Любовь и картошка - Киселев Владимир Леонтьевич. Страница 6

«Видел»,— решил Сережа и мрачно ответил:

— Со всем!

Генерал Кузнецов вынул из кармана куртки масленку с двумя горлышками, отвинтил крышечку на одном из горлышек, понюхал, снова завинтил и отвинтил другую крышечку.

— Иными словами, ты не хочешь, чтобы Наташа уезжала?

— Не хочу!

В голосе Сережи чувствовался вызов.

— А Наташа?

— И я не хочу,— помедлив, ответила Наташа. Генерал налил из масленки немного щелочи на белую полотняную тряпочку и обмотал ею конец шомпола.

— Знаете, ребята,— сказал он мягко и негромко,— людей делят по-разному. На умных и глупых. На добрых и злых. Армия меня научила делить людей на другие категории: тех, кто выполняет свой долг, и тех, кто этого не делает.

«К чему это он?» — подумал Сережа.

В первый раз он посмотрел прямо в лицо генералу и увидел, как странно окаменело это лицо и как не соответствует этому окаменевшему лицу мягкий голос.

Когда Сережа впервые увидел генерала Кузнецова, он невольно стал присматриваться к его ушам. У генерала были обыкновенные уши — ровные, небольшие. И все равно Сереже показалось, что они оттопыренные. Как у Каренина в книге Толстого. Сейчас он снова посмотрел на уши генерала и сразу же отвел взгляд.

— Ты была совсем маленькой, Наташа, когда твоя мама оставила меня,— продолжал генерал так же мягко.— Ушла к другому. Теперь случилось несчастье. Мне нелегко было приехать сюда. Но я счел это своим долгом.

Он помолчал, ожидая ответа Наташи, однако Наташа не отвечала, и он снова обратился к ней:

— Маме трудно, Наташа. Она придавлена горем. Чтобы распрямиться, ей нужно уехать отсюда.

— Маме всюду будет трудно, — возразила Наташа, сразу, одним махом отметая все, что казалось таким важным и убедительным ее отцу.— И неужели для тебя в самом деле не имеет значения: добрый человек или злой, умный он или глупый?

— Нет, — неожиданно жестко ответил генерал.— Не имеет. Добрыми люди чаще всего бывают за счет других. А умными обычно называют тех, чьи взгляды не расходятся с нашими. В человеке важно другое...

«Что — другое? — подумал Сережа.— Долг? Но как знать, что в самом деле я должен сейчас делать?.. Подожди, подожди... А может быть, я всегда это знал? И все люди всегда это знают? Только почему-то не все делают?..»

В вестибюле их школы, прямо против входа, висел портрет Гены Воронова. Рядом подставка. На ней ваза. А в вазе всегда свежие цветы. Школа носила имя Гены Воронова, семиклассника из деревни Москвитино Калининской области. О нем школьники писали классные сочинения. О нем сочиняли стихи. Гена Воронов погиб, когда сражался с огнем. Горело хлебное поле. Он был один. Он сбивал огонь рубашкой. Он засыпал его землей. Он погасил огонь, но погиб.

Школьники переписывались с родителями Гены Воронова. Они узнали о Гене очень много. И о том, что семиклассник Геннадий Воронов хорошо умел водить гусеничный трактор. И о том, что он любил рисовать. Что пел на вечерах самодеятельности, занимался боксом и ремонтировал технику. Он был из тех, на кого можно во всем положиться, семиклассник Гена Воронов из калининского села.

А дальше на стене вестибюля, справа, висел лист ватмана с такими словами:

Друг! Если жизнь потребует от тебя трудного решения — подумай о том, что бы сделал в этом случае Гена Воронов. И поступи так же, как поступил бы он.

Этот плакат повесил Виктор Матвеевич. «А как бы поступил Гена Воронов?» — подумал Сережа.

Словно догадавшись о его мыслях, генерал Кузнецов обратился к Сереже:

— Теперь от Наташи во многом зависит, какое решение примет Анна Васильевна.

Сережа снова отвел взгляд от лица Генерала, уставился в землю.

— Перед вами — вся жизнь. Куда вам торопиться?

