Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет - Чудакова Мариэтта Омаровна. Страница 83
«Классический» тоталитаризм был у нас все годы сталинского самодержавия: уничтожение крестьянства, миллионы арестованных безо всякой вины и погибших в лагерях Колымы, Магадана и проч. Хрущевская Оттепель многое изменила. Вслед за ней 18 брежневских лет – это «мягкий» тоталитаризм: за «пассивность» из университета не выгоняют, но напечатать самые безобидные стихи не удается – причем в любом журнале на всем огромном пространстве страны. Тем более нельзя напечатать свои сочинения за границей (в феврале 1966 года А. Синявский и Ю. Даниэль получают за это 7 и 5 лет лагерей). Редактор правит стихи даже умерших поэтов. Выехать за границу по собственному желанию – ни на время, ни насовсем – невозможно. Если человек взял да и остался за границей самовольно – это приравнивается к измене Родине, за это полагается смертная казнь. В Уголовном кодексе СССР – 17 составов преступления, за которые положена смертная казнь. А в тогдашней ЮАР – стране апартеида, являвшейся тогда пугалом для всех цивилизованных стран, – 5 составов…
В тоталитарной стране за вас решает власть – какие книжки вам можно читать, а какие нельзя. За чтение «Доктора Живаго», изданного на Западе, можно попасть в лапы в КГБ. Сосед в метро или в автобусе может нагло спросить вас: «А что это за книжку вы читаете? Вон я вижу – там Троцкий упоминается, Бухарин… Такая книжка должна находиться в спецхране…» (Реальный случай.)
Из личных воспоминаний. Я работала старшим научным сотрудником в Отделе рукописей Библиотеки им. Ленина (сегодня – РГБ), обрабатывала архив М. Булгакова. Коллега из Англии прислала мне свою книжку о «Мастере и Маргарите» (на английском языке) с дарственной надписью. Мне позвонили из так называемого 1-го отдела Библиотеки (филиал КГБ):
– Тут вам прислали книжку из Англии…
– Я могу прийти – забрать ее?
– Нет, отдать ее мы вам не можем. Она подлежит специальному хранению. Мы передадим ее в спецхран, и вы можете читать ее в читальном зале.
– Нет, в читальном зале подаренную мне книгу я читать не буду.
Историки считают, что в XX веке только в двух странах был тоталитаризм: в гитлеровской Германии – 12 лет, и у нас – более 70 лет…
13. «Граница на замке»
После победы над ГКЧП вдруг открылась государственная граница – для выезда кого угодно и куда угодно.
Возникла совершенно новая для советских граждан ситуация. Все давно привыкли, что в основном за границу ездит только начальство. И вряд ли простому работяге, учителю, врачу светит увидеть какие-то страны.
С пионерских лет люди, родившиеся и жившие при советской власти, слышали и сами повторяли выражение: «Граница на замке!»
И только после конца советской власти стало постепенно ясно, от кого же она была на замке…
Это только в детской литературе – и не в лучших ее образцах, – рассказывалось, как шпионы и диверсанты изощряются в попытках пробраться к нам через наши священные рубежи (еще одно привычное в советские годы словосочетание – советизм). Прицепляют, например, к обуви коровьи копыта, чтобы запутать пограничника Карацупу и его верного пса Индуса, и тому подобное.
В реальной жизни шпионы попадали в нашу страну, как и в любую другую, не пешком через границу, по лесам и болотам, а на самолетах и поездах, с официальным статусом.
А наша граница была на замке исключительно от своих – чтоб не ушли через нее в страны загнивающего капитализма… И, кажется, еще не обнародованы цифры, сколько советских граждан, пытающихся покинуть свою страну, застрелили на нашей очень длинной, протянувшейся на тысячи километров границе.
