Лужайки, где пляшут скворечники (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 55

— Да, — вздохнул Кей. И без лишних слов — с бумагой в правой руке, с шариком-фонариком в левой — шагнул от крыльца. Сквозь обступившие домик заросли белоцвета. Артем за ним. Почти на ощупь, потому что зеленоватый шарик освещал лишь белый листок да руки спешившего Кея.

«Если она сунется… Если она сунется…» — толкалось в Артеме при каждом шаге.

— Кей… А не страшно ему там одному?

Кей понял стразу.

— He-а. Он не боится Смерти. Он умирал уже два раза. И теперь у него против нее… этот… как его…

— Иммунитет?

— Ну да! Защита… Но все-таки нам надо успеть до рассвета.

— Кей, а он кто? Я раньше не видел его среди ребят.

— Вообще-то его зовут Шурка. А Зонтик — это прозвище.

— Я не о том. Он… из этих? Сомбро?

— Ну, конечно! Это же сразу видно. И по прозвищу можно догадаться.

— Как это?

— Ну как! Он — маленький сомбро. Уменьшительное слово от «сомбро» какое? «Сомбрильо». Или «сомбрилья», не помню точно. В общем, это и есть «зонтик» по-испански, по-мексикански. «Маленькая тень». Там, на юге-то, зонтики нужны не столько от дождя, сколько от солнца. Это даже глупому ясно…

Артем сказал, слегка запыхавшись (они ломились через заросли чертополоха):

— Мне, глупому, вот что неясно. Ты на меня злишься, что ли?

— Тём… я не злюсь. Я… просто я думаю каждую секунду: как там Лелька?

— Ну… так ведь и я думаю. Мы же спешим…

И они спешили — сквозь темноту и цепкие стебли. Артем полностью доверился Кею. Лишь бы не отстать от неудержимого мальчишки. Беспощадная «волчья трава» цапнула Артема за ладони, он тихонько взвыл. А голорукий и голоногий Кей пробивался сквозь крапиву и татарник, не сбавляя напора. Самые колющие и жгучие сорняки были добры к здешним пацанам. Артем же, видать, еще не заслужил такого снисхождения.

Они выбрались к штабелям бетонных плит, за которыми угадывался в сумраке великанский шар газовой емкости. Резко пахло ржавой жестью и пасленом. Мрак неожиданно раздвинулся. Это над головой разошлись облака, открыли куски белесого летнего неба с горстью переливчатых звезд. На северо-западе, за тополями и черным кружевом эстакад проступила желтоватая щель негаснущей зари.

Кей остановился, часто подышал, придвинул шарик к бумаге. Сказал чуть виновато:

— Теперь уже недалеко.

Артем сердито дул на обожженные ладони.

Справа, словно сотканная из светлых волокон, выступила тонкобашенная церковь.

Двинулись дальше. Слева потянулась полуразбитая чугунная ограда решетки между каменными опорами. Узор и тонкость литья были достойны петербургских парков. Ходила легенда, что лет триста назад, когда на этом месте лишь набирал силу маленький чугунолитейный завод, хозяин его решил среди цехов и печей разбить сад с заморскими деревьями. Это чтобы заезжие столичные чиновники дивились и знали: владельцы здешнего края не лыком шиты. Но пальмы и кипарисы не выжили в здешних зимах. Помнила их только эта старая решетка, у которой осталось давнее название — Ботаническая.

Кей отыскал в решетке заросший пролом. Артем пролез вслед за Кеем, цепляя на футболку сухие репьи.

— А вот и водокачка, — бормотнул Кей через сотню шагов. Черная постройка громоздилась над низким ольховником. От него несло зябкой влагой. Опять остановились. Кей светил шариком на бумагу. Артем глянул через его плечо. Схема как схема — вроде тех, что рисуют мальчишки, играя в разведчиков: квадратики, треугольнички, линии, стрелки… Но Кей шепнул с опасливым восхищением:

— Ух ты! Он нарисовал настоящую карту на пятницу. Будет ему, если узнают…

— Но ведь сегодня не пятница, — глуповато заметил Артем.

