Как мы росли - Карпенко Галина Владимировна. Страница 20

Ребята сидели на полу в тёмной комнате, слушали музыку и видели всё, о чём он им говорил, только каждый по-своему.

Эти концерты повторялись не раз. Ребята ждали их, слушали, как сказку.

Когда музыкант кончал играть, он молча надевал свою шубу и на прощание говорил не «до свиданья», а «благодарю».

Однажды Михаил Алексеевич услыхал, что кто-то робко перебирает клавиши рояля. Заглянув, он увидел Федю Перова. Мальчик неумело брал аккорды, но складывалась мелодия.

Увидав Чапурного, Федя захлопнул крышку рояля.

— Чего же ты? Играй.

— У меня не получается.

— Очень получается. Я слушал.

— А что получается? — спросил Федя, лукаво посматривая на Чапурного.

— Как — что? Песня.

— А какая?

— Хорошая.

запел Михаил Алексеевич таким неожиданно звонким и молодым голосом, что Федя Перов рассмеялся, захлопал в ладоши и обнял Чапурного:

— Правильно, дядя Миша, правильно!

— А то как же! — сказал Чапурной. — Ну, пусти меня — там дрова привезли.

Федя вприпрыжку побежал за Чапурным — дрова, как всегда, разгрузили быстро. Ребята встали цепью и полено за поленом перекидывали с рук на руки до сарая. А в сарае Наливайко и старшие мальчики складывали дрова в поленницы.

После работы, за ужином, дядя Егор поставил торжественно на стол кастрюлю с добавкой ржаной каши.

— Ешьте, — сказал он. — Я бы вам и пирожки испёк, да муки нема. Вот погодите, покончат воевать — я вам такую штуку спеку, какую ещё царь не ел!

Грачи строят гнёзда

Стояли последние дни марта. С утра пригревало солнце, и на чёрной земле всё меньше и меньше оставалось снежных островков. Вокруг деревьев оттаяли лунки, а на ветвях стали набухать липкие, пахнущие горечью почки.

Варя с Леночкой Егоровой отправились в парк за ветками.

Леночка Егорова, казалось, совсем забыла, что она бывшая воспитанница института. Она быстро подружилась с новыми девочками. Играла со всеми вместе. Но особенно ей хотелось дружить с Варей.

Около большого тополя девочки остановились. Над ними качались тяжёлые ветки, но высоко — до них не дотянешься.

Варя подпрыгнула, но даже и кончиками пальцев не достала.

— Нет, так ничего не получится. Знаешь, — сказала Леночка, — давай на земле наберём веток.

Вокруг дерева на снегу валялось несколько веточек, но они были сухие, из таких ничего не распустится.

— Сломить ветку? — крикнул Наливайко. Он видел, как девочки прыгали вокруг дерева.

— А ты на дерево залезешь? — спросила Варя.

Наливайко обхватил ствол руками и ногами — вот-вот полезет вверх, но он не поднялся, а тяжело упал вниз.

— Я сейчас погодите… — сказал он отдуваясь.

— Мы тебя подсадим. Давай, Варя, подсадим его! Ты станешь вот так, а мы поддержим. — Леночка положила руки крест-накрест.

— Нет, так не пойдёт, — сказал Наливайко.

И в это время с тополя, стукнув Варю по голове, упала большая ветка.

— Держи!

Варя подняла голову. На дереве сидел Персик; он ловко забирался всё выше и выше.

— Ещё веточки две сломи и хватит! — крикнула ему Варя. Упавшую веточку она отдала Леночке. — Это тебе, а это Клавке, — сказала она, поднимая другую ветку.

С дерева упала ещё ветка.

— Хватит, хватит! — закричала Варя. — Не надо ломать зря.

— Ну, раз хватит, так я теперь не полезу, — сказал Наливайко. — А зачем они вам, ветки?

— Нужно, — ответила Варя.

— Мы их будем растить, поставим в воду — и будут листочки, — сказала Леночка.

И девочки побежали к дому.

Наливайко остался под деревом.

— Ты чего туда забрался? — спросил он Персика. — Чего ты там смотришь?

— Просто так, ничего не смотрю, — ответил Персик.

