Любовь и картошка - Киселев Владимир Леонтьевич. Страница 7

Есть старая шуточная песенка:

Или в воде утоплюсь, или об камень разобьюсь, пусть о том люди узнают, что от любви умирают. Но сейчас Сережа думал, что, может быть, песенка эта не такая уж шуточная, как ему всегда казалось.

Сережа пошел за школу, где стоял деревянный сарай, а между сараем и забором образовался как бы маленький внутренний дворик. Школьники называли его «площадкой молодняка». Была книжка под таким названием. В ней рассказывалось, что в зоологическом саду молодых зверят держат вместе. Сюда, за сарай, обыкновенно собирались самые младшие — первоклассники, второклассники. Тут они на свободе, подальше от учительских глаз, согласовывали свои расхождения во взглядах на жизнь и науку, прыгали через скакалочки, производили меновую торговлю. Впрочем, следует заметить, что сюда наведывались и ребята постарше — выкурить наспех в рукав сигаретку.

Сережа остановился под старой узловатой акацией. Огромные шипы росли у нее не только на ветках, но и на стволе. По-видимому, у дерева не было другого способа защититься от ребят. Иначе они бы с него не слезали.

На площадке не было обычного шума. Первоклассники сгрудились в круг. А в центре этого круга, подбоченясь, стояла рослая девочка в ярко-красных колготках, торчащих из-под коротенького школьного платья. Имени Сережа ее не помнил. Но он знал ее. Это была дочка зоотехника. Ее отца все звали не по фамилии Стоколос, а прозвищем Реаниматор. Когда заболевал у кого-нибудь поросенок и лежал на боку, вытянув задние ноги, или задыхалась и умирала корова, сразу же вызывали зоотехника Стоколоса — Реаниматора, и он возвращал их к жизни. У него животные не умирали. Потому и прозвали его Реаниматором, что он хорошо разбирался в ветеринарном деле

— Я — девочка! — кричала дочка зоотехника.— Я — девочка! Я — девочка!

Сережа сначала не понял, к чему это она. Но когда в круг вытолкнули крошечного веснушчатого заморыша, злого и испуганного, — Сережа как-то до сих пор, кажется, и не замечал, что такой есть в школе, — ему стало все понятно: эта девочка собиралась драться с мальчишкой, хотя по негласным, неизвестно кем и когда установленным правилам, может быть, еще Яном Амосом Коменским, девочки и мальчики, как только поступали в школу, строю соблюдали принцип — мальчики дерутся с мальчиками, а девочки с девочками.

Веснушчатый первоклассник зажмурил глаза и замахал руками, как ветряная мельница. Сережа и прежде замечал, что люди, которые не умеют драться, даже ребята постарше этого худосочного малыша, почему-то больше всего боятся, что им повредят глаза. И поэтому, вместо того чтобы открыть глаза пошире и следить за тем, куда тебя бьют и куда ты сам бьешь, они сами себя погружают в полную темноту. Девочка же эта, Стоколос — Реаниматор, она была чуть не на голову выше мальчишки, обхватила его руками, повалила на землю и вцепилась ему в короткие волосы.

Сережа подумал, что следовало бы вмешаться, хоть ему не очень хотелось возиться с малышами. И тут внезапно, неизвестно откуда, так, словно он возник из воздуха, появился младший брат лучшего Сережиного друга Олега четвероклассник Ромась — один из самых знаменитых людей в селе Бульбы.

В одно мгновение Ромась отодрал девчонку от поверженного малыша, поднял ее, дал ей порядочную затрещину, затем поднял и мальчика и, застегивая ему ворот рубашки, деловито сказал:

— Подойдешь ко мне после школы. Я тебе прием покажу. Как драться.

Эта девочка, эта Стоколос, как показалось Сереже, не обратила никакого внимания на затрещину, которую получила от Ромася. Больше того, Сережа увидел, что она смотрит на Ромася с совершенным обожанием, что она смотрит на него влюбленными глазами. Очевидно, даже затрещина от Ромася и то уже была честь.

— Слушай, Ромась,— позвал Сережа,— ты летучую мышь в класс принес?

Это событие наделало в школе такого шума, словно в классе у Ромася появилась не летучая мышь, а летучий верблюд.

— При чем здесь я? — посмотрел Ромась на Сережу невиннейшими, бесхитростными голубыми глазами. Он всегда так смотрел, когда говорил неправду.— Она сама залетела.

