Дом шалунов - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 4

А мальчишки загоготали. Они надули Миколку.

Стадо, тихо позвякивая колокольчиками и пощипывая травку, мирно паслось на опушке леса. Любимая Миколкина овца, Белянка, гуляла тут же. Миколка пенял, что никакого волка и не было и что злые мальчишки хотели только напугать его. Черные глазенки Миколки снова загорелись. Он сжал кулаки и погрозил ими в ту сторону, где еще пестрели на лугу рубашонки его врагов-мальчишек.

Потом он подошел к Белянке, доверчиво потянувшейся к нему навстречу, и произнес ласково:

— Беляночка моя! Добренькая, и вы все овечки да барашки мои милые! Одни вы у меня. Как есть одни вы да Кудлашка! Добрые вы мои, одни вы меня не обижаете, голубчики! Спасибо вам, родненькие. Ввек вас не забудет Миколка, право-слово, не забудет никогда!

И мальчик прижал голову овцы к своему сердцу.

Белянка доверчиво терлась о его грудь и жалобно тянула свое неизменное: «Бэ-бэ-бэ-бэ!» Она точно хотела сказать: «Не горюй, не тоскуй, маленький Миколка, я с тобою — твой друг и приятель, Белянка с тобою!» И мальчику показалось, что он понял блеяние своей любимицы. Он крепко сжал кудрявую шею овцы и, закрыв глаза, опустился на траву рядом с нею. В тот же миг что-то защекотало голую пятку Миколки, что-то шершавое и влажное прикоснулось к ней. Мальчик открыл глаза, оглянулся и рассмеялся:

— Ты, Кудлашка? А и напугала же ты меня!

Черная, кудлатая, вполне оправдывающая свое прозвище собака с визгом отскочила от его ноги, около которой прилегла было тихохонько, и прыгнула на грудь своего друга.

Миколка ласкал Кудлашку, обнимал Белянку и чувствовал себя почти счастливым в эту минуту. Потом он прилег на мягкий мох, вскинул свои черные глаза к небу и стал думать: «Почему они не любят меня? За что обижают постоянно? Что я им сделал такого, что они дразнятся кажинный день да прибить норовят? Неужто всем „чужакам“ так горько на свете живется?»

Миколка был «чужак», то есть чужой мальчик, из другой деревни. «Своя», Миколкина деревня, лежала за добрый десяток верст от этой. Здесь Миколка всего полтора года. Как это случилось, что он очутился здесь, Миколка помнит отлично. Помнит он свое детство, которое мирно и беззаботно протекало в «своей» деревне. Помнит и невеселое, но ласковое, морщинистое лицо «мамки». Мамка его любила крепко. Никогда не била. Кормила пирогами с маком по воскресеньям, покупала медовых пряников в базарные дни. Мамка была добрая. И Миколка ее тоже любил. Он горько плакал, когда умерла мамка. Мамку схоронили, поставили крест на ее могилке. Тятька, и без того сердитый и суровый, сделался еще сердитее со дня мамкиных похорон, стал крепко скучать по мамке, стал пить водку с горя, а под пьяную руку бил Миколку. Вскоре и тятька помер, свезли и его на кладбище и схоронили подле жены. Теперь круглым сиротою остался Миколка. Один на свете. Собрались мужики со всей деревни и решили так: «Кормить Миколку даром нельзя, у самих ребят куча. Надо отдать Миколку в соседнюю деревню в пастушонки — овец пасти. Там требуется такой пастух. В соседней деревне живет к тому же одиноким бобылем отставной солдат Михей. У него изба большая. Больно велика для одного, Михей может взять к себе и Миколку заместо сына. Кормить же Миколку будет деревня за то, что он станет пасти овец».

Так и порешили.

Миколка поселился у Михея в избе, стал пасти баранов и овечек. Михей был злой мужик и частенько колотил Миколку за всякий пустяк. Ребятишки не любили Миколку. Они чувствовали, что он особенный какой-то был, гордый, серьезный, не лгал никогда, не бранился — им не чета. Миколка тоже не любил ребятишек. Любил он только свое стадо, Кудлашку мохнатую, любил поднебесную высь голубую, лесную чащу любил. Радостно и любо ему было лежать так одному на зеленом мху, на мягкой мураве. Колокольчики овец звучат так серебристо и красиво. В лесу медом пахнет, диким левкоем, смолой. Птицы поют. Приветливо, звонко. Под этот звон, под это пение чудится странное что-то Миколке. Всегда одно и то же чудится, постоянно все одна и та же картина представляется ему: будто лежит он в белой мягкой постельке, будто пуховые перинки под ним, а голубое стеганое одеяльце его накрывает. И откуда взялись только перинка эта и это одеяльце? Где он, деревенский парнишка, мог видеть все это? Но не только перинка да одеяльце чудились Миколке. Словно в облаке, тихо, неслышно приближается к нему женщина, молодая, прекрасная, с темными ласковыми глазами, с руками мягкими и нежными, гораздо более нежными, нежели шерсть на спине его Белянки. Женщина эта склоняется над ним, гладит его волосы, целует его глаза, щеки и тихо поет.

И голос у нее нежный-нежный. «Должно быть, у ангелов Божиих на небе бывают такие голоса!» — думается Миколке, и сладко-сладко становится у него на душе. Кто эта женщина, которую он часто видит, точно во сне, Миколка не знает. Но он чувствует какую-то особенную радость, когда она является в его мечтах. Иногда ему кажется, что он когда-то, давно-давно, бывал с нею постоянно и что она все время ласкала, лелеяла его и пела ему ту же сладкую песню:

— Милый мой, хороший мой, родной мой мальчик! — шепчет светлая женщина, лаская золотистые волосы маленького пастушонка.

И сердце мальчика наполняется сладкой тоской, глаза невольно закрываются. Тихий сон сковывает его.

— Бэ-бэ-бэ-бэ! — отчаянным блеянием пронеслось по лесу. — Бэ-бэ-бэ-бэ!

— Гам-гам! — залилась Кудлашка.

— Что это? — Миколка открыл глаза. Сердце так и упало. Холодный пот проступил на лбу. — Господи, помилуй!

Огромный волк стоял, оскалив зубы, в каких-нибудь десяти шагах от него, как бы выжидая чего-то. И вдруг бросился на ближайшую овцу. Новое отчаянное блеяние пронеслось по лесу, и страшный хищник, повалив свою жертву, впился в нее зубами…

Миколка был уже на ногах. Ни светлого виденья, ни чарующей песенки как не бывало. Все исчезло из его мыслей. Страшный серый хищник и несчастная овечка, еще бившаяся в зубах волка предсмертными судорогами, поглотили теперь все внимание маленького пастушонка. Миколка преобразился. Задыхающийся, не помня себя, он рванулся прямо к волку.

— Го-го-го-го! — дико закричал он и замахал на волка уцелевшим в его руках суком.

В тот же миг с воем подскочила к волку и Кудлашка. Ее шерсть топорщилась, глаза горели. Она рвалась к волку. Волк взвыл и, нехотя оставив добычу, стал красться обратно, мимо Миколки, в чащу. Оскалившись, он полз по земле. Глаза хищника горели зеленым огнем. Вот он в двух шагах от мальчика и как будто готовится броситься на него, но неожиданно Кудлашка прыгнула на спину волка и зубами схватила его за шею. Миколка очутился подле них. Он бесстрашно нагнулся и изо всех сил крикнул, чуть ли не в самое ухо волку:

— Го-го-го-го-го!

Волк подскочил, как очумелый, постоял на месте, ничего не понимая, и кинулся в чащу. К месту схватки подоспели крестьяне из деревни.