Не опоздай к приливу - Мошковский Анатолий Иванович. Страница 6

Сердце его сжалось.

Он вдруг понял, что, может, никогда, никогда больше не увидит Валерия.

Юрка подъехал к двери, снял лыжи.

Дверная ручка сквозь варежки обожгла руку. Что скажет он матери? Отца нет — в океане, на печке дряхлый дед, у стола глупенький Васек и мама, и некому помочь брату.

А брат, может, вот сейчас, заблудившись, погибает от холода. Или со сломанной ногой стонет в тундре, и его слышат одни полярные волки да песцы…

А тут еще начинается пурга. Что может быть хуже пурги» в тундре!

Юрка встал на лыжи и побежал к переправе. Авось последняя дорка еще не ушла в Шняково.

Ему повезло. Полузанесенная снегом, она покачивалась на небольшой волне, терлась о сваи. В низенькой рубке машинного отделения громко зевал моторист.

С лыжами в руках прыгнул Юрка в дорку.

— Дядь Вась? — окликнул он моториста.

— Ага… Ты куда в такую погоду?

— Надо.

— Ну как, не объявились еще герои?

— Нет.

— Эко, право, дело. — Моторист опять зевнул.

— Езжайте, дядя Вась, — попросил Юрка.

— Время не вышло. Десять минут еще ждать. Я на расписании. Что, ежели люди рассчитывают на последний рейс?

Моторист говорил, не вылезая из рубки.

Юрка сел на сиденье и больше не произнес ни слова. Десять минут валил на него снег, залеплял лицо, лез за шиворот, а он даже рукой не шевельнул, чтоб отряхнуть его.

Моторист оказался прав: ко времени отхода в дорку спустились с брюги — причала со старыми складскими помещениями на толстых сваях — еще пять человек: зубной врач из поликлиники, редакционная машинистка и трое рабочих из мастерских.

Снег продолжал валить. Сквозь белую завесу смутно проступала плахта, гигантская глыба сопки с плоской вершиной по ту сторону Трещанки.

— Видимости никакой, — сказал моторист, вылезая из рубки и оглядывая реку. — Дальше Малой стороны не пойдем.

Никто в дорке не протестовал: тут с погодой не шутят, перевернется дорка — из ледяной воды не выплывешь.

Моторист сам собрал деньги — по гривеннику с человека, сунул каждому по неровно оторванному билетику и полез в рубку.

Взревел мотор. Густая черная вода, хлюпая и всплескиваясь, шуршала о борта. Люди, кутаясь от снега в воротники, позевывали, лениво переговаривались, а Юрка, держа между колен лыжи, смотрел вперед.

Дорка на ощупь пробиралась к берегу в сплошной неразберихе падающего снега.

Вот она стукнулась в причал Малой стороны, и Юрка выскочил на доски, приладил лыжи и побежал. Дорога пролегала между камней, сорванных с сопки глыб, ложбинок и взгорков, и Юрка раза два грохался — чуть не сломал лыжи.

Вот уже позади здание радиостанции, и сигнальная мачта, и служебное помещение порта. Мелькнули огни судоремонтных мастерских.

Юрка летел дальше, к окраине Шнякова, к низкому длинному зданию.

Ни огонька. Лишь у входа светится электрическая лампочка, и в ее тусклых лучах вьется снег.

В дверях — часовой.

— Мне начальника, — попросил Юрка задыхаясь. — Товарища Медведева.

— Нету его, — сказал парень в армейской ушанке и плотной ватной куртке. — А тебе чего?

— Люди пропали… Ребята…

— Войди в помещение. — Пограничник стал крутить ручку служебного телефона.

Начальник явился минут через пятнадцать. Выслушав Юрку, он сказал:

— Это вы нашли ампулы?

— Да.

— Нашел ты, а принес брат?.. И ваш отец капитан сейнера?.. — Начальник назвал номер судна.

Юрка кивнул. Начальник знал и помнил все. Он знал решительно все о людях поселка. Знал куда больше, чем о том догадывался Юрка.

— Добре, — сказал Медведев под конец. — А домой доберешься как? На Большую сторону больше не будет дорки.

— Как-нибудь.

— Переночуешь в казарме.

Юрка не возражал: в казарме так в казарме.

— Есть хочешь?

