100 рассказов о стыковке. Часть 1 - Сыромятников Владимир Сергеевич. Страница 5

Так, несмотря на все сомнения, я решил написать большую книгу в другом, послесоветском стиле. Древние завещали нам, что человек в течение жизни должен родить сына, посадить дерево, построить дом.

Следовало бы добавить: воспитать дочь и написать книгу. Конечно, я понимал, какую ношу взваливал на себя в дополнение ко всем основным обязанностям, к тому же в такой напряженный период. С другой стороны, когда было легче?то? Кто?то хорошо сказал, что если хочешь успеть сделать многое, нагрузи себя сверх меры. Итак, ни дня без строчки, как сказал Поэт.

Работа над этой большой книгой потребовала несколько лет, прежде всего, потому что ею удавалось заниматься лишь в свободное время, а его, как всегда, было мало. Однако я об этом не жалею. Книга дала очень много, сделала из меня еще одного человека. Вспомнив и осознав прошлое, я многое понял и стал лучше разбираться в людях и событиях. Сравнение проектов и программ, отечественных и зарубежных, добавило мне также очень много как инженеру и конструктору.

Соцреализм господствовал в советской литературе, и не только в художественной. Работая над книгой, мне, кажется, удалось избавиться от многих из его оков. Только думая о будущем, о своих детях, учениках и последователях, я сознательно пытался сохранить влияние этого стиля. Похоже, это удалось недостаточно хорошо.

Нет, недаром XX век назвали космическим. Его вторая половина оказалась золотым веком космонавтики. После такого расцвета спад неизбежен. Осталось надеяться, что упадок не будет очень сильным и не слишком затянется. Наше поколение заложило хорошую техническую базу для будущего и оставило почти не заполненным поле для научных открытий и настоящих космических технологий. Преодолев общий кризис, национальный раздрай и мелкогрупповой эгоизм, homo sapiens — человек разумный — сможет выйти еще на одну восходящую ветвь спирали.

Глава 1

1.1 Предынженерный период

В XX веке Россия пережила столько потрясений, что их хватило бы на целое тысячелетие, но война с фашистской Германией, пожалуй, явилась кульминацией событий этого века. Она стала для страны и самым большим бедствием, и самым большим испытанием, и самой большой победой. Несмотря на колоссальные потери и разрушения, страна оказалась способной свершить еще одно чудо — невиданную техническую революцию.

Моим ровесникам — поколению детей войны — не пришлось непосредственно участвовать в битвах, но большинство из нас сполна хлебнули тягот лихолетья. Война закалила нас, сделала из тогдашних детей морально выносливое поколение. Под руководством ветеранов войны и тыла предстояло стать активными участниками этой технической революции, формировать космический век.

Период моего детства и ранней юности можно разбить на три части: до войны, война, после войны.

Стыковка, как известно, начинается на земле.

Родился я 7 января 1933 года на севере России, в городе Архангельск, в первый день православного Рождества. Моя бабушка, мать мамы, Мария Андреевна Иванова, которая была очень набожным человеком, звала меня рождественским мальчиком. Она не навязывала внукам свою веру, однако ее пример внушил нам уважение к религии и привил христианское отношение к миру.

В Архангельске мы прожили недолго, и о той поре у меня почти не осталось ясных воспоминаний. Ярких событий в жизни трехлетнего мальчика было немного: отец, вернувшийся с охоты с убитым зайцем, электрическое напряжение в 220 вольт, которое Я первый раз «попробовал», моторная лодка, на которой мы ездили по Северной Двине на Киг–остров. Вот, пожалуй, и все.

Нельзя сказать, что предвоенный период был мирным. Годы большой чистки чуть не обернулись трагедией и для нашей семьи. Как удалось моему отцу, Сергею Аркадьевичу Сыромятникову, избежать ареста, мне, по–видимому, не узнать никогда. Наверное, от катастрофы спасла свалившаяся на него 35–летнего заместителя ректора Архангельского лесотехнического института, беда. В 1936 году в разгар троцкистских процессов, он, человек общительный и активный, оказался случайным курьером двух «врагов народа», московского и архангельского, доставив какое?то письмо. Его исключили из партии и уволили из института. У отца хватило мудрости и решительности уехать из Архангельска и начать жить заново, вернее, выживать все последующие годы — ведь он стал человеком с клеймом, вытравить которое при советской власти было почти невозможно.

