Солнечный круг - Герчик Михаил Наумович. Страница 5

— А ты в ней что-нибудь кумекаешь, в машине? Баранку крутить умеешь?

— Учусь, — неопределенно ответил я. — А «Москвич» наш не зеленый. Называется — цвета морской волны.

Витька не обратил на мою поправку никакого внимания.

— А я ушами умею шевелить. Не веришь? Во, смотри!

Он надул, щеки и быстро-быстро зашевелил оттопыренными ушами.

Они у него тоже были облеплены веснушками, только меньшими, чем на скулах.

У меня, наверно, был довольно глупый вид, потому что Витька прыснул от удовольствия.

— Ты в какой класс перешел? В седьмой? И я в седьмой. Хочешь, будем вместе сидеть? Только ты в «А» записывайся, а то в «Б» одни зубрилки да подлизы. А в нашем — ничего народ: один плачет, другой скачет, третий песенки поет.

У него была какая-то потребность говорить в рифму. К месту, не к месту, лишь бы фраза получалась круглая и звонкая, как мяч.

— Идет, — согласился я, — запишусь в ваш, в «А». Если там еще хоть пара таких, как ты, с вами не соскучишься.

— Порядок в танковых частях! — Витька довольно улыбнулся. — А скучать я не люблю, это ты прав. Ну, я побег, а то мамка с меня шкуру сдерет и зонтик сошьет. Я в третьем подъезде живу, квартира 67-я. Заходи в гости, пиши письма, только не доплатные. Правда, заходи. Я тебя с Калерией-Кавалерией-Артиллерией познакомлю, с сестричкой своей. Вместе учиться будем, она тоже в седьмой перешла.

Последние слова он выкрикнул уже из своего подъезда. А минут через двадцать ворвался к нам и потащил меня во двор.

На площадке возле гаражей четверо ребят играли в деньги. Витька перехватил тяжелую свинцовую биту, поставил на кон пятак, отошел к черте и, почти не прицеливаясь, метнул. Бита попала прямо в столбик монет, и они разлетелись в разные стороны.

— Буц! — завистливо воскликнул мальчишка с длинными поповскими волосами: смешная челка лезла ему в глаза, и он то и дело дергал головой, как конь. — Тебя, Крыса, ни в какую игру нельзя принимать, в два счета облопошишь.

Витька собрал пятаки и небрежно сунул в карман.

— Не век же тебе над Казиком измываться, — насмешливо кинул он. — Любишь кататься, люби саночки возить. Знакомьтесь, братики-матросики, это новенький из 41-й квартиры. Тимкой зовут. А это, — он кивнул в сторону длинногривого, — Африкан-младший.

— Младший? — удивился я. — А что, есть еще и старший?

— Есть! — радостно завопил Витька. Казалось, он только и ждал этого вопроса. — Его папаша, Африкан Гермогенович Боровик. Между прочим, наш домоуправ, не кто-нибудь.

— Кончай! — Африкан-младший сжал кулаки.

— Уже кончил, — тут же согласился Витька. — Ну, ладно, ладно, не дуйся. Отдам я тебе твой поганый пятак, больно надо… Это — Казик-Хлеборезка. Если б он так играл в футбол, как решает задачки по алгебре, мы бы кубок «Кожаного мяча» завоевали, а так фигу с маслом, даже в районный финал не пролезли. Вон тот фитиль — Ростик. Полностью — Ростислав. «Расти и славься», значит. Вот он и вырос с коломенскую версту. Запросто в кино «Детям до шестнадцати…» ходит. А еще наш Ростик филателист, аквариумист, моделист, велосипедист…

— Мели, Емеля, твоя неделя, — лениво перебил его Ростик, дочерна загорелый, мосластый, в белой шелковой майке, шароварах и синих прорезиновых тапочках. — Вот бы к твоему языку моторчик приспособить, ты б, наверно, не меньше Братской ГЭС энергии вырабатывал.

Ребята захохотали, Витька — громче всех.

— Ну, про Братскую — это ты загнул. Что ни говори — крупнейшая в мире. Днепрогэс — другое дело? Кто там у нас остался? Ты, Жека? Жека, подай мальчику ручку. Не хочет, а! Не желает! Ладно, черт с тобой, грубиян невоспитанный. Вот и вся наша компания, Тимох.

— Что ж ты про Калерию-Холерию забыл? — Африкан подкинул биту, поймал и протянул мне. — Слышь, ты… Тимох. Сыграем, а? По пятачку или по гривенничку?

Я сразу скис и принялся вдумчиво изучать носки своих ботинок.

— На деньги не играю.