К Сереже подошел Олег, высокий худощавый парень с большими руками, далеко выглядывавшими из рукавов старенького пиджака, с выражением постоянной озабоченности на детском лице. Он уже брился, но лицо у него было совершенно такое же, как у его младшего брата Ромася.

— Пошли,— предложил он Сереже.— Дело есть...

— Олег, мама сказала, чтоб ты дал мне на тетрадки,— потребовал Ромась.

— Я ведь тебе вчера дал двадцать копеек,— подозрительно посмотрел на него Олег.

— Я их проиграл.

— Во что?

— В орлянку.

— Кому?

— Кольке. Из шестого «Б».

— А ну, идем к Кольке. — Олег крепко взял Ромася за руку.— Пошли с нами, Серега.

Они обогнули школу и сразу же оказались в самом центре «большой перемены». Если бы на школьников надеть отвечающие эпохе костюмы и снять все это на пленку, то мог бы получиться убедительный эпизод из фильма, рассказывающего о нападении пиратов на мирный средневековый город.

— Иди сюда,— с угрозой в голосе позвал Олег костистого паренька в круглых очках от косоглазия на загоревшем до фиолетового оттенка лице.— Ты зачем на деньги в школе играешь? Да еще с меньшими. Ты у него двадцать копеек выиграл?..

— Я? У него? — искренне удивился паренек.— Это он всегда пристает: «Давай стукнемся!» Ты у меня сорок пять копеек выиграл? — дернул он за руку глядевшего в сторону Ромася. — Я только двадцать пять отыграл! Зачем же ты их привел? И эти двадцать забрать? Видали такого,— обратился он за сочувствием к окружающим.

— А ну, отдавай деньги,— потребовал у Ромася обозлившийся Олег.

— У меня их нет!

— Куда ты их девал?

— Купил шариковую ручку.

— Где она?

— Димке дал.

Ромась показал на оказавшегося рядом с ними упитанного мальчишку.

— Так я тебе за нее пистолет отдал! — возмутился Димка.

— Где пистолет? — спросил Олег.

— Он не стрелял. Я его на рогатку обменял. Вот.— Ромась вынул из кармана рогатку.— Точная. Хочешь попробовать? — предложил он Сереже, как человек, который ничего не пожалеет для друга.

— Я тебе покажу «попробовать»! — пригрозил Олег.

Но Ромась с непостижимой быстротой сам выстрелил из рогатки камешком. Раздался звон. Камешек попал в отрезок железного рельса, с незапамятных времен висевшего на врытом в землю столбе. Его повесили тут когда-то, чтобы подать сигнал, если случится пожар. Но служил он уже нескольким поколениям школьников верной мишенью — рельс отзывался звоном на всякое попадание.

— Химик! — вдруг зашипел Ромась и словно растворился.

К Олегу подошел учитель химии Николай Николаевич Рыбченко, еще совсем молодой человек. Он работал в школе лишь второй год и попал сюда прямо после института.

— Я у него отберу, Николай Николаевич,— пообещал Олег.

— Что отберешь? — не понял его учитель.

— Рогатку.

— А, рогатку... Что ж, ты меня этим очень обяжешь.

Николай Николаевич всегда разговаривал со школьниками в той же преувеличенно любезной манере, в какой разговаривал со студентами один из его любимых профессоров.

— Николай Николаевич,— нерешительно обратился Сережа к учителю.— Я хотел спросить у вас...

— Я весь внимание.

— Вы не знаете, как делали пергамент?

— Смотря какой,— ничуть не удивился вопросу Николай Николаевич.— Чтоб масло заворачивать — плотную бумагу обрабатывали концентрированной серной кислотой. Древний, на котором летописи писали, делали из кожи. Телячьей, козьей, бараньей, даже из ослиной. На одну книгу расходовали целое стадо коз.

— А чернила какие у них были?

— Из чернильных орешков. Знаешь, на листьях дуба с внутренней стороны иногда появляются такие зеленые, подрумяненные яблочки. Они называются галлы. Получаются они оттого, что крошечные насекомые, орехотворки, откладывают в листья яички. Если разломить чернильный орешек, иногда можно найти уже готовую к вылету маленькую красивую мушку. Так вот из этих орешков получали отвар. Он содержит дубильное вещество — танин. В отвар добавляли железного купороса, а для клейкости — немного камеди, вишневого клея. Или меда. Писали гусиными перьями...