— В Городе сейчас все дни — пятница, — веско разъяснил Кей. — Потому что его заложили именно в этот день, назло дурной примете. И там всегда будет «добрая пятница», пока Город не вырастет окончательно…

— Ничего не понимаю…

— И не надо. Ты, главное, не отставай, потому что Город здесь уже дышит через щель. Заплутаешь так, что целый год никто не найдет — ни сомбро, ни милиция… Наверно, Евсей-ка сунулся сюда ночью, балда рыжая, вот и пропал…

Шепот Кея был странным, незнакомым. У Артема даже куснуло холодком позвоночник. Может, Кей — немножко сомбро?

Кей повел светящимся шариком перед собой. Тот вдруг обрадованно разгорелся — уже не фосфорическим, а белым электрическим светом. Впереди встала глухая стена приземистого бетонного цеха. От макушек травы до верха она была расколота извилистой чернотой.

Ох как не захотелось Артему в эту тьму! Но Кей сказал нетерпеливо:

— Идем.

2

Напрасно Артем боялся. Да, они оказались в сплошной тьме, но тьма была не страшная. Наоборот — добрая. Теплая, мохнатая, она терлась об Артема, как черные ласковые коты. И еще — сразу стало ясно, что это не тьма закрытого помещения. Она была слишком обширна. Артем и Кей оказались не внутри цеха, как можно было ожидать, а на открытом пространстве. Во мраке ощущались теплые каменные дома и брусчатка старой площади. Они дышали.

Артем вспомнил. Такое он однажды видел во сне. На блокпосту, во время короткого ночного отдыха. Снилось, что он вернулся домой. Навсегда. В свой город. Это не совсем тот город, но родной и добрый. Артем вышел на привокзальную площадь. Здесь медленно погас единственный фонарь и в наступившей тьме началось таинственное передвижение пространств. В этом передвижении не было ни малейшей угрозы, а была лишь добродушная хитрость. Так родители не пускают своего малыша раньше срока в комнату, где наряжается елка и готовятся подарки…

И Артем там, в этом сне, вдруг понял, что сейчас будет. Мигая неяркими подфарниками, выкатит из темноты бесшумный автомобиль-такси. Пожилой водитель опустит в дверце стекло.

— Ну что, паренёк? Поедем к маме?

И он поедет к маме. Она снимает двухкомнатную квартиру на втором этаже деревянного старого дома. Кто сказал, что мамы нет на свете? Она ждет Тёма в комнате с потертыми кофейными обоями, ворчливым пожилым холодильником, желтой лампой и охапкой ромашек, что стоят в трехлитровой банке на обшарпанном подоконнике с чешуйками пересохшей краски. Артем заранее видел все это, хотя машина еще не появилась, он только ждал ее. В ожидании не было нетерпения и страха. Была спокойная радость, потому что ничего плохого случиться уже не могло…

Потом застреляли, и Артем вскочил с топчана. Какой-то автомобиль (совсем не т о т) хотел пробиться через шлагбаум. Неизвестных отогнали очередями. Те пальнули в ответ, оцарапали плечо сержанту Анохину и укатили в степь. Анохин матерился, стаскивая тужурку с набухшим рукавом. Артем же старался одно: удержать в памяти недавний сон, в котором была странная надежда…

А сейчас вокруг была такая же тьма. И Артем шепотом сказал Кею:

— По-моему, вот-вот подъедет такси.

— Нет. Подъедет трамвай. Слышишь, дребезжит?

Тогда и Артем услышал где-то за границей теплого мрака позвякивание. (Вот странно: на т о й привокзальной площади даже не было трамвайных путей.) Дребезжащий вагон с тремя желтыми фарами — по бокам и сверху — выдвинулся из дальней черноты. Проступили и неяркие окошки. А по блестящим рельсам побежали впереди трамвая два блика. Трамвай звякнул и замер в пяти шагах.

— Тём, скорей!

И они прыгнули на заднюю площадку.

Внутри не было ни души. Непонятно даже, был ли кто-нибудь впереди — за непрозрачным стеклом водительского отсека. Может быть, пустой трамвай бегает по загадочному Городу сам по себе?

Вагон дернулся и поехал. Молочные лампочки на полукруглом потолке засветились поярче.

— Кей, надо ведь, наверно, платить? — Артем опасался нарушить правила незнакомого мира. Но не было никакого намека на кассу. Не говоря уже о кондукторе. Кей махнул рукой. — Старина какая, — заметил Артем. Трамвай был как из прошлого века. Маленькие квадратные окошки, медные трубки поручней, красные плюшевые диванчики (изрядно потертые), пол из деревянных реек. Стекла дребезжали, лампочки мигали, поручни звякали.