Лужайки, где пляшут скворечники (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 118

— Да-да. Я рад, что у тебя появились наконец достойные знакомые… А я Геннадий Маркович.

«Г.М. Тутарский», — вспомнил я почтовый ящик.

— Садитесь, друзья мои…

«Да нет же, нам пора», — хотел сказать я, но Ивка присел на край узкого клеенчатого дивана.

— Садитесь, садитесь… — Геннадий Маркович шагнул в сторону, и за ним оказались еще одни часы — в простенке между шкафом и дверью в другую комнату.

Ивка быстро тронул меня за руку:

— Саша, смотри. Как у вас…

Но они были не как у нас. Они были просто наши.

Мне сразу стало спокойнее. Я перестал стесняться. Словно зашел к незнакомым людям и неожиданно увидел друга. Ну, конечно, теперь у часов другой хозяин, а все-таки хорошая встреча!

— Геннадий Маркович, скажите, пожалуйста! Вы купили эти часы в комиссионном магазине?

Он не удивился вопросу. И будто обрадовался:

— Ну, что ты, милый мой! Откуда у меня деньги на такие покупки! Я выменял их у одного любителя антиквариата. На другие часы. Были у меня бронзовые, настольные, в стиле рококо, восемнадцатый век. С амурами и завитушками. Я их очень ценил, но всегда хотелось иметь вот такие, большие. Чтобы они стали стержнем моей коллекции…

— А почему они не идут? — сказал я осторожно.

— Ума не приложу! Целый месяц шли исправнейшим образом, а неделю назад встали и ни в какую… Я перебрал весь механизм, проверил каждый зубчик на всех шестеренках. Увы! Качну маятник, они потикают полминуты и опять стоп… Признаться, за последние годы для меня это самое большое разочарование. И можно сказать, удар по престижу. Я все-таки мастер с немалым стажем, а тут оказался бессилен…

— Можно, я возьму стул?

— Что? Да, разумеется… А собственно, с какой целью?

— Сейчас… — Я поставил скрипучий гнутый стул к часам. Открыл верхнюю стеклянную дверцу. Сунул пальцы за механизм. Вот он, винтик…

Я подержал палец на плоской головке. Скакнул на пол. Стул в сторону, нижнюю дверцу на себя, качнем маятник, вот так. Тик-так…

— Если не остановятся через минуту, будут тикать исправно несколько дней…

— Да? Ничего не понимаю. Что ты там сделал?

Я не стал хитрить и важничать.

— Там есть один винтик. На задней стенке коробки с механизмом. Если его слегка надавить, механизм… он как бы просыпается. Не знаю, почему, но так всегда…

— Постой, постой. Ты хочешь сказать, что имеешь какое-то отношение к этим часам?

— Еще бы! Они стояли в нашем доме сто лет!.. Потом понадобились деньги на телефон, и бабушка решилась. Оторвала от сердца…

— Вот оно что… Какие хитросплетения и встречи…

Ивка и Арунас молча слушали нашу беседу. Они были как зрители, которые смотрят интересное кино.

— Ты мне покажешь, где этот винтик? Хотелось бы понять, какая у него функция.

— Понять это, по-моему, нельзя. Этот секрет знает, наверно, только Квасилий…

— Кто-кто?

— Квасилий. Бабушка говорит, что с нами живет такое существо, вроде домового. Это оно иногда останавливает часы, чтобы побаловаться… Наверно, Квасилий соскучился по часам, отыскал их у вас и решил дать им отдохнуть. По привычке…

Я увидел, как у Ивки и Арунаса одинаково приоткрылись рты. А Геннадий Маркович смотрел на меня понимающе. Словно все принимал всерьез.

— Ну да, ну да… А не откроет ли почтенный Квасилий свой секрет мне?

— По-моему, не откроет. Он и мне его не открывал. Я сам научился давить на винтик так, как надо. А больше это не получается ни у кого… Если хотите, я могу иногда приходить и запускать часы.

— Гм… Боюсь, что в самом деле придется просить тебя о такой услуге… По крайней мере, пока мы не договоримся с Квасилием… Смотри-ка, идут.

