Чтобы всегда по справедливости - Сальников Юрий Васильевич. Страница 13

Вот и приучай себя уже сейчас — сегодня же! — все делать по справедливости, даже если покажется, что тебе от этого хуже.

Помни: хуже не тебе, а твоему эгоизму. А тебе самому лучше. Для твоего же будущего лучше.

Конечно, это нелегко. Поэтому известно выражение: «Величайшая победа есть победа над самим собой».

А почему это так трудно?

— Все правильно, — сказал Миша, помолчав, и тяжело вздохнул. — Да только иногда сам знаешь, что нехорошо, а делаешь.

— Вот, вот. Когда чего-нибудь охота, просто терпения не хватает. Да и этот Дима сознаться-то сознался, а зачем сам на рыбалку пошел? Тоже ведь знал, что нарушает лагерный режим? А пошел, — ответила Вера.

— Да, — подтвердил Витюха. — Это уж так. Делаешь, а потом сам жалеешь.

— И вправду, почему это трудно? — снова спросила Вера, ни к кому не обращаясь.

Все молчали. Никто не мог ответить на этот вопрос.

Придется, наверное, опять мне помочь.

А, может, не спешить? Может, кто-нибудь из вас, дорогие читатели, захочет разобраться самостоятельно?

Давайте поразмыслим. Для этого и помолчать не мешает, чтобы собраться с мыслями…

Вообще я хочу вам посоветовать научиться бывать наедине с собой. Иногда это очень полезно. Я знал мальчика, который, ложась спать, не сразу засыпал, а лежал да припоминал, как прошел у него день — что случилось и что он сам сделал, хорошо или плохо поступил, и как бы мог сделать лучше. Конечно, не обязательно только в постели, на сон грядущий, итог дня подводить. Выбери момент и в другое время суток, когда около тебя никого не будет — чтоб никто не мешал, — сядь спокойно да призадумайся: а как течет твоя жизнь, все ли в ней хорошо и что нужно, чтобы было еще замечательнее.

А то, наверное, не у одних наших героев, но и еще у кого-нибудь из вас случается, что хотя вы и знаете, как себя вести, а ведете-то не так. Внушают вам взрослые, внушают: «Нельзя это, нельзя то». Вы и сами давно усвоили — нельзя. А поди, ж ты! — отошел в сторону — и нарушил запрет.

Много веков назад китайский философ Конфуций высказал мысль: «Можно многое знать, но не понимать того, что знаешь». Может, и вы не все еще поняли из того, что знаете, а поэтому и получается, что взрослых не слушаетесь?

Одна маленькая девочка сидела за столом, пила молоко и баловалась. Мать предупредила ее:

— Сиди спокойно, а то прольешь.

Девочка сказала:

— Нет, не пролью. — И нечаянно все-таки пролила.

Мама ее поставила в угол. Девочка плакала, просила прощения. Словом, все было, как и со многими бывает. Потом девочку простили, а через некоторое время мама ее спросила:

— Ты понимаешь, Мариночка, за что тебя наказали?

— Понимаю, — ответила та. — За молоко.

Конечно, эта девочка еще совсем маленькая, потому и ответила так наивно, смешно. Вы, наверное, сказали бы иначе: ну, например: «За то, что баловалась». Или: «За то, что не слушалась».

А может быть, и не за это?

За что же?

Вообще — за что наказывают?

Кому-нибудь этот вопрос покажется сейчас неожиданным. Мы же не о наказании говорим. Но ведь за то, что иногда вы не можете отказаться от какого-нибудь своего эгоистического желания, от какой-нибудь прихоти («Хочу — и все! Подавай — и все!») вас тоже наказывают? А за что? Тоже «за молоко»? Или «за фонарик», как у Витюхи? «За назойливость», как у Миши… Или провинности разные, а главная причина, из-за которой мы все бываем подчас виноваты, какая-то общая? Какая же это причина?

А может, пока мы не докопаемся до нее, до тех пор и от собственных эгоистических желаний отказываться не научимся?

Видите, как много возникает вопросов для размышления.

Вот и подумайте.

Два Сережи

Ходил я недавно в туристский поход с пятиклассниками. Шли мы из Краснодара через Кавказские горы, перешагнули перевал и спустились к Черному морю. Поход был длительный, пятнадцатидневный, ночевали в палатках у говорливых речек, варили пахнущие дымком обеды, пели у костра, беседовали с местными жителями, искали партизан гражданской войны. У моря, конечно, загорали, купались. В общем, все были очень довольны. Даже не хотелось кончать такое путешествие.

