Как я стал летчиком - Головин Павел Георгиевич. Страница 8

— На амортизаторе!

— Есть на амортизаторе! — откликнулись ребята, натягивая резину.

— Ста-а-арт!..

Шурша, планер побежал по снегу. Я потянул к себе ручку управления, в планер повис в воздухе над склоном горы.

Легкий ветерок дул навстречу и медленно, как бумажный змей, поднимал планер кверху.

Наконец я почувствовал, что подъем кончился; нужно не растеряться, переставить рули на снижение и, медленно планируя вниз, посадить планер на снег.

Весь полет продолжался минуты две-три, не больше.

Когда я вышел из кабины, у меня было такое смешное лицо, что все, кто был на старте, рассмеялись.

— Ты что, спросонья, что ли? — кричали мне.

А я действительно хлопал глазами… и ничего не понимал. Как будто в самом деле спал, только что проснулся и никак не пойму, где я, что со иной.

Потом опомнился, с завистью посмотрел вверх, где я только что был, и подумал: «Хорошо, да мало!»

Глава VIII

С ПЛАНЕРА НА САМОЛЕТ

Теперь совсем не диковина, если планер пролетел триста километров или забрался в высоту на тысячу метров, а то и на две. А в то время, когда я учился летать на планере, о таких полетах и не думалось.

Мы едва взлетала на высоту в несколько десятков метров и пролетали километра два.

Теперь наши советские планеристы летают много часов подряд, не садясь на землю, а мы держались в воздухе всего лишь несколько минут. Это понятно: у нас тогда еще не было таких хороших планеров, какие строят теперь. Да и людей не было, которые могли бы научить летать на планере долго, далеко и высоко. И я заскучал… Среди своих товарищей я считался очень хорошим планеристом, но меня это мало радовало. С завистью смотрел на пролетавшие высоко надо мной самолеты и печально думал: «Когда же я буду летать по-настоящему?»

Планер казался мне игрушкой, забавой, а летать на нем — совсем нетрудным делом, скорее баловством.

Я уже подумывал бросить это дело и снова попытаться поступить в военную школу летчиков.

Спросил у Ивана Архиповича: как быть?

Он мне посоветовал:

— Не торопись! Жизнь впереди большая. Успеешь!

Выходит — опять «подожди». Не торопись! Я, думается, только и делаю, что «жду» да «не тороплюсь».

Однако послушался Ивана Архиповича. Продолжал летать на планере и завидовать летчикам, которые иногда приезжали к нам на планеродром посмотреть, что мы делаем.

Вот однажды приехал я на планеродром. Опоздал немного.

Подбежал ко мне Коля. Заорал еще издали:

— Пляши, Медведь!

— В чем дело? Отчего мне плясать?

— Пляши, чудак! Тебя в летчики берут!

Подумал было: шутит Коля. Оказалось, правда.

Выбрали из нас самых лучших планеристов и отправили на Центральный аэродром в Москву учиться летать на самолетах.

Это была первая школа гражданских летчиков, а мы — первыми ее учениками.

С Колей пришлось расстаться. Его не взяли в летчики. Слабое здоровье оказалось. Прощался он во мной чуть не со слезами. Завидовал и радовался.

— Летай, Медведь! Смотри, хорошенько летай! А я тебе дом построю… Мне уж, знать, судьба такая: дома строить. Вот чудеса: «Бывает, что и медведь летает». Ан так и выходит! Будет летать наш Медведь!..

Началась для меня новая жизнь: с новыми товарищами, с новыми учителями.

Учились и работали мы на Центральном аэродроме в драной парусиновой палатке. Аэродром — огромное ровное поле. Края не видно. Ветер гуляет свободно — треплет лоскутья пашей палатки.

В палатке — самолет. Тоже старый и поломанный. Вроде того, какой, помните, привез Павел Иванович. Вокруг самолета — ребята. Чумазые, как трубочисты.

Мы когда пришли на аэродром, думали: сразу летать начнем. Не тут-то было! Дали нам вот этот поломанный, грязный самолет и сказали: почините!

А к нему и подступиться страшно. От него одно основание осталось. Остальное все сломано.

Однако делать нечего — другого самолета нет.

Принялись за починку.

