно, смотрела с каменным лицом вслед своим питомцам.
Есть на свете горе…
Но есть на свете и счастье: ее сын жив.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В последние дни через Аламат шли и шли фашистские части. Они шли к перевалам, а оттуда повозки возвращались груженные трупами фрицев… Видно, ожесточенные были там бои. Фашисты возили на перевал оружие и продовольствие на лошадях и ишаках, дорог для машин через это ущелье не было. Вот и оставили аул без тружеников-ишаков, без которых ни один двор не обходился. Забирали фашисты подчистую и скот.
Так Главная улица превратилась в улицу слез, причитаний и проклятий. Солдаты по приказу коменданта шныряли по аулу с оружием, загоняя взбудораженных людей во дворы.
Шайтан, завидев патруль, нырнул во двор своей одноклассницы «А». Ее дедушка и мать стояли среди двора и растерянно оглядывались кругом.
– Вот, сынок, двор уже совсем пуст, – развел руками старик, обращаясь к Шайтану. Ни кур, ни скота, ни ишака. Будто ничего и не было, будто и не жили!
– Я бы это горе и горем не считала… заплакала его сноха.
– Дочь у нее захворала. Моя внучка! опустил старик печальные глаза и оперся обеими руками на свою гладкую, с железным наконечником палку. Шайтан, сынок мой, зайди в дом, проведай нашу сиротку Мариам. Вот уже третий день она вся горит огнем. А где найдешь доктора? Наш Аскер где-то лечит раненых. Он бы рукой снял хворь с девочки!
– Я уже все травы перепробовала: и поила девочку снадобьями, примочки ей на спину клала, говорила мать, идя в дом впереди Шайтана.
Шайтан стал у кровати. Слабый луч полуденного солнца еле осветил лицо Мариам, и Шайтан увидел, что ее лицо пылает, дыхание тяжелое. Мариам открыла глаза и еле слышным голосом спросила:
– А почему у тебя лицо пухлое. Шайтан?
– Зеленые его били, доченька. Зеленые! – ответила мать за Шайтана.
– А за что? – жалобно спросила «А».
Шайтан рассказал.
– А мы, девочки, хотели создать свой отряд, чтобы отомстить фашистам за все…— прошептала «А».
Шайтан в другое время высмеял бы девчоночью затею, а сейчас он с жалостью посмотрел исподлобья на худые руки «А», на ее горящее лицо и сказал:
– Вот ты встанешь, наберешься сил – и создадите свой отряд из девчонок!
– А я видела, как фашисты рубили наши парты…— печально произнесла «А». – А в кабинете директора живет фашист. А тополя в школьном дворе вырублены…
Мариам заплакала. Крупные капли слез катились из ее глаз и тут же высыхали на горячих щеках.
Шайтану сдавило горло. Он перескочил через стульчик, на котором лежал маленький пестренький котенок, и выбежал из дома.
Он крался по родному аулу, словно вор. Одна мысль обгоняла другую. В условленное время надо явиться к Солтану; для «А» разыскать лекарство; надо вызволить знаменитого барана – он, этот «проклятый», вдруг оказался для всех дорогим и необходимым. И надо, надо собрать отряд юных мстителей! Это главное. Об этом и надо думать с Солтаном.
Голова продолжала болеть. Но это пройдет. Противнее всего, что у него такой распухший нос и синяки: на лице твоем написано, что тебя избили! Какой мужчина может простить этот позор?!
Недалеко от его дома ему наперерез выскочили из кустов несколько одноклассников.
– Мы ждем тебя! – сказал Хасан.
– Давайте спрячемся, – направился к кустам Шайтан. – Патруль ходит.
– Помнишь, ты сам напоминал нам о «красных дьяволятах». Они могли бороться против Махно, а мы против зеленых – нет? – раздумчиво сказал степенный Хасан, словно обвиняя в чем-то Шайтана.
– Значит, они были храбрее нас. Только и всего! – не сразу ответил Шайтан.
– Нет, и мы не трусы! – горячо возразил худой, длинный Сулейман. – Но нужен командир. Ты и будешь им!
– Из Солтана получился бы настоящий командир!..— осторожно сказал Шайтан.
– Нет нашего Солтана…— хмуро произнес Хасан. – Наверное, погиб он. Не захотел терпеть фрицев, как терпим мы…
Шайтана обожгло радостью. Но он сдержал ее и деловито спросил:
– У кого из вас есть дома лекарства?
– «Лекарства»! – передразнил возмущенно Сулейман. – Мы ему – о чем, а он только о том и думает, как свой нос вылечить.
Шайтан дружески положил ему руку на плечо и объяснил:
– Наша смешная «А» тяжело больна, у нее жар. Ищите лекарства! Дружба, верная дружба – вот что прежде всего нужно мстителям.
– О лекарствах мы мигом разузнаем по домам, – заверил степенно Хасан. – А на главное ты все же не ответил.
– Сулейман прав, ребята: о своем носе думаю! – улыбнулся Шайтан. – С таким носом какой же из меня командир!