— Нет, — сказал Юрка и почувствовал пустоту в животе, но постеснялся в такое позднее время беспокоить пограничников, — час назад ужинал.

— Сержант Пискарев, проводите мальчика в казарму. Пусть ляжет на свободную койку…

— Есть проводить мальчика в казарму! — сказал плотный парень в гимнастерке.

Много раз бывал Юрка возле заставы, знал, что двух пегих заставских лошадей зовут Свинец и Жорка; вороного котенка, который прижился на заставе, — Волчок, а сторожевую собаку — Бара. Ездовой, возивший на двуколке с бочкой воду, брал иногда с собой ребят. Пограничники не возражали, когда Юрка с мальчишками захватывали часа на два спортгородок, расположенный возле заставы: по-обезьяньи карабкались по шесту и канату, подтягивались на турнике и седлали «козла».

И лишь когда мальчишки слишком визжали под окнами и мешали спать вернувшимся из дозоров, во двор выбегал дневальный и прикладывал к губам руку: угомонитесь!

Частым гостем на заставе был и Валерий. И, наверно, не будь там турника, каната и «козла», никогда бы не выпирали на его руках упругие бицепсы, на животе и плечах — тугие снопики мускулов. Ударь кулаком — точно по камню, даже руке больно. Валерий здорово крутил на турнике «солнышко», даже пограничники завидовали и просили поучить. Но коронным номером его было другое: он без помощи ног взбирался на канат, быстро перехватывал его руками, и только налившееся кровью лицо говорило о напряжении.

Многое знал Юрка о жизни заставы. Знал даже, что солдатам три раза в день выдают витамины в шариках-драже: фрукты здесь не родятся, а витамины человеку нужны. Но ни разу Юрка не был внутри заставы: вход штатским туда запрещен.

— Раздевайся, — сказал сержант.

Юрка сбросил телогрейку и ушанку.

— Вешай! — приказал сержант.

Раздевалка находилась тут же, в коридоре: в доску вделаны крючки, и возле каждого — бумажка с фамилией. «Это чтоб на случай тревоги не спутать одежду», — догадался Юрка.

Встав на цыпочки, он повесил свою телогрейку на пустой крайний крючок со странным словом на бумажке «Тополь» — что это, фамилия? — и пошел за сержантом. Открыв одну из дверей, тот ввел Юрку в огромную комнату, сплошь заставленную койками. Койки стояли одна над одной, в два этажа.

— Занимай вон ту. — Сержант кивнул на пустую верхнюю койку у среднего окна. — Сейчас принесу простыни…

Юрка лежал под одеялом, вслушивался в храп солдат, вглядывался в смутно светлевшие в полутьме казармы лица и потихоньку засыпал.

Спал он неспокойно: ночью в помещение кто-то входил, наверно из ночного наряда, раздевался и скрипел кроватью, кто-то одевался и, мягко ступая по полу валенками, уходил. В коридоре, как казалось Юрке, лязгало оружие, раздавались приглушенные слова команд…

Проснулся Юрка очень рано. Спустился с койки на пол, оделся и хотел выскользнуть на улицу, но дневальный отконвоировал его в столовую, накормил кашей с мясными консервами и тремя стаканами кофе со сгущенкой.

Полчаса дожидался он дорку и, когда она наконец вынырнула из клочьев снега, первым прыгнул в нее.

Был прилив, вода стояла высоко, закрыв сваи, и не нужно было спускаться вниз по трапу.

Получив из озябших рук Нади билетик, пристроился у носа дорки и, пока лодка шла на Большую сторону, смотрел вперед. Все время валил снег, но ветер дул не сильный. Это был слабый «заряд» — так здесь называют пургу, — не то что в феврале. Ветер тогда сбивает с ног, с трудом можно открыть дверь на улицу.

Но самое плохое, что беспрерывно шел снег. Густой, мокрый. Даже опытный охотник может сбиться с пути, а что уж говорить про мальчишек.

Три дня назад ушли они из поселка, словно канули в снег, в пургу. Никому и дела до них нет. Даже пограничники и те не особенно-то взволновались и не бросились среди ночи на поиски.

Мотор дорки, казалось, нарочно, чтобы позлить Юрку, едва тарахтел, медленно толкая вперед лодку.

— Не пришли? — безучастно спросил у Юрки радист, заспанный и вялый, в черном матросском бушлате, наверно, с дежурства.

— Нет.