Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет - Чудакова Мариэтта Омаровна. Страница 41

А у советского академика (автора предисловия), как и у заслуженного деятеля науки и техники (автора послесловия), слышалась в написанных на бумаге словах металлическая какая-то интонация.

Будто речь шла не о простой человеческой жизни и не о научных теориях, а совсем о другом, о чем-то грозном. Будто кого-то, например, готовились исключать из партии, как когда-то дедушку Бажова. А то и вовсе забирать на Лубянку, а затем в Гулаг. И пишущие к этому ведут. А в то же время в глубине души стыдятся своих лживых писаний. И от этого злятся.

…Вот это скрытое свойство советских обличительных текстов и вытащил на свет Михаил Булгаков в романе «Мастер и Маргарита». Написан он был давно, еще до войны. А напечатан только недавно, зимой 1966/67 годов в журнале «Москва» – и прочитан, конечно, всей семьей Гайдаров.

Там герой, безымянный Мастер, напечатал отрывок своего романа о Пилате – о том, кто отдал на казнь Христа. И тут же Мастера стали поносить и обличать в газетах. И вот какая характеристика дается автором (от лица его героя – Мастера) этим обличениям: «Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон. Мне все казалось, – и я не мог от этого отделаться, – что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим».

10. Еще немного о Югославии

Если кто-то подумал, что Егор только и делал в Югославии, что сидел над умными книжками, тот очень сильно ошибся.

Дел хватало. Он, например, всегда довольно много занимался спортом, вообще физическими упражнениями. А в Югославии тем более.

Потому что если вообще можно высказывать суждения о нации в целом (в чем автор этой книжки совсем не уверен), то про сербов (самых многочисленных тогда жителей Югославии; сегодня они населяют Сербию) можно было бы сказать: несомненно, отчаянные храбрецы; пожалуй, и забияки.

Поэтому Егор там немало качался. Позже его московский одноклассник академик Виктор Васильев вспоминал: «Он считал, что надо уметь за себя постоять и держать себя в тонусе. Он рассказывал, что когда жили в Югославии, драться случалось с местной шпаной».

Много-много лет спустя выросший Егор Гайдар вспоминал: «С отцом и мамой я проехал на машине по всей Югославии. Это была одна из красивейших стран Европы. Запомнилась поездка с Константином Симоновым и его семьей на “Стружские вечера” на озеро Охрид».

«Стружские вечера поэзии» – один из известнейших в мире поэтических фестивалей. В 1967 году там получил премию «Золотой венец» Булат Окуджава, а в 1971-м – любимый поэт Иосифа Бродского Оден. Серпантин живописнейшей горной дороги ведет к месту проведения фестиваля – городу Стругу. Прекрасные дороги, аккуратнейшие домики под черепичными кровлями, разбросанные по крутым склонам, чистенькие уютные придорожные кафе…

«…В Воеводину к старому мельнику, с которым дружил отец. Помню, мельник с достоинством, но настойчиво предлагал ему часть своей земли. Отец отказывался, мне казалось, напрасно.

Мы проехали почти по всему побережью Адриатики, которое теперь разрезано на куски. Отец был неутомим, когда сидел за рулем. Мы без труда преодолевали за день сотни километров. На ночь раскладывали палатку, иногда останавливались в гостинице, иногда у друзей.

У отца таковых много среди югославов. За эту дружбу он поплатился. Когда мы возвращались в Москву, вслед нам полетела “телега” (так тогда мы между собой назвали прямые доносы и тайные обвинительные докладные записки. – М. Ч.), где ему, как стало известно позже, инкриминировалось “слишком близкое общение с югославскими товарищами”. По тем временам это было серьезное обвинение, которое обернулось для отца большими неприятностями и инфарктом».

В 1971 году семья вернулась в Москву. Егору было 15 лет.

