Пуговица, или серебряные часы с ключиком - Вельм Альфред. Страница 57

Верши, поставленные в Грубере, тревожили сейчас старика. Этот Киткевитц вполне мог их украсть. И тревога эта не покидала Комарека до тех пор, покуда они с Генрихом не отправились на озеро.

Стоя по колено в воде, они увидели маленькую щучку, но Комарек почему-то очень разволновался и торопился, вытаскивая вершу на берег.

— Как ты думаешь, может, нам еще дня на два вершу поставить? — спросил он Генриха. — Вода еще не прогрелась. А ты не видел здесь этого Киткевитца?

Но мальчонке не терпится поскорей домой вернуться. Каждую минуту может машина с новым комендантом приехать! Старик что-то копается и вообще не хочет разговаривать. В конце концов они снова опускают обе верши в воду.

Дома они уже не застали испанца.

— Комендант приехал сразу после обеда, — рассказала фрау Кирш. — И еще двое городских с ним — знакомые испанца. Такое тут творилось!

— А он вернется?

— Да.

— Вот как! — только и сказал старый Комарек, должно быть совсем не обрадованный таким ответом.

Зато Генрих решил не ложиться спать — он подождет, покуда не приедет машина. Надев солдатскую фуражку, он сидел и ждал. Но когда наконец глубокой ночью прибыла машина, все увидели — Генрих крепко спит.

Генрих шагает по лугу. Солнце слизывает островки снега. На берегу озера стоит яблонька. Под ней четыре черных валуна. Помятая кастрюля валяется неподалеку. И дощечка… «Нет, Отвин, море — оно синее и чуть-чуть зеленое…»

Поднявшись с валуна, Генрих стоит в нерешительности. Испанец ведь сказал, чтобы все они с ним ехали. Фрау Кирш и Марикен. И он, Генрих, тоже. И дедушка Комарек. Но дедушка ничего не говорит. Сидит весь день у окна и смотрит на озеро. «А мы и верши не поставили, — думает Генрих. — Три дня, как сети уже высохли, а мы все равно не поставили… А жалко, что испанец так и не повидал Новикова. Чуть-чуть — и встретились бы здесь. Вчера приезжали двое городских. Привезли масло, хлеб. Большой кусок мяса. Может, испанец министром будет? Или ландратом?.. Нет, лучше министром». Ему, Генриху, больше всего хочется, чтобы он стал министром. А дедушка Комарек все равно не поедет с ним…

Из лесу вышел какой-то человек. Чемодан тащит. Генриху захотелось узнать, кто это такой, и он вышел на дорогу. И сразу узнал: это был дядька в заплатанном свитере, с которым они вместе на крыше в Берлин ездили. Только теперь он был в куртке.

— Если вам проволока нужна, я сбегаю за ножницами, — сказал Генрих.

Человек поставил чемодан на землю, протянул Генриху руку. Они поздоровались. Человек стоял и, глядя на Генриха, думал: «Может быть, это и хороший знак, что первым ты здесь мальчишку встретил». Нет, нет, — сказал он. На этот раз он приехал не за проволокой.

— Невыгодное, значит, дело гвоздями торговать? — спросил Генрих.

Человек хотел разъяснить мальчишке, что проволока и гвозди ему тогда не для себя нужны были. Они тогда машины из-под развалин откапывали, потом для них навесы и бараки строили. Для того-то гвозди и понадобились. Хотел он рассказать это мальчишке, но так и не рассказал.

— А где же твой друг? — спросил он.

— Отвин? Он умер.

— Умер?

Генрих, проводил дяденьку до деревни.

— Может, вы за картошкой? — спросил он.

— Нет, и не за картошкой.

Генрих стал прощаться, а человек сказал:

— Ты разве не в этой деревне живешь?

— Мы на озере живем, в доме рыбака. Но скоро в город переедем. Только в какой, еще не знаем.

Человек этот за зиму окончил курсы новых учителей и немало усилий потратил на то, чтобы его направили именно в Пельцкулен. Он сидел на чемодане, курил трубку и долго смотрел вслед убегавшему мальчику. Генрих обернулся и помахал ему шапкой.

На другой день к дому рыбака подошли двое: мужчина и женщина. Мужчина уже немолодой, лет пятидесяти. Видно было, что когда-то это был силач. Оба очень устали, но теперь, добравшись до цели, они нерешительно обходили дом, не смея войти.

Наконец тихо постучали.

Когда они вошли в кухню, фрау Кирш решила, что это переселенцы, и пригласила их сесть за стол. И только тогда испанец узнал их. Он поднялся и молча вышел в комнату.

— Дед, а дед, рыбак вернулся, — сказал он Комареку.

Старый Комарек, сидевший у окна, должно быть, видел пришельцев, однако мысли его были далеко. На голос он обернулся:

— Рыбак?

— Да, рыбак, — сказал испанец.

Старик долго не мог осознать, что, собственно, произошло.

— Стало быть, вернулся, — сказал он и страшно удивился: как это он до сих пор ни разу даже не подумал о такой возможности. Это ж так естественно. Он даже покачал головой. Неожиданно рассмеялся. Но смех его был какой-то беззвучный, плечи дернулись раз-другой, и все.

— Да, — сказал испанец, положив ему руку на плечо, — рыбак вернулся. — Но он так и не понял, слышит его старый Комарек или нет.

Потом они все вместе сидели за столом и молчали.

— Ешьте, дедушка, — сказала фрау Кирш.

Генрих ел и рассматривал рыбака, сидевшего напротив. Он подумал о Войтеке и о том, как бил его этот рыбак. Каждый день бил! И веслом тоже. Впрочем, Генрих совсем по-другому представлял себе рыбака. А теперь вот он сидит напротив, в грязной рубахе, плечи опущены. На правой руке мизинца нет…

Испанец сказал:

— За прошлое мы спросим, рыбак. А вот как тебе перед собственной совестью отчитаться, этого уж не скажу. Да, тут тебе никто не поможет. Да это и трудней всего, пожалуй.

Рыбак кивал, неловко тыкая вилкой в картошку.

— А остаться-то нам разрешат? — спросила рыбачка. — Это ж наш дом.

Больше они не говорили. Иногда казалось, что испанец что-то хочет сказать, но он так и не заговорил.

— Ешьте, дедушка! — все просила фрау Кирш.

— Дом мы вам оставим. Еще дня два-три поживем и уедем, — сказал наконец испанец. — Пойдите возьмите себе в сарае сена и, пока мы здесь, ночуйте на кухне.

Ночью они сидели в комнате. Генрих говорил о Войтеке, но тихо, чтобы рыбак и его жена за стенкой ничего не слышали.

— Дедушка, ну скажите же, что вы с нами поедете! — молила фрау Кирш.

«А сети как же? — думал Генрих. — Всю зиму дедушка Комарек большую сеть плел! А сколько мы этих вершей наготовили! И какой он хороший обруч для сачка выстрогал!»

— Иди спать! — сказала фрау Кирш.

Она поднялась и принесла одеяла.

Вот и утро наступило. День обещал выдаться теплым, ласковым. А дедушка Комарек поверх куртки надевает кошачью телогрейку. Собрал свой дорожный мешок: сунул в него старую рубаху, бечевку, портянки. Больше ему, пожалуй, ничего не надо.

Генрих еще спит. Фрау Кирш — на кухне.

Испанец сидит и смотрит на сборы дедушки Комарека: как он мешок увязывает, как старую черную палку в узел просовывает…

— Куда ты пойдешь? — спрашивает испанец.

— Мальчонку берегите, — говорит Комарек.

— Уж будем беречь.

Вот и все. Молча старый Комарек выходит.

Он был уже далеко, когда услышал, что его зовет Генрих. Остановился. В огромных сапогах мальчонка бежит к нему через луг.

Вместе они шагают по большой дороге. Мальчишка и упрашивает и умоляет его.

Перед мостом они садятся на откосе. Старик что-то вынимает из кармана куртки, что-то аккуратно завернутое. Большими своими пальцами разворачивает, как это много-много раз делал и прежде. Нацепил очки. Взял ключик и завел серебряные часики. Прикладывает к уху. Слушает. Потом снова заворачивает в тряпочку и отдает Генриху.

— Теперь ступай! — говорит он.

— А вы куда пойдете, дедушка Комарек?

— Да… куда…

Нет, на этот вопрос старый Комарек не может ответить Куда-нибудь. Может быть, в другую деревню… Куда-нибудь он пойдет, конечно.

Быть может, он пойдет в мазурские леса? Старый он уже человек, может и туда пойти и сюда. По-мазурски-то он немного знает. Ему ведь уже за семьдесят. Куда бы он ни пошел, любой часовой его пропустит. Такова уж она, свобода старого человека! Конечно же, он вернется в свои леса. А может быть, он сам давно уже превратился в старое дерево. Ничего-то ему не нужно… Но в этот последний год жизнь закрутила его. «А был ты всего лишь свидетелем, — признается он себе, — свидетелем того, что творилось на этой земле». Но, может быть, это был не простой год. Перестало существовать что-то старое, зародилось новое. И будь он сейчас молодым, он ринулся бы вновь в эту жизнь. Но он уже старый человек. «Сказать по справедливости, — говорит он сам себе, — может, это был лучший год в твоей жизни!»