Улица становится нашей - Голышкин Василий Семенович. Страница 9

Между тем Валя Воскобойников не спускал глаз с рисунка, украшавшего титульный лист путеводителя. На рисунке был изображен земной шар. Он покоился на кирпичиках, составлявших загадочное слово «губгим». Поверх шара, в лучах северного сияния, радугой изгибалось другое загадочное слово, написанное к тому же не по-русски.

— Экслибрис, — прочитал Валька. — Что это значит?

Бронислава Казимировна объяснила.

— А «губгим»?

— Губернская гимназия, — сказала Бронислава Казимировна, — сокращенно «губгим». Из книг губернской гимназии. Вот что это значит.

— Чудно, — сказал Валька. — Я уже где-то видел такой знак.

— Только здесь, и только сейчас, — сказала Бронислава Казимировна. — Библиотека губернской гимназии сгорела в 1917 году.

— Нет, видел, — сказал Валя. — Очень много книг с таким знаком видел.

— Да где видел? — крикнул Воронок, заинтересовавшись разговором.

— Вспомнил, — сказал Валька. — У дедушки на чердаке.

Пошли к деду.

— Дедушка, а дедушка, — сказал Воронок, — вы служили в гимназии?

— Э-э, когда это было… — сказал дедушка.

— Сторожем, — напомнил Валька.

— Сторожем, — подтвердил дедушка.

— Помните, как она горела? — спросил Воронок.

— Да не сгорела, — сказал дедушка. — Занялась только.

— А библиотека? — спросил Воронок.

— Сгорела, — сказал дедушка. — Во дворе домишко стоял. От него и гимназия занялась.

— Все книги сгорели? — спросил Воронок и с укором посмотрел на Вальку.

Валька стоял сам не свой.

— Все, — сказал дедушка, и Валькино сердце упало. — А какие остались, обгорелые, — сказал дедушка, — я на чердак снес…

Валькино сердце снова взлетело и, подхватив хозяина, забросило его на крышу дедушкиного дома.

— Воронок! — крикнул Валька. — Лезь сюда…

Но этого приглашения и не нужно было. Воронок был уже рядом.

— Показывай, — сказал Воронок.

Вот и заветный дедов сундук с книгами.

Валька хватает одну, другую, третью книгу и протягивает их Воронку.

— Смотри! — кричит он. — Этот же знак — «губгим». Из книг губернской гимназии…

Воронок посмотрел одну, другую, третью книгу и сказал:

— По ним при царе учились.

При царе? Молодец Воронок, сразу разглядел. А он, Валька, и не знал, из каких книг голубей делал. Сколько их, бумажных, вылетело из чердачного окна! Впрочем, не все ли равно. Кому они теперь нужны, эти книги?

— Пошли? — сказал Валька.

— Постой, — задержал его Воронок. — Возьмем несколько. Для музея зоны.

Валька наугад вытащил из сундука книгу и протянул ее Воронку.

— Годится? — спросил он.

Воронок раскрыл книгу, помеченную экслибрисом «губгим», и сказал:

— Смотри, тут есть что-то…

— Письмо какое-то, — сказал Валька.

Они развернули сложенный вчетверо, пожелтевший от времени, а может быть, и от пожара, лист бумаги и прочитали:

«Директору губернской гимназии. Настоящим ставлю господина директора в известность, что ученик вверенной ему гимназии Сергеев Егор приносит с собой запрещенную литературу и употребляет ее для недозволенного чтения и возбуждения против Временного правительства господина Керенского. Ученик 8-го класса Аполлинарий Тищенко».

Это был тот самый донос, о котором рассказывал пионерам Илья Ильич Бабушкин. О нем вспомнил Воронок сейчас…

Аполлинарий Африканович, гражданин Тищенко, и ученик 8-го класса Аполлинарий Тищенко — не одно и то же это лицо? Воронок схватил Леньку за руки, и они, стараясь не шуметь, выскользнули из чулана.

По сигналу

Воронок бежал по раззолоченной осенью улице, а в голове настойчиво стучало: «Брат Аполлинарий… Гражданин Тищенко… Брат Аполлинарий… Гражданин Тищенко…»

У дома Жени Соболевой Воронок нажал потайную кнопку светового сигнала.