Часы вплетали свое увесистое тиканье в стрекотанье и щелканье других механизмов.

Геннадий Маркович встряхнулся.

— Я сейчас приготовлю вам яичницу.

— Ой, нет, спасибо! Нам пора, — спохватился наконец Ивка.

— Приготовь, приготовь, — сказал Арунас. — У нас сегодня за весь день было пять капустных пирожков на троих.

Ивка вопросительно посмотрел на меня. А мне уже не хотелось уходить. «Подождем», — сказал я взглядом.

Геннадий Маркович скрылся за дверью. Арунас забрался с ногами в большущее кресло, такое же клеенчатое, как диван. Такое же старое — с трещинами и дырками в обшивке. Виновато улыбнулся и лег щекой на подлокотник.

За дверью потрескивало. Наверно, там была кухня с плитой.

Геннадий Маркович появился опять. Он был подпоясан широким полотенцем.

— Сейчас, сейчас, друзья мои, все будет готово…

Ивка вдруг сказал:

— У вас здесь будто в коробке со стрекозами. Будто крылья и лапки скребут во всех углах.

— Да?.. Да. Ты прав. Но я этого уже не замечаю, привык. Для меня здесь — тишина. Видите ли, тишина может слагаться из разных звуков, как свет слагается из разноцветных лучей спектра. Здешние звуки — это, так сказать, отдельные лучи времени. А время само по себе совершенно бесшумно. Про это есть примечательные стихи:

— Это Маршак, — сказал я. — У него много стихов про время.

— Совершенно верно!.. Удивительно, что ты знаешь такие стихи. Я был уверен, что детям Маршак известен лишь своими сказками.

— А я нетипичное дитя, я бабушкин внук. Она всю жизнь моя главная воспитательница. А у нее две главные книги — Евангелие и «Лирика» Маршака. Она мне маленькому читала по вечерам… Я из этих стихов многое до сих пор помню.

— Похвально… А из Евангелия?

— Ну… Нагорную проповедь. А еще то, что в начале было Слово и все на свете началось с него…

— Не так уж мало, — вежливо вздохнул Геннадий Маркович. Видимо, считал, что мало.

— А те стихи продолжаются так:

Это, Саша, про меня. Семьдесят лет стукнуло в прошлом году… А вроде бы все пролетело за сутки. И детские годы вспоминаются так, словно были вчера. Даже ярче, чем война… Вы представляете, друзья, до сих пор чувствую кожей, как прилипают к мокрому животу песок и галька, когда накупаешься до дрожи и с размаху пузом на горячий от солнца берег… О! Яичница! — Он кинулся за дверь.

Скоро Геннадий Маркович вернулся. В одной руке он держал за длинную рукоять сковороду, в другой — полотенце. И махал им над головой. Потому что от сковородки тянуло чадом.

— Слегка подгорела, когда мы увлеклись лирикой. Ну, не беда. Нэлик, душа моя, принеси-ка вилки и хлеб… О, да ты уже!

«Уже» — это не значит, что Арунас принес вилки и хлеб. Он спал. Он раскинулся в кресле, будто тряпичная кукла. Глаза были прикрыты лишь наполовину. Мне даже не по себе стало: будто неживой. Но слегка шевелились губы.

— Не надо его трогать, — шепотом сказал Геннадий Маркович. — Это с ним случается. Устанет и валится как подкошенный… Я приготовлю ему потом, отдельно. А это съедим сейчас. Давайте прямо со сковороды.

Мы принялись жевать глазунью. Ничего, что пережаренная и с дымом. Проголодались.

— Он вам поведал свою историю?

Ивка кивнул с набитым ртом. Я тоже.

— Ума не приложу, как с ним быть… — Геннадий Маркович оглянулся на Арунаса опять. — Вы видите, какой он? Господи… Его лечить надо, а кто его возьмет в больницу без документов? Он все время боится, что его заберут в детприемник…

Ивка отложил вилку.

— Моя мама работает медсестрой. У нее есть хорошая подруга, она детский врач. Хотите, я попрошу маму договориться?