На улице зима — снег, холод. В палатке не теплее.

Руки к металлу прилипают. Терпенья нет! Проходящие мимо летчики над нами потешаются:

— Любишь кататься — люби и саночки возить!

А мы — злые, зубы на черных от сажи лицах блестят. Щелкаем ими — холодно. И думаем: «Кататься еще когда будем, а вот «саночки» не только что возить, а даже чинить пришлось».

Стал снег на аэродроме стаивать. Починили мы самолет. Покрасили, заштопали, начистили, как новое голенище. А все-таки вид у самолета смешной! Похож он на тарантас с крыльями. Высокий, на четырех колесах. Неуклюжий такой. Обидно даже смотреть на него. Неужели на такой штуке полететь можно?

Спросили у начальства, почему нам плохой самолет дали.

— На плохом-то и учиться нужно, — ответили нам. — А хороший вам дай — сломаете, не умеючи…

Прислали нам инструктора, молодого летчика Сережу.

Когда земля на аэродроме подсохла, инструктор стал нам показывать самолет.

В самолете — два места. На переднее садится ученик, а на второе, сзади, — инструктор. Пустят мотор, заревет он, и наш четырехколесный крылатый тарантас сначала медленно, а потом быстрее и быстрее покатится, подпрыгивая, по полю…

Первая задача была такая: прокатиться по аэродрому ровно, как по линейке, — никуда не свернуть и не дать самолету подняться в воздух. Это не так просто! Самолет сам рвется вверх — нужно «прижимать» рулями к земле и, вдобавок, следить, чтобы он мчался прямо, как стрела.

Когда все научились «кататься» на самолете по земле, инструктор стал нас «вывозить» в воздух. Взлетит и показывает там ученику, как нужно делать «разворот» — поворачивать самолет в воздухе — и как садиться на землю. Потом ученик сам управляет самолетом, а инструктор следит. Если что-нибудь не так, он поправляет.

Я учился хорошо и ждал с нетерпением, когда меня пустят в воздух одного, без инструктора.

Наконец настал и этот день.

Нам обещали, что первым выпустят в воздух самого хорошего ученика. А я незадолго до этого получил выговор от инструктора Сережи за то, что не послушался его и не так посадил самолет на землю. Правда, я после исправился, но мне казалось, что первым меня во всяком случае не пустят.

В этот день на аэродром приехал начальник лётной школы, переговорил о чем-то с инструктором шопотом.

Все притихли.

Я стоял у самолета. Вдруг Сережа подошел ко мне и приказал садиться и машину.

Я сел на свое место и стал дожидаться, когда на второе место сядет инструктор. Но он вместо этого отошел от самолета, улыбнулся и сказал:

— Летите один…

Все курсанты бросились заводить мотор. Но старая машина никак не хотела работать. Крутили, крутили — так и не завели. Мотор только фыркал, словно ему не хотелось везти меня.

Стало темнеть, и мой полет пришлось отложить до следующего дня.

А на другой день пошел дождик. Летать нельзя.

На третий дань — тоже. А я сидел на аэродроме под дождем, мокнул и все глядел на небо, — может быть, прояснеет. Но тучи ползли и ползли без конца, а дождик лил и лил.

Я сидел, мокрый до нитки, грозил тучам кулаком и чуть не плакал с досады.

Только на четвертый день мне удалось полететь!

Было ясное летнее утро. Мне приказали взлететь, набрать высоту в триста метров, сделать круг над аэродромом и сесть.

Когда я очутился в воздухе, несколько раз оглянулся назад, не сидит ли сзади инструктор. Мне почему-то казалось, что я не один в самолете и не сам управляю им, а кто-то помогает мне. Когда же убедился, что сзади никого нет, то засмеялся.

Сам не знаю, почему мне вдруг стало так весело. Никогда в жизни я не хохотал так, как во время первого самостоятельного полета. Мне хотелось кричать, петь, прыгать от радости.

Надо мной было чистое голубое небо. Внизу плыла земля, фигурки людей казались крохотными, как мухи. На блестящих крыльях самолета отражалось солнце. Мотор ревел, рассекая воздух лопастями винта, которые от быстрого вращения сливались в прозрачный жужжащий круг…