Пуговица, или серебряные часы с ключиком - Вельм Альфред. Страница 56

Старому Комареку все это кажется чересчур. Моток сети всегда висел посреди комнаты, а теперь вот надо прибить гвоздь в сторонке и там его вешать. Все будто заразились любовью к порядку. Генрих уже давно Орлика не чистил. Теперь берет скребницу и давай его скрести. Старый Комарек долго рассматривает каморку по соседству с большой комнатой. Что и говорить, половицы там все на месте. И он, взяв с собой мешочек рыбы, отправился в деревню. Вернулся оттуда с печуркой на спине.

Сама фрау Кирш не надивится их стараниям. Снова Комарек идет в деревню и просит Штифелькнехта сколотить оконную раму, а кстати и колыбельку для малышки.

Иногда фрау Кирш теперь опять ходит в своем красном платочке. Вот она разогрела суп и подает испанцу…

Поначалу они конфузились оттого, что фрау Кирш сидела с ними. Недавно она распустила зеленую кофточку и стала вязать широкую шаль.

Забежит мальчонка на кухню, стоит и смотрит, как фрау Кирш пеленает ребеночка. А ручки какие маленькие! И ножки тоже! Да и то сказать — совсем ведь дитя еще. Зовут они малышку — Марикен, хотя полное ее имя Марианна.

По вечерам фрау Кирш заходит к ним, и они все вместе сидят за столом и беседуют с испанцем. Генрих заводит граммофон и ставит пластинку «Когда воскресным вечером в трактире музыка играет». Хорошее тогда у всех настроение. Испанец свежевыбрит и сидит, подобрав колени. Фрау Кирш устроилась у самых дверей — она вяжет зеленую шаль. Время от времени, отложив вязанье, она выходит поглядеть на свою Марикен.

А старик все плетет и плетет, но при этом жадно ловит, каждое слово. Сам за весь вечер не скажет ни одного. Но он присматривается и к тому, как ведет себя мальчишка. И думает: так громко Генрих никогда раньше не смеялся!

Не то чтобы фрау Кирш не разговаривала со старым Комареком. Она и восхищается, как славно он свою сеть плетет. И долго стоит в дверях и смотрит им вслед, когда они выходят на лед рыбу ловить. Однажды они принесли в сачке несколько судаков в полфунта весом, а фрау Кирш, всплеснув руками, воскликнула:

— Дедушка, вот это улов!

— Это ты так считаешь, а ведь рыба нынче плохо в сеть шла.

— Да что вы, дедушка, так много судаков!

— Может, ты поджаришь их, а?

Она сняла сачок с плеча старика, не переставая расхваливать улов. А это Комареку было приятно…

Но старик по-прежнему редко когда разговорится — не дает ему покоя этот испанец. Да и у мальчонки, считал он, нет того терпения, чтобы рыбачить, как прежде. Все только предлога ищет, чтобы с озера сбежать. Веревка, видите ли, ему понадобилась. А на самом деле и не нужна она совсем. Теперь больше часа будет за ненужной вещью бегать! «Может, это ты эгоист такой? — говорит старик сам себе. — Не о счастье мальчишки печешься! Иначе тебе бы радоваться, что он доволен и смеется. Старый ты стал, себялюбивый. Не следует тебе распускаться!» И с каждым днем дедушка Комарек делался молчаливей. Однажды мальчонка прибежал из деревни и еще на ходу крикнул:

— Имение делят!.. Каждому надел дают: и лес и луг, — захлебываясь рассказывал Генрих. — Готлиб, который есть настоящий пролетарий…

Испанец встал и принялся натягивать свои «французские ботинки», словно и он в деревню собрался — помогать землю делить!

— И нам надо записаться, дедушка Комарек!

Но старик делал вид, будто все это его не касается.

— Рыбаки мы, — говорил он, — землю не пашем, — И тут же снова стал пересчитывать дели.

А разве сам он не мечтал о справедливой жизни? И разве сам не составлял списки, покуда мальчонка сидел на ящике и болтал ногами? Почему же он теперь-то сидит и молчит?

— Меня спросить, — заговорил Генрих, обращаясь к испанцу, — я прямо скажу: коммунизм у нас будет.

— Они что, комиссию какую выбрали?

— Да, комиссию.

— И что ж, ходят и наделы нарезают?

— Матулла и кузнец — они и нарезают.

— Вот оно что. Матулла, значит!