Отец с матерью устраивались в Ленинграде, а нас со старшей сестрой на какое?то время отправили в Москву с бабушкой. Не могу еще раз не вспомнить о ней.

Долгие годы моя жизнь была связана с этой удивительной русской женщиной — доброй, набожной, преданной. Пару лет мы прожили в центре старой Москвы, в Чистом переулке, на Пречистенке (тогда — Кропоткинской), рядом со станцией метро «Дворец Советов», точнее, с уже разрушенным храмом Христа Спасителя, на месте которого задумали возвести новый дворец. Название станции еще долго напоминало об этих планах, потом и оно исчезло. Началась другая перестройка, реставрация, возвращение старых названий…

Переулки и улицы предвоенной Москвы, запах метро и Мавзолей Ленина, брусчатка Красной площади и Парк культуры врезались в детскую голову, чтобы остаться там навсегда. А еще — коммунальная квартира, наша маленькая мрачная комната, с окном, выходившим в какой?то каменный мешок двора, и темным чуланом, большие и светлые комнаты соседей, длинный коридор и общая кухня, где взрослые вели серьезные разговоры о гражданской войне в Испании. Помню, как ранней весной 1939 года кто?то сказал: «Пал Мадрид», — и сестра заплакала. В соседнем дворе — воинственные мальчишки, в сквере — марширующие пионеры и мы с бабушкой. Отец пару раз приезжал, а однажды привез откуда?то из сибирского леса живую белку в клетке. Белка не смирилась с неволей, прогрызла в клетке дверцу, сделав в ней «подкоп». Она даже научилась ходить по потолку, и как?то, проснувшись, я с ужасом обнаружил ее над своей головой. Белку посадили в более прочную клетку, и вскоре она умерла. Первая смерть тоже запомнилась навсегда.

Родители забрали нас в пригород Ленинграда, где на станции Володарская, недалеко от Красного Села, отец начал строить дом — деревенского типа, из толстых бревен. Более 20–ти лет мне пришлось жить в пригородах и поселках, но тоска по большому городу сохранилась надолго. Тот дом так и не успели достроить, в моей памяти остались маленькая теплая кухня, наша с бабушкой и с сестрой крошечная спальня, большой отцовский кабинет с огромными книжными полками по стенам и недостроенная часть с черным полом, заваленным строительным мусором.

Хорошо запомнились поездки в Ленинград, в театр и в баню, первые электрички, с которыми потом будет так много связано в моей жизни, первые санки и коньки, первые купания в реке, где я чуть не утонул. Мутная, желто–серая вода, из которой вытащила меня мама, до сих пор стоит перед моими глазами. Запомнились петергофские дворцы, большие парки и фонтаны.

Первый класс школы сразу столкнул меня с суровой реальностью человеческих коллективов. Боязнь улицы осталась у меня на всю жизнь, хотя открытое море и космос никогда не страшили. Опять же, «трус не играет в хоккей». Мои первые учебники с заклеенными фотографиями бывших маршалов Красной Армии тоже пережили большую чистку.

Я начал учиться старательно и хорошо, но мирным оказался лишь первый школьный год.

Первый день войны. Мы с сестрой еще в постели, мама с бабушкой в смятении: в 12 часов будет выступать Молотов. В углу участка копаем «щель» — свое бомбоубежище. Земля твердая, чем глубже, тем труднее рыть и больше камней. На горизонте — немецкий самолет–разведчик, круглые шарики взрывов в воздухе. Бухают зенитки, из щели видно плохо, я, вырвавшись из рук женщин, вылезаю на свет, самолет падает, рядом появляется парашют.

Отец почти не бывает дома. Он приписан к железнодорожным войскам, откуда не берут в действующую армию. Отступающих с запада железнодорожников — в избытке, а лес нужен промышленности. Все лето 1941 года он — на строительстве укреплений вокруг Ленинграда. Мать очень волнуется, надо уезжать. Она еще в Архангельске закончила Лестех, и отец устроил ее на работу в один из леспромхозов Горьковской области.