«Югославия мне многое дала, – говорил Гайдар в 2003 году в интервью “Газете”. – В ней был мягкий социалистический режим. Масса литературы, недоступной в Советском Союзе» – разрешено к печати многое, запрещенное советской цензурой. К тому же Югославия – страна рыночного социализма, и «рыночные реалии, навыки там были элементами каждодневной жизни, чего не было в Советском Союзе до 1991 года».

11. Гусь свинье не товарищ

Прежде чем мы окунемся в школьную жизнь Егора Гайдара, обращаюсь к тем моим самым внимательным читателям, которые сейчас недоумевают, прочитав строки воспоминаний взрослого Егора Гайдара про неприятности его отца после Югославии.

«Как это так?.. – думают они, наверно. – Если югославов в “телеге” называют товарищами, то почему же за близкое общение с ними человека доводят до инфаркта?!»

Читатели этой книжки – во всяком случае, те самые люди, ради которых она написана, – все как один родились тогда, когда советская власть уже кончилась. Понятно, что все вы не очень-то хорошо представляете себе, как именно была устроена наша страна в советское время.

Тем более что даже дома у вас нет единого мнения на этот счет: бабушка уверяет, что «при Брежневе» жилось очень хорошо, а отец молчит и только нехорошо улыбается.

Сейчас упомянем еще раз об одной лишь черте этого ушедшего времени: многие слова получили тогда иное значение, чем раньше.

Это случилось и со словом «товарищ».

До революции это слово не служило обращением. Обращались к незнакомым мужчинам по-разному: сударь, милостивый государь. Или же – господин офицер. К тем, кто на социальной лестнице стоял ниже, – уважаемый, любезный.

В качестве обращения слово «товарищ» использовали только члены различных социалистических партий.

Правда, было оно еще в ходу в студенческой среде – в значении «коллеги». Говорили так и в среде адвокатской, обширной и значимой в пореформенной (после Великой Реформы 1861 года) России. Известнейший адвокат В. Д. Спасович начинает в 1891 году речь в общем собрании Санкт-Петербургских присяжных поверенных обращением: «Господа товарищи!».

После Октябрьского переворота это двойное обращение звучит уже пародийно – и попадает под сатирическое перо Зощенко: «Эх, господа, господа, господа-товарищи!» Потому что после Октября 1917 года слово «господа» совершенно исчезло из речевого обихода русских людей (вернулось спустя 74 года – после Августа 1991, положившего конец советской власти). Если кто нечаянно обмолвливался и говорил «господа!», ему нравоучительно, нередко и с нешуточной угрозой замечали: «Господ здесь нету! Господа все в Париже!» То есть – в эмиграции; а что ты здесь делаешь – надо еще выяснить!..

В те первые революционные годы в ходу было два обращения.

Первое – «товарищ». То есть – «свой», член правящей партии большевиков или «сочувствующий» (это были вполне официальные, употреблявшиеся в анкетах определения – «член партии», «сочувствующий»).

Писатель Михаил Осоргин, насильственно отправленный советской властью за границу осенью 1922 года вместе с философами, писал об этом времени: «Кличка “товарищ”, одним ставшая ненавистной, для других звучала священно».

В книге «Мысли о России» (1924) философ (тоже высланный Лениным из России осенью 1922 года) и прекрасный литератор Федор Степун, описывая первые годы советской власти, пояснял:

«Но службы для власти всегда было мало; она требовала еще и отказа от себя и своих убеждений. Принимая в утробу своего аппарата заведомо враждебных себе людей, она с упорством, достойным лучшего применения, нарекала их “товарищами”, требуя, чтобы они и друг друга называли этим всеобщим именем социалистического братства. Протестовать не было ни сил, ни возможности. <…> Как ни ненавидели советские служащие “товарищей”-большевиков, они мало-помалу все же сами под игом советской службы становились, в каком-то утонченнейшем стилистическом смысле, “товарищами”. <…> Слова – страшная вещь: их можно употреблять всуе, но впустую их употреблять нельзя. Они – живые энергии и потому неизбежно влияют на душу произносящих их людей».