Я понимал, что отказ ставит меня перед ребятами в неловкое положение, но ничего не мог с этим поделать.

— Вот как? — Африкан пригладил свою пижонскую челку и повернулся к Витьке. — Зачем ты привел к нам этого маменькиного сынка? Отве…

— Моя мама умерла, — перебил я Африкана. — А отцу я дал слово, что не буду играть на деньги, и не буду.

— Слово дал! — широко усмехнулся Африкан. — Знаем мы эти штучки. Лучше скажи, что трусишь.

— Чего пристал к человеку? — примирительно сказал Жека. — Ты, Тим, не обращай на него внимания. Он на деньги жадный, оттого всех и уговаривает играть. Сколько ты сегодня выиграл, Таракан?

— Не твое дело. — Африкан дернул за козырек Жекиной кепки. — Больше, чем ты проиграл.

— Бросьте цапаться. — Ростик растолкал их. — Нашли из-за чего…

— Тогда пусть хоть стойку на турнике сделает, — не унимался Африкан. — Может, он и турника боится? Чего ж нам с таким гусем знаться…

Ребята как-то странно переглянулись.

Я вскипел.

— Стойку? Сейчас я тебе покажу стойку!

— А может, в другой раз? — неуверенно пробормотал Витька, но я уже повернулся и решительно пошел к турнику.

Турник был как турник, не очень высокий, с железной перекладиной. Правда, под ним стояла лужина, нужно было прыгать с разбегу и, соскакивая, следить, чтоб не угодить в воду. Я подумал, что именно здесь зарыта собака: Африкан, наверно, ждет, что я сорвусь. Не дождется, не на того напал! Не такие лужи перепрыгивали.

Я поплевал на руки, разбежался, подпрыгнул и… грохнулся вниз под оглушительный хохот, свист и мяуканье всей пятерки. В турнике была перепилена трубка, они, паразиты, вставили в нее тонкую палочку, чтоб держалась, вот в чем дело. А как я повис, она и хрустнула.

— Не злись, — сказал Витька, помогая мне выбраться из лужи. — Водяные процедуры закаляют организм и способствуют лучшему перевариванию пищи.

— Сам дурак! — Я мрачно растер на лице грязь и поплелся домой мыться, а они ржали мне вслед.

Солнечный круг - nonjpegpng__6.png

«РЫЖАЯ КОМАНДА» И ОСТАЛЬНЫЕ

Было самое начало июня, первые дни каникул. Солнце жгло так, что листья на тополях вдоль дорог пожухли и свернулись в трубочки. Деревья стояли серые от пыли. В нашем дворе спасали яблони — каждый вечер мы перетаскивали под них целый океан воды. Асфальт таял, словно мороженое, казалось, что тротуары больны оспой, так их истыкали острые женские каблуки. Небо будто выгорело: ни облачка, ни тучки аж до горизонта, одна только белесая синь да уже с самого восхода раскаленное, красное, как кирпич, солнце.

По утрам я забегал к Крысевичам.

Во дворе, за глаза, Крысевичей называли «рыжей командой». И на самом деле все они, как на подбор, были ну просто удивительно рыжие. Павел Петрович, Витькин отец, — червонно-рыжий, чуть ли не черный, Людмила Мироновна — огненно-рыжая, будто пламя костра, сам Витька — какой-то буровато-рыжий, Калерия — золотисто-рыжая, а маленький Вовка — просто рыже-рыжий. Все рыжие, и все конопатые, и все говорили в рифму, даже маленький Вовка. Едва я появлялся на пороге, он начинал молотить ложкой по столу и вопить во все горло:

— Лела-холела, встлецай кавалела! — Вовка не выговаривал буквы «р» и «ч».

Вначале я готов был от этих воплей сквозь землю провалиться, но потом привык, тем более что тут-то начиналось самое интересное. Лера немедленно хлопала Вовку по круглой толстой физиономии и заявляла:

— Замолчи, дурак, а то получишь еще не так!

Вовка кидался в рев. Из кухни выглядывала Людмила Мироновна и принималась наводить порядок:

— Тише, подшиванцы, батьку разбудите. Кому сказано — не вой… У человека выходной, а ему в родном доме покоя нету! Проходи, Тимочка, не обращай на этого беса внимания, поорет да перестанет.

— Не беса, а балбеса, — поправляла Калерия. — Бес-балбес, под кобылу подлез…

Но Вовка и не думал сдаваться.

— Зених и невеста — кислое тесто! — выкрикивал он, тараща на меня круглые, как пуговки, глаза. Букву «ж» этот розовый чумазый поросенок тоже не выговаривал.