— У Виктора Матвеевича,— с вызовом сказала Наташа,— были такие стихи...

Раздумчиво и негромко, глядя перед собой, но словно заглядывая внутрь, в себя, Наташа прочла эти стихи:

В этой книге все стихи, за исключением тех, к которым сделаны специальные примечания, принадлежат перу поэта Л. В. Киселева (1946—1968). Леонид Киселев. Стихи. Bipшi. Издательство «Молодь». Киев, 1970.

— «И остается песня недопетой...» — повторил генерал Кузнецов. Он горько покивал головой и продолжал твердо, решительно: — Взрослая ты уже, Наташа. И говорить с тобой следует, как со взрослой. Прошло девять лет. Я не женился. И не женюсь. И у меня нет никого, кроме тебя, Наташа. Тебя и твоей мамы.

«Вот и все,— подумал Сережа.— Против этого не возразишь. Не скажешь, что и у меня нет никого, кроме Наташи. И не будет».

Генерал посмотрел сквозь стволы на небо, проверяя их чистоту. Складывая ружье, он улыбнулся, как улыбаются люди в минуты, когда недовольны собой, и добавил:

— Что же касается царей, то не все они доживали до старости. И по самым разным причинам.

Он помолчал и решительно перевел разговор на другую тему:

— Что за непонятный значок у тебя, Сережа?..

Глава четвертая

БОЛЬШАЯ ПЕРЕМЕНА

Мы не знаем имен людей, совершивших многие важные открытия. Нам неизвестно, кто первым сделал топор. Кто изобрел колесо. Кто придумал бутерброд, который вот уже на протяжении сотен лет заменяет многим школьникам завтраки и обеды.

Но вот кто первым создал переменку между уроками, нам известно совершенно точно. Это был выдающийся чешский ученый-педагог Ян Амос Коменский. Еще в 1631 году в своем прославленном сочинении «Великая дидактика» он раз и навсегда установил «классно-урочную систему», по которой в старших классах следует проводить по шесть уроков в день, в младших — по четыре, и между уроками должны быть переменки.

Переменка в ходе школьного обучения занимает очень немного времени. Но значение ее в педагогическом процессе ничуть не меньшее, чем значение уроков. И очень часто ученики именно на переменках получают те знания, навыки, взгляды, которые потом сказываются на их будущем не меньше, чем уроки самых лучших учителей. Попробуйте припомнить свою школьную жизнь, и вы убедитесь, что наиболее значительные события происходили не на уроках, не на экзаменах, а на переменках.

На большой перемене Сережа вышел в школьный двор. Шестиклассники толпились вокруг его мопеда «Верховина», примкнутого рядом с другими велосипедами и мопедами к металлическим прутьям школьной ограды. У Сережиной «Верховины» щитки колес и багажник были хромированы, удлиненное седло позволяло посадить сзади еще одного человека, руль поднят выше, чем на старых мопедах, рычаги с мягкими рукоятками и, главное, имелась вторая — желтая «противотуманная» — фара, еще недавно предмет самой большой Сережиной гордости.

Нужно было поговорить с Наташей. Нужно было ей все сказать. Но какой в этом смысл, если она все равно уедет. И мысли с горьким привкусом и грустным запахом ивовой коры медленно и беспорядочно проплывали в Сережином сознании.

Вот он, Сережа, космонавт, идет от трапа самолета к трибуне. Вокруг все аплодируют. Ну и что?.. А Наташи с ним все равно не будет. Или вот он, Сережа, знаменитый на весь мир селекционер. Выращенный им новый сорт картофеля дает на круг по тысяче центнеров с гектара... «Ну, по тысяче,— подумал Сережа,— это уж слишком, но шестьсот центнеров — вполне возможно». Ему присваивают звание Героя. Его фотографию помещают в «Правде». А Наташа в это время будет далеко, в Москве, и пойдет в кино с каким-то другим парнем, с красивым парнем, у которого нос тоненький, а не картофелиной, как у Сережи. И взрослый галстук он носит каждый день, а не четыре раза в году, как Сережа, — на Октябрьские, на Новый год, на Первое мая и на день рождения.