Теперь и испанец надолго умолкает.

Нравится Генриху, когда испанец с фрау Кирш разговаривает. Как-то он раскрыл свой фанерный чемодан и долго в нем рылся. Потом что-то достал и положил в карман. Это была белая шелковая блузка, расшитая разноцветными нитками.

— Нет, нет, фрау Кирш, она у меня уже давно. Я ее тогда еще, в деревне, подобрал, когда мы Королевича нашли в соломе.

Не простая, значит, эта блузка оказалась, а можно сказать — волшебная!

ПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА

Засвистел скворец.

Ветер шумит в ольшанике. Теплый такой! С крыши капает.

Весна пришла.

Старый Комарек словно бы проснулся. И в него вселились тревога и беспокойство: испанец-то скоро уйдет!

У берегов подтаивает лед. Щука нерестится.

Комарек берет большую вершу, а Генрих — маленькую. Оба шагают к тому месту, где Грубер впадает в озеро. Стоят там и смотрят, как камышинки качаются — это щука ворочается в воде… Шлепая по мелководью, они подыскивают место для верши.

Настает день, когда старик приносит с озера в сачке двух щук. Светит солнце, и из щук капает желтая молока.

На скамье перед домом сидит испанец. Шея замотана зеленым шарфом. Рядом — фрау Кирш в расшитой белой блузке.

— Salud! — говорит испанец, должно быть радуясь, что может теперь посидеть на воздухе.

— Salud, — отвечает Генрих, немало удивившись, и тут же рассказывает, что знает еще одного человека, который, когда здоровался с ним, говорил «Salud».

— Это значит «будьте здоровы», — объяснил испанец. — В Испании так здороваются.

— Может, тот человек тоже в Испании был? — спрашивает Генрих.

Сколько по земле людей ходит! И сколько дорог на земле! И сколько судеб людских! И надо ж — такое совпадение!

Испанец снова садится на скамью. «Да, это он. Точно, это он!» — говорит он себе.

— Танкист? — спрашивает он Генриха.

— Я ж сказал — он комендант округа у нас.

— Округа? Нашего?

— Нашего.

— Об Испании он ничего не говорил?

— Нет, об Испании ничего не рассказывал.

— Но он говорил тебе «Salud»?

— Да, «Salud» он говорил и еще «Salud, companero» или «camarada».

— А зовут его Константино?

— Нет, его зовут Константин, Константин Новиков.

Удивительное совпадение! Даже не верилось. Но сомнений уже быть не могло.

Потом, когда они сидели за столом, испанец рассказал, что вместе с Новиковым они работали в мастерской Интернациональной бригады. И однажды — это было под Квинхорна — они между своими и вражескими позициями чинили подбитый танк. Потом отошли, пришлось ждать темноты, чтобы поставить новую гусеницу. Шагах в двадцати от подбитого танка они залегли под скалой. Пролежали так до самой ночи.

Вспомнил испанец и холодные ночи Арагона.

— Из деревни под Саратовом он. Деревня раскинулась на пригорке, — добавил он, помолчав.

Генрих побежал в бургомистерскую.

— …Это я, Сергей. Мне с комендантом надо говорить… Коменданта Новикова мне… Чего? Нет Новикова? Мне привет надо передать ему — от испанца… Ничего не слышу… Нет, испанца. Я его зимой подобрал у дороги… Чего? Плохо слышно… Что? Что? В Саратов уехал?..

Генрих долго слушал.

— …Понимаешь, испанец вернулся. Нет, Сергей, испанец… С Новиковым, который в Испании сражался…

Домой Генрих прибежал совсем убитый. Вошел в кухню, сел на ящик с углем и так молча и сидел.

— Уехал в Саратов. Два месяца назад, — сказал он в конце концов.

И пока он все это рассказывал, все стояли вокруг ящика, на котором он сидел.

— Я пойду к новому коменданту и расскажу ему, — чуть не выкрикивал Генрих. — Он непременно еще сегодня приедет прямо сюда, к домику рыбака на озере.

Все стояли около него, и всем было грустно оттого, что Новиков уехал.

Только вот старый Комарек был, быть может, чуть-чуть оживленней, чем все последнее время.

Он думал: «Ну вот, всему и придет конец. Само собой все получится. И жалеть о том, что ты приютил испанца, не следует. Поправился он хорошо. Должно быть, немало ему в жизни досталось. Может, он и совсем выздоровел?»