Женя учила уроки. Она не сразу заметила, что стеклянный глазок календаря, висящего над ее письменным столиком, отчаянно моргает. Но, заметив это, Женя сейчас же вскочила и бросилась на улицу. В зоне «Восток-1» случилось что-то важное.

Она не ошиблась. Воронок протянул ей черный кружочек со своим вензелем и сказал:

— Передай по цепочке. Сбор у меня. Я пошел.

В зоне «Восток-1» — тревога, и пионерам отряда имени Юрия Гагарина не до книг, не до еды, не до игр, не до историй. Председатель совета отряда Икар Воронок позвал их на сбор, и все было брошено…

Воронок докладывает о своих открытиях в суматохинском чулане.

Конечно, Федя Пустошкин, принявший воинство Христово за воинство Буденного, — это смешно. А вот Двухбородый — совсем не смешно. Аполлинарий Тищенко… А в доносе как? Тоже Аполлинарий Тищенко. Не сомневайся, Воронок, верь, бывший ученик 8-го класса губернской гимназии и баптистский проповедник — одно и то же лицо. Он не стал лучше оттого, что долго жил. Змея до смерти змея и всю жизнь жалит. Вот он и Федю Пустошкина хочет ужалить. Нельзя отдавать ему Федю. Надо в милицию пойти, в горсовет, к дедушке Егору Егоровичу…

Так советуют ребята. Хорошо, он так и сделает. Пойдет к дедушке.

Стоп! «Дедушка Егор Егорович Сергеев… Да ведь это…» Внезапная догадка вспыхивает в голове у Воронка. Он сговаривается с ребятами, как действовать дальше, и распускает всех по домам.

…С утра физкультура, но Воронка на физкультуре нет. Зинаида Петровна, учительница, отпустила его по каким-то делам в горсовет.

Егор Егорович у себя. И поглощен очень странным даже для нештатного заведующего отделом благоустройства занятием. Он играет… в мячики. Большие и красные, как солнце, маленькие и черные, как спелые сливы, они лежат тут же — на столе, в кресле, на подоконнике. Егор Егорович берет их и… Нет, это не игра, а экспертиза. Горсовет решил закупить партию мячей для детских площадок в парках, и Егор Егорович проверяет их качество.

Удар… Еще удар!

— Я к вам, Егор Егорович.

— Воронок? Давно жду, давно.

Воронок так взволнован, что даже не слышит Егора Егоровича. Поэтому и смысл сказанных слов не доходит до его сознания.

— Егор Егорович, — каким-то не своим голосом спрашивает Воронок, — вас из гимназии не исключали? За чтение запрещенной литературы?

— Постой, постой… — Егор Егорович угрожающе наставляет на Воронка указательный палец. — Ты откуда знаешь? Я тебе свою биографию не рассказывал.

«Значит, исключали», — догадывается Воронок, и лицо у него сияет.

— Допустим… А ты чего, собственно, радуешься?

Но у Воронка нет больше слов. Он молча лезет в карман и протягивает Егору Егоровичу сложенный вчетверо, пожелтевший от времени, а может быть, от пожара донос ученика 8-го класса губернской гимназии Аполлинария Тищенко.

— Любопытно, — задумчиво говорит Егор Егорович, прочитав донос. — Я тогда так и полагал… Отец у него богатей был.

«Любопытно»… Спокойствие Егора Егоровича выводит Воронка из себя. Обнаружены следы врага. Надо немедленно бежать, искать… Ах да, Егор Егорович не знает самого главного.

— Он здесь, — выпаливает Воронок, — тот Тищенко…

То, что произошло вслед за этим, поставило Воронка в тупик. Егор Егорович не возмутился, не позвонил в милицию. Ничего такого не сделал Егор Егорович. Он согнал со стула мяч, уселся и, усмехнувшись, сказал:

— К родной норе крысу потянуло.

И все. Да как он может так, Егор Егорович? Разве такое прощается?

— Он уйдет, Егор Егорович, — сказал Воронок. — Его потом не найдешь!

— А кому он нужен? — усмехнулся Егор Егорович. — Для чего?

— Для наказания.

Егор Егорович внимательно посмотрел на Воронка. Наконец-то догадался, что происходит у того на душе.

— Он уже наказан, — сказал Егор Егорович. — Он уже тем наказан, что мы победили.