Но хочешь не хочешь, а возвращаться домой надо. Покинув берег моря, мы двинулись назад. И все было бы прекрасно, не случись одно происшествие. Очень неприятное, омрачившее нам весь поход. И не хотелось бы мне о нем вспоминать, но правду говорить надо.

Прошла самая последняя ночь… Мы уже и позавтракали. И вдруг один из мальчиков — Гера — заволновался:

— У меня ножичек пропал.

— Как пропал?

— Ну, пропал… Был, а теперь нету.

Надо сказать, что Геру все любили. И когда он растерянно объявил о пропаже, многие ребята и девочки начали поиски. Все знали, что у него был самодельный ножичек, которым он дорожил — сам сделал, готовясь к походу.

Только как ни искали — не нашли.

— Может, ты его вчера потерял, когда сюда шли? — предположил кто-то.

— Да нет, вечером-то был у меня.

— Был, — подтвердили некоторые ребята. — Мы видели, как он его из рюкзака выкладывал и поверх одеяла положил.

Событие приобретало серьезную окраску: значит, ножичек не потерян, а его украли? Страшно подумать — неужели среди нас оказался вор?

Следствия никто не вел, но уже через несколько минут истина была установлена. С правой стороны от Геры лежал Сережа. Он о чем-то долго шептался с Вовкой — это видела Рита. Потом Сережу с Вовкой видели на улице за воротами — они быстро шли, свернули за угол, а там растет высокий бурьян. Они постояли около этой травы и, смеясь, вернулись. Ничего особенного в такой их прогулке не было, но едва услышав об этом, Рита выбежала за ворота.

А через некоторое время она вернулась. В руках у нее был… Герин ножичек.

Тут уж на Сережу с Вовкой налетели все ребята:

— Зачем вы это сделали? Зачем забросили Герин ножик в траву?

Вовка покраснел, глядел в землю, переминался с ноги на ногу. А Сережа ухмылялся. Он вроде бы нисколько не был ни расстроен, ни смущен.

— А что? — фыркнул он. — Интересно! Уж больно он трясся над этой своей железкой.

Железка! Конечно, по сравнению с дорогим ножичком, который был у Сережи — купленный в магазине, новенький, с блестящими лезвиями, — Герину самоделку можно было назвать презрительно «железкой». Но не деньгами меряется в жизни многое, не деньгами определялась для Геры и цена этого ножичка. И если она, такая невзрачная «железка», дороже человеку, чем роскошная вещь, если он сам смастерил ее и бережет, зачем же брать ее да еще выкидывать? Брать чужое без спроса некрасиво, позорно, преступно — воров по закону судят. И Сережа с Вовкой, взяв ножичек тайком, тоже уподобились ворам. Кто-то из ребят даже назвал их ворами. Но им-то ведь даже и не нужен был этот ножичек! Они тут же выбросили его. Им было просто «интересно»! А что интересно? Смотреть, как Гера будет переживать? Как он хватится, станет искать, расстроится, да еще, быть может, и заплачет из-за своей «железки»?

Воры не воры, а мелкие пакостники! Вот кем оказались Сережа с Вовкой. Распирало их любопытство: что из их озорства получится. И сотворили они ради своего удовольствия гадость товарищу, с которым делили пятнадцать дней трудности похода, спали бок о бок, ели из общего котла…

Я, очевидно, не стал бы все-таки вспоминать про этот неприятный эпизод, если бы не встретился с Сережей еще раз. И когда это произошло, я понял, что тот поступок с ножичком у Сережи не был случайным…

Пригласили меня однажды в гости. Пришел я к знакомым и увидел у них Сережу. Он был с мамой. Мои знакомые оказались и ее хорошими знакомыми. Сели взрослые за стол. А перед этим хозяева ребятишек покормили и сказали: «Идите играйте». Все дети побежали на улицу, а Сережа закапризничал, заломался, начал к матери приставать: «С тобой хочу!» — «Неудобно, Сержик, — сказала она. — Видишь, ребят здесь нет, а со взрослыми тебе делать нечего». — «А я хочу!» — заявил он и уселся рядом с матерью.