Официально уехать из СССР можно стало только начиная примерно с середины 1960-х, только в Израиль и только по вызову родственников. А поехать в тот же самый Израиль не навсегда, а на время, в турпоездку или на конференцию было нельзя – страна считалась нашим врагом, с ней не было дипломатических отношений…
Вообще поехать даже на время в какую-либо страну – например, по приглашению на научную конференцию, – удавалось далеко-далеко не всем. Полно было тех, кого называли «невыездными» – но, заметим, не в печати, не публично, а только внутри тех самых кабинетов, где и делали людей невыездными…
И множество советских ученых, всю жизнь занимавшихся историей Европы, искусством Италии, Франции, Испании, никогда не пересекли границу и не увидели вживе предмет своих профессиональных занятий.
Писатель Михаил Булгаков все годы московской жизни – до самой смерти в 1940 году – мечтал увидеть Францию. Там жили два его младших брата, с которыми он расстался в 1919 году. Но Сталин так ни разу и не выпустил его за пределы Советского Союза.
Уже в «наше» время – в 60—80-е годы – не выпускали за границу вплоть до прихода Горбачева очень и очень популярных писателей – братьев Стругацких.
Когда же кого-то все-таки решали «выпустить» за границу (то есть всесильный КГБ – Комитет государственной безопасности – разжимал свои когти) – на них (употреблялся именно этот падеж) должны были составить характеристику. Ее подписывал «треугольник»: директор учреждения, секретарь парткома, председатель профкома.
Это делалось без участия надеявшегося выехать (не поехать куда-то, а именно выехать: главное было – выехать за пределы собственной страны) – ему только сообщался результат: подписали или не подписали.
А дальше предстояло главное унижение – лично идти на заседание выездной комиссии районного комитета партии. И эта комиссия – скопище партийцев-пенсионеров, обычно полуобразованных – после беседы с желающим выехать эту характеристику утверждала. Либо не утверждала. Об этом мы уже кратко упоминали, но все-таки вернемся еще раз: очень уж мерзкое было обыкновение.
Заметьте, что вся эта процедура относилась не только к поездкам на научные конференции, но и в туристические – например «по линии», как тогда выражались, министерства культуры (так я первый раз в жизни поехала за границу в группе библиотечных работников).
И вот грянула Перестройка.
Один из сотен тысяч, но характерный пример. Известный исследователь средневековой европейской культуры
А. Я. Гуревич, никогда не выезжал (поскольку не выпускали) в «капиталистическую» Европу. (В существовавшую до объединения Германии ГДР – то есть, «социалистическую» Германию, – его «выпускали»). Он рассказывает в мемуарах «История историка», как его пригласили в министерство иностранных дел на совещание у замминистра. А там будет обсуждаться проблема гуманитарного знания в связи с нашей внешней политикой…
С ним вместе приглашен еще более известный Ю. М. Лотман. Его также никогда не «выпускали» в «капстраны», несмотря на бесчисленные приглашения изо всех университетов мира. И на этом совещании профессор Лотман рассказывает заместителю министра иностранных дел о том, что «проследил, каким образом подданные нашей великой державы могли посещать Запад, начиная со времен Ивана Грозного и до наших дней. Выяснилось, что самые большие трудности чинились в наши дни».
…Тут как раз – в начале 1988 года, то есть в разгар Перестройки! – решили наконец «выпустить» А. Я. Гуревича (после его прямого обращения в КГБ!). Написали ему характеристику.
И ученый с мировым именем отправился в сопровождении члена партбюро своего института в райком. Там престарелые члены правящей партии должны ему разрешить поехать впервые в жизни в Рим на научную конференцию.
«В комиссии сидят заслуженные члены партии – человек десять-двенадцать, – описывает он запомнившееся навсегда, – пробавляющиеся тем, что играют какую-то роль при райкоме, значит, не лишние люди». И вот после того как характеристику прочитали вслух, «один из членов комиссии, обращаясь не ко мне, а к представительнице парторганизации, которая меня привела, говорит:
– Неужели в вашем институте, где столько народу, не нашлось больше никого послать в Рим, кроме Гуревича?