Самый красивый конь - Алмазов Борис Александрович. Страница 9

— Вы, кавалер, любите не коня, а себя на коне, стало быть, с конным спортом вам не по дороге! Пересаживайтесь на мотоцикл. Идут дни. Сильно похолодало. Теперь, когда они выходят из манежа после тренировки, от конских потных крупов идет пар. Лошади шумно вздыхают, передергивают кожей. А рядом с ними на дрожащих ногах, шатаясь от усталости, шагают мальчишки. А завтра опять:

— Лечь на круп! Покачать шенкелями! Поменять лошадей! Панама уже всех учебных коней знает. Вон шагает злобный истеричный Нерон, который, кажется, только и ждет момента, чтобы укусить или лягнуть. У него есть излюбленное издевательство: с разбегу прижаться боком к стене. И когда всадник, скрючившись от боли, хватается за колено, Нерон его мгновенно сбрасывает и ржет заливисто и нагло, точно смеется. Тяжело ступает огромный, как слон, Формат, нет такой силы, которая подняла бы его в галоп. Панаме кажется после тренировки, что не он на Формате ездил, а Формат на нем. У Ромбика на правом глазу бельмо, поэтому он очень пуглив. Хлопнет бич — он сразу влево шарахнется, боится, что его со слепой стороны опасность подстерегает. Раз в две недели Панама получает «хорошую встряску для массажа кишок», как говорит Денис Платонович, — на Карантине. Карантин был в прошлом довольно порядочным рысаком. От его спортивного прошлого осталось неудержимое стремление быть первым и невероятно крупная рысь, от которой у всадника глаза готовы выскочить на лоб. Ехать на нем — все равно что скакать на взбесившемся паровозе.

— То ли дело у Бориса Степановича Конус, — мечтательно сказал как-то Панама Бычуну, когда они вместе шли с тренировки. Мастера тренировались в той части манежа, куда на учебных лошадях лучше и не показываться. Там пофыркивали, мягко ступая точеными ногами, кровные красавцы. И всадники неуловимыми движениями заставляли выделывать их сложнейшие фигуры высшей школы. Плавно, как во сне, длинные гнедые тела взмывали над барьерами. Это был другой мир, прекрасный и недосягаемый.

— Наши-то не виноваты, что они такие, — ответил Бычун. — Надо любить их такими, какие они есть. Я так считаю.

— Ха! Любить. Вот меня Вермут так крупом в деннике придавил — думал, умру, — вспомнил Панама. — Вот его и люби.

— А ты знаешь, что Денис Платоныч Вермута на улице из телеги выпряг. Вермута возница поленом по голове бил. Вот он теперь людям и мстит. Люди сами виноваты.

— Плохо, что на этих лошадях сегодня один, а завтра другой. Они привыкнуть не успевают. Закрепили бы за каждым коня.

— Нельзя, — сказал Миша Бычун. — К одному привыкнешь — на другом ездить не сможешь, у нас еще класс низкий. А так, конечно, хорошо иметь своего коня. Это друг. А у тебя есть друг?

— Был, — сказал Панама, — мы с ним рассорились. Понимаешь, тут все тренировки да тренировки… Столбов его фамилия.

— Да, — задумчиво ответил Миша. — Нам дружить трудно… Но лучше всего с хорошей девчонкой дружить.

— Да ну их! — И Панама почему-то покраснел, еще хорошо, что темно было на улице.

— Конечно, смотря какая девчонка, — сказал Миша. — Я про хорошую говорю. Чтобы раз подружиться и на всю жизнь.

— Можно с мальчишкой дружить всю жизнь. Еще и лучше даже.

— С девчонкой интереснее. Мальчишка — он такой же, как ты сам, а девчонка совсем-совсем другая. Девчонки, они смешные… А тебе какая-нибудь девчонка нравится?

— Не-а…

— Так как же ты живешь? — Бычун даже остановился. — Это же скучно. А мне нравится. Только она в другом городе живет, я туда на каникулы к бабушке ездил.

— А она кто?

— Как это кто?

— Ну, какая она?

— Хорошая! — твердо ответил Миша. — А что мне там сказали, что она с нахимовцем переписывается, так это врут от зависти, что она со мной дружит. Ну, мне в метро. Пока! — И он протянул жесткую сухую ладонь. Панама две остановки прошел пешком. Все думал. Накрапывал мелкий дождь. Шуршали по асфальту шинами троллейбусы, а Панама думал о Юле Фоминой. Хорошо бы приехать к школе на коне. Только так, чтобы по всей форме. Алый сюртук, белые брюки, высокие сапоги и рубашка с кружевами. А конь чтобы был вороной, и белые подпруги, скромно и нарядно. Тогда бы она наконец увидела, что такое Пономарев на самом деле. Он бы прошел кружок по спортивной площадке коротким галопом, потом в центре свечку и прыжком через изгородь. «Да, тогда бы она поняла, — вздохнул Панама. — А то и не замечает». Он никому не рассказывал, что учится ездить верхом. На это было много причин. Ну, во-первых, это была не только его. тайна, но и Бориса Степановича, тот ведь тоже никому ничего… А во- вторых, Панама хотел сразу всех удивить. Прийти в класс и сказать так небрежно: «Завтра всесоюзные соревнования, кто хочет за меня поболеть приходите, я билеты на проходной оставлю». Все так и ахнут. А то все «Панама, Панама», вот вам будет «Панама»! «Только когда это будет! вернулся он с небес на землю. — Еще и барьеры прыгать не начали, все шаг да рысь. В других группах давно прыгают. А Денис Платонович одно, знай, кричит: „Ноги макаронные! Спина, пятка, подбородок, локоть…“ А то еще: „Что зад, как пузырь, отставлен? Сесть под себя!“ — и шамбарьером». Панама вздохнул: «Поделиться-то не с кем. Бычун так же мучается, эх, вот Столбов был бы… Все-таки друг». Хотя Столбов вряд ли понял бы Панаму. Он все — «я» да «я». И болтает все время, как радио. А как Денис Платонович говорит: «Только тот настоящий конник, для кого „я“ интересно только после коня. Не будете чувствовать лошадь — никогда ездить не научитесь. А чувствует лошадь только тот, кто о ней постоянно думает». Как он Спицына-то выгнал! У него лошадь стала в коридоре, сзади кричат: «Чего стал!» А Спицын коня тянул-тянул, а потом как даст ему ногой. Денис Платонович подходит и тихо так говорит: «Вон из манежа». Только Спицына и видели. «Вы поймите, поймите, — говорил тренер, — лошадь слабее человека! Для человека 220 вольт — опасно, для коня — 18 смертельно. Вот говорят, громадная, „лошадиная“ доза лекарства. Да чтобы отравить лошадь, яду нужно в пять раз меньше, чем человеку! Коня можно руками изувечить: резко голову к крупу поверни — вот и плечевая хромота. Неизлечимый порок, хромота на всю жизнь». Панама уже много всего про лошадей знает. Недаром у них раз в неделю теория. Два часа сидит он в классе и, раскрыв рот, слушает удивительные истории о конях и всадниках. А Денис Платонович мастер рассказывать. Услышанное Панаму распирает, а вот поделиться не с кем. Он бы все Юле Фоминой рассказал. И про его мучения она бы тоже все поняла — ведь она спортсменка. Нет, Панама не стал бы жаловаться, а просто обидно: он так старается, ему так трудно, и никто об этом не знает. Родителям нельзя рассказывать, а то еще, чего доброго, запретят в манеж ходить. «Надо с Юлей подружиться», — решает Панама.

Глава тринадцатая. «НЕ МОГУ БОЛЬШЕ!»

«Не надо было вчера телевизор смотреть!» — думает Панама. Идет второй урок, и его неудержимо тянет в сон. Учительница что-то объясняет у доски, стучит мел, доска быстро покрывается цифрами. Стоит Панаме посмотреть чуть подольше на них, как глаза у него начинают сами собой закрываться. «Квадратные скобки… Круглые скобки…Умножение и деление делаются прежде вычитания и сложения… Масти бывают: чубарая, каурая, вороная, гнедая, соловая. Чистокровные скаковые бывают в основном гнедые… При делении простой дроби знаменатель делителя пишется… Чтобы поднять лошадь в галоп с левой ноги, нужно сделать правое постановление, то есть повернуть голову коню поводом так, чтобы видеть правый глаз коня…» Страшный удар в бок заставляет Панаму открыть глаза. Он сидит на полу рядом с партой, а все ребята просто умирают от смеха. Напрасно учительница стучит по столу ладонью. Класс развеселился! Еще бы, не каждый день ученик на уроке засыпает и с парты падает! Домой Панама несет замечание в дневнике: «Сорвал урок математики. Рассеян. Стал хуже учиться». Дневник отец подписывает в субботу. Значит, попадет только в субботу. «Ой, — говорит сам себе Панама. — Сегодня среда — сегодня вольтижировка». И у него заранее начинают болеть мышцы рук и ног. В манеже сначала идет общая подготовка.