Это была неправда. Персик лазил на этот тополь каждый день и наблюдал, как на соседней старой берёзе чёрные, белоносые грачи чинили прошлогодние гнёзда.

— И долго ты там сидеть будешь? — не унимался под деревом Наливайко.

— Долго, — невозмутимо ответил Персик и уселся поудобнее.

— Тогда, слышь, я сейчас к тебе туда залезу, — сказал Наливайко.

— Давай лезь!

Наливайко очень хотелось залезть на дерево. Он оглянулся: вокруг никого не было — значит, не перед кем и конфузиться.

Обхватив дерево, он долго пыхтел и наконец с трудом добрался до нижней ветки. Он уселся на ней, но дальше лезть побоялся. Тогда Персик не выдержал, спустился вниз и подал руку.

Наливайко полез за Персиком и уселся с ним рядом. Персик показал Наливайко грачей. Птицы улетали, прилетали и кружили, отчаянно крича.

— Это они спорят, — сказал Персик, — как лучше строить. Слышишь? «Как! Как! Как!»

— А получается у них здорово! Гляди-ка, гляди! Как прилаживает — всё носом, носом! Правда ловко?

Наливайко и Персик сидели обнявшись, пока их не увидел идущий по парку Пётр Петрович.

— Молодые люди!

Ребята поглядели вниз.

— Прошу спуститься, — сказал Пётр Петрович. — У нас достаточно больных, а сегодня ветер.

Легко сказать — спуститься! Если бы не Персик, Наливайко так бы и остался на дереве.

Ребята дули на озябшие руки, а Пётр Петрович, подняв голову, любовался грачами.

— Любопытные птицы! — Он пошарил в карманах. — Нет, нету. Я вам завтра, молодые люди, вручу карандаш и бумагу и попрошу зарисовать всё, что вы наблюдаете. Это замечательно интересно.

— Углём лучше, — сказал Персик. — Я вам лучше углём зарисую.

— Ну вот и великолепно! — сказал Пётр Петрович, и, толкуя про птичьи гнёзда, они втроём зашагали к дому.

Леночка Егорова

— Ты смотри — это почки: в них листочки свёрнуты, — говорила Варя Клавке.

Клавка трогала пальцем закрытые почки и поворачивала ветку то так, то этак — на солнышко:

— Пусть греется.

— Они скоро распустятся, только воду менять надо, — объяснила Леночка. — Когда я была маленькая, мы дома вербу ставили. Как пустит корешок, мы её посадим в землю, а на следующий год кустик с меня ростом. Мы тогда жили на реке Иртыше. Это очень далеко. У нас за домом был сад…

— Большой? — спросила Люба Сорокина.

И Леночка сразу замолчала.

За Леночкой Егоровой, так же как и за Любой Сорокиной, никто не приехал. Приехать за Леночкой мог только отец, мать давно умерла. Но отец был на фронте. Могла бы приехать старшая сестра. Но она жила с мужем в Сибири, а оттуда теперь письма не приходят — значит, и приехать нельзя.

Леночка сначала очень боялась. Её пугали: «Большевики! Большевики! Что будет! Ужас!..»

Оказалось, совсем не страшно. Новые девочки, ну и что же? Вот Клавка, например, спорщица ужасная, с мальчишками дерётся, но и с ней можно дружить. И Варя хорошая девочка. Люба Сорокина говорит, что она большевичка. Леночка не понимает, почему нельзя водиться с Варей и почему она большевичка.

«Вот узнает эта твоя Варя, кто твой отец, она тебе покажет!» — говорила Сорокина.

Леночка боялась, что Люба Сорокина расскажет девочкам про её отца. А это была её тайна. Леночка отдавала Любе сахар за вечерним чаем. И Люба обещала молчать.

«Обдуряет она тебя, — говорила Клавка, которая всё замечала и с явной неприязнью относилась к Сорокиной. — Зачем ты ей сахар отдаёшь?»

«Да я просто не хочу», — отвечала Леночка.

«Поверила я тебе — сахару не хочешь!.. Любка, зачем у Егоровой сахар выманиваешь?»

Сорокина молчала, но зато так взглядывала на Леночку, что та совсем терялась. А за чаем Леночка отдавала Любе вместе с сахаром половину своей порции хлеба: