Бун-Тур - Власов Александр Ефимович. Страница 29

Он задумался — прикидывал что-то в голове, но я ему не дал продолжить.

— Мысль, — говорю, — повторенная, сами знаете, что это такое!

— А что я хотел сказать? — спрашивает Борис Борисович.

— Что-нибудь вроде: из миллиона блох и одну лошадь не соберешь?

— Верно! — признался Борис Борисович.

— А вот и не верно! — возразил я. — Тысяча деревьев — это уже роща. А миллион камней — это настоящий Казбек!

Борис Борисович руки поднял.

— Сдаюсь! — говорит. — В диспуте Данилов непобедим!.. А за помощь — спасибо, ребята. Я подумаю, как воспользоваться вашим предложением. Только не в этот раз и не в этой операции.

— Значит, — спрашиваю, — операция будет все-таки?

Борис Борисович замялся. Пожалел, наверно, что сказал про операцию. Пока он думал, как ответить, в комнату вошел тот майор — толстый, как Жаботинский, и хмурый по-прежнему. Кивнул на нас головой, глаза под брови запрятал и спрашивает:

— По тому делу?

— Нет! — ответил я раньше Бориса Борисовича. — Мы против того дела!

Он приподнял левую бровь, как заслонку, в меня прицелился и заколыхался от смеха. Узнал! И мои слова, оказывается, запомнил!

— А-а! — говорит. — Это — уважающие себя шпионы, которые в тайну сапожной будки хотели проникнуть!.. Борис Борисович! Поосторожней с ними! Обведут и опять туда же выведут! И жаловаться некому — сам таких воспитал! Зачем ты их вызвал? Четверть кончается — время для них дорого. Моя Ленка и по ночам к экзаменам готовится.

— Не вызывал я их, — отвечает Борис Борисович. — Сами пришли. А экзаменов у них нет. Они — семиклассники.

— Счастливчики! — говорит майор со вздохом.

— Давайте меняться! — предлагаю я.

— Чем? — спрашивает майор.

— А местами! — говорю. — Вы — за парту, а мы — в ваш кабинет. Только пусть Борис Борисович нас, как вас, слушается!

Наверно, этот майор детей страшно любит. Добродушия в нем больше, чем собственного веса, а весит он килограммов сто двадцать. Кто бы другой стал мою галиматью слушать? И не только слушать, а и подыгрывать мне!

— Давайте! — говорит. — Получится ли только?.. Надо проверить! Приказывайте Борису Борисовичу! Если он вас послушает, так и быть — забирайте мой кабинет!

Я к нашему чертежнику повернулся, каблуками прищелкнул по-военному, прокашлялся и, как Левитан, чеканю:

— Борис Борисович! Слушайте приказ Верховного Главнокомандования! В обеспечение успешной операции по поимке мембранщиков приказываем ввести в действие войска нашего класса!

Тут даже Бун и Васька, которые привыкли к моим шуточкам, и те загрохотали, а по майору просто волны пошли.

И вопрос решился в нашу пользу. Борис Борисович еще посопротивлялся немножко, опять тех мальчишек опасными назвал, но майор утвердил мой приказ и сказал уже серьезно, без смеха:

— Мы — одно поколение, они — другое… Наша обязанность — опыт передать, помочь, когда надо. Но в основном в делах своего поколения им самим разбираться придется. Пусть привыкают…

От восьми до девяти

Как вы думаете, когда срезают трубки у телефонов? Ночью?.. Рано утром?.. Я тоже так думал! Бывает, конечно. Но так лишь неопытные воришки делают. А у «компахи», за которую взялся Борис Борисович, все было научно продумано.

Ночью хоть и не видно, но зато, во-первых, из дома трудно удрать, а во-вторых, ночью на улице мальчишка — как сигнал тревоги с красным светом. Каждый милиционер заметит и остановит. Рано утром — еще хуже. Народу мало, но дворников полно и далеко видно. Всем известно, что утром — самый сон. И если мальчишка появился на улице до солнышка, любой дворник поймет: либо дома у мальчишки беда, либо в нем самом беда сидит. И такого запомнят надолго: и как он одет, и когда он вышел, и куда пошел…

Та «компаха» охотилась за трубками от восьми до девяти вечера. Время ничуть не подозрительное. Прохожих много, а телефонные будки пустуют. Вечером о делах по автоматам не говорят. Подружки-кумушки днем выболтались. Свиданья все уже назначены. Заходи в будку — чик и опять в народ, в гущу прохожих…

Нас десять. Стоим у входа в парк. На больших электрических часах сорок минут восьмого. И какие-то мы небывало серьезные. Люди входят и выходят из парка. Шутят, смеются, мороженое сосут. Но это — обычные люди. А мы… Мы уже не парни из седьмого класса! Мы — боевая единица! Мы ждем оперативную машину, которую пришлет за нами Борис Борисович.

Смотрю я на своих друзей и будто впервые их вижу. Все подтянулись, собрались как-то. И ведь что самое главное — никто не заколебался, ни разу не попробовал отбрыкаться от этого дела. Недаром девчонки нас великолепной десяткой прозвали.

Когда подъехала машина, мы не поверили. Думали, подкатит красная с надписью «милиция» или черная с решетками на окнах. А подъехал серый грузовичок с крытым кузовом. Машина вроде той, в которой уток и гусей в парк привозили.

Из кабины вышел Борис Борисович в обычном своем плащике. Ни пистолета у него, ни даже пустой кобуры для острастки. И говорит он буднично, точно мы на уборку картошки в колхоз собрались:

— Поехали.

Сидим в полутемном кузове. Трясемся. Не от страха, конечно! Машина тряская больно — рессоры, наверно, барахлят. Молчим. Обсуждать нечего. Все уже обсудили с Борисом Борисовичем и даже побывали у автоматов, которые под наблюдение взяты. Почему именно эти автоматы и почему едем именно сегодня — нам неизвестно. Это Борис Борисович определил с помощью своих приемчиков, которые он в секрете держит.

Остальное мы знаем. Кроме нас, у этих автоматов расставят милиционеров и взрослых дружинников. Но не рядом с будками, чтобы не спугнуть воришек.

А нашей великолепной десятке дан такой приказ: каждый наблюдает только за своим единственным автоматом. Если взрослый войдет в будку — не реагировать. Стоять себе где-нибудь в сторонке и заниматься своим мальчишеским делом: марки в газетном киоске через стекло рассматривать, афиши на тумбах изучать. Можно пристроиться к очереди за эскимо или газировкой.

Но как только мальчишка в будку заглянет — тут уж все бросай и работай! Надо выждать, когда он перестанет там возиться и дверь откроет, и тогда нужно бежать к будке. Если трубка цела, сделать вид, что позвонил куда-то, и возвращаться на пост. Если трубки нет, надо быстро выйти и — галопом, но не за воришкой, а в противоположную сторону, будто к другому автомату бросился. После этого ты свободен, а мальчишкой взрослые займутся…

Машина остановилась и прогудела. Значит, мы доехали до первого поста. Со скамейки встал Костя Сажин. Здесь он будет дежурить.

— Если погибну, — говорит, — не плачьте! Передайте привет Клавдии Корнеевне.

Вылез он, а машина — дальше. Еще остановка. Встал Борька Шилов.

— Ни пуха! — говорит.

— Ни пера! — кричим ему вслед.

Борис Борисович постучал нам из кабины. Мы поняли: шуметь нельзя.

Следующая очередь моя. Бун ко мне в карман руку засунул. Шепчет:

— Катюша послала… Волнуется за нас…

Я пощупал карман: ясно — шоколадка!

А машина уже тормозит. Я ногу за борт опустил.

— Парашют, надеюсь, раскроется?

И спрыгнул на асфальт.

Мой автомат на другой стороне улицы. Ни в будке, ни около нее никого нет. Место знакомое. Я здесь и с Борисом Борисовичем был, а еще раньше мы всем отрядом тут проходили, когда пленного парня на сбор волокли. Он еще закричал на перекрестке — милиционера звал.

Будка регулировщика стоит на углу. Только сегодня в ней не мужчина, а женщина сидит. Борис Борисович ничего не сказал, но я-то понимаю: мне с этой милиционершей в паре работать. Как я из автомата выбегу после мальчишки, так она его и зацапает.

Пост у меня самый, наверно, легкий. Мембранщикам тут не развернуться. Я бы на их месте к этому автомату и не сунулся. Телефон почти на углу, напротив регулировщицы в будке. Рядом гастроном и мебельный магазин. Прошелся я мимо автомата. Через стекло вижу — трубка висит на крючке. Иду дальше, выбираю место для якорной стоянки. Может, целый час дежурить придется! Встать надо так, чтобы хорошо видеть телефонную будку и в то же время не мозолить глаза другим. Это требование Бориса Борисовича. И еще надо стоять так, чтобы видеть милиционершу. Это я сам придумал, чтобы иметь с ней визуальную связь.