Чтобы всегда по справедливости - Сальников Юрий Васильевич. Страница 14

Хозяева, люди вежливые, конечно, ради приличия сказали: «Пусть сидит». И вот он остался со взрослыми, есть уже не хотел, просто ковырял хлеб да вмешивался в разговоры взрослых — это тоже было неприлично, невоспитанно. А потом вдруг заявил: «Пойдем домой!» — «Ну, иди», — сказала ему мама. А он опять заломался: «Один не хочу, скучно одному, вместе пойдем». Вечер только еще начался, все стали уговаривать его: «Не порти маме праздник». Но ничто не помогло, он и слышать не хотел. Короче говоря, оделась она и ушла с сыном.

Не скрою, на прощание я сказал: «Извините, но вы неправильно поступаете, потакаете Сережиным капризам. Он же измывается над вами. Наплачетесь вы от такого сына, если не возьмете его в руки, да и обществу страшного эгоиста подарите». Пощадил я ее материнское сердце и не сказал еще про эпизод в походе. Но она, видно, сама все понимала и печально вздохнула: «Ваша правда, говорит, только один он у меня, сиротой растет, отца-то нет, умер». И этим словно оправдалась. А после ее ухода в нашей компании долго еще говорили и о ней, и о Сереже…

Я рассказал об этом не для того, чтобы просто сообщить, как иные мамы и папы балуют своих детей. Вы это и без меня знаете. И кое-кто из вас даже пытается себя этим тоже оправдывать: дескать, если я и эгоист, так что поделаешь — взрослые меня избаловали!

Когда балуют, безусловно, приятно: значит, любят, вот и стараются сделать, как тебе лучше. Но возникает вопрос: а сам-то ты любишь своих родных? Почему же тогда сам не хочешь сделать так, чтобы для них было лучше? Или, может, не любишь?

Про Зину, которая ушла от матери, видимо, можно сказать, что она не любила мать. А если и это неверно? Как можно не любить родную маму или папу? Сколько лет я на свете живу, а такого человека еще не встречал. И, может, Зина все-таки любила мать, но тем не менее ушла.

Почему же?

Вот у Сережи я через несколько дней спросил: «Почему ты маму из гостей увел? Наверное, не любишь ее». Так он просто обиделся: «Это я-то не люблю? Еще как люблю!»

Значит, любит, а плохое делает! И мало того, что из гостей увел, радости лишил, еще и нервничать заставил, волноваться: разве ей не стыдно за такого сына перед своими друзьями?

Допустим, что любить какого-то мальчишку Герку Сережу никто не обязывает. Ни его, ни других ребят Сережа и не любит, поэтому и пакости им учиняет. Но маму-то любит. А пакости тоже чинит.

Что же, значит, выходит. Значит, кроме любви, есть еще какое-то другое чувство, которое надо обязательно иметь в своем сердце, чтобы хорошо относиться к людям? И даже к самым близким.

Послушайте, что произошло однажды, с другим Сережей…

Был он отличным спортсменом, но особенно увлекался футболом. И сам играл так, что слава о его успехах перешагнула далеко за порог школы — взяли его в юношескую сборную города. И, конечно, все футбольные матчи по телевизору он смотрел, когда только мог, и всех игроков по именам знал, а с капитаном местной команды был лично знаком. И ни одной серьезной встречи на городском стадионе не пропускал.

Все это не отражалось плохо на Сережиной учебе: уроки учил, двоек не имел, ради футбола занятия не забрасывал. И, может быть, именно поэтому пользовался у ребят в классе большим авторитетом.

Мудрено ли, что постепенно все в классе под влиянием Сережи «заразились» футболом. Не только мальчики, но и девочки. И коллективно ходили на матч своих динамовцев с приезжим «Спартаком». И несколько раз «болели» за Сережину сборную. Когда же разнеслась весть, что в их городе состоится матч на первенство страны, а во время этого матча решится судьба местных динамовцев — быть им в группе «А» или не быть! — тут уж все в один голос заявили, что пойдут на стадион обязательно. И целый месяц с нетерпением ждали объявленного соревнования.

Но произошло непредвиденное. За две недели до матча в школе изменилось расписание. И седьмой класс, в котором учился Сережа, был переведен во вторую смену. А долгожданный матч был назначен в будничный день на шесть часов. Короче говоря, надо было выбирать: или пропускать уроки, или не идти на стадион.

Голоса разделились. Ребята были настроены воинственно: «На стадион и — никаких гвоздей!» Девочки же колебались: «Все-таки уроки…» Споры дошли до классного руководителя.

Антон Артемьевич — или, как его все любовно звали, Ант-Арт — был справедливым человеком. Он не сказал: «Приказываю забыть о матче и всем явиться в школу». Он сказал: «Я вас хорошо понимаю, потому что сам хотел попасть на стадион. Но у меня уроки не только в вашем классе. Могу ли я сидеть на стадионе, когда знаю, что меня здесь ждут ученики?» — «Значит, и нам нельзя?» — спросил кто-то уныло. «Решайте сами. Только учтите, что стадион — это ваше удовольствие, а уроки — долг, обязанность и ваш труд, как и для меня. Я выбираю долг. А вы решайте». И он ушел из класса, потому что разговор возник на перемене после пятого урока, а у Ант-Арта был еще шестой час в девятом классе. Семиклассники остались одни. Поднялся шум. Голоса опять разделились, но теперь уже было известно мнение Ант-Арта. А его уважали. Все и безоговорочно. И когда перекрикивать всем друг друга надоело, кто-то внес предложение: «Проголосуем».

Должен сказать, что в этом классе издавна был заведен незыблемый порядок: если при каком-либо спорном вопросе проводили голосование, то после голосования все подчинялись большинству. Как принимали решение, так все до одного и делали.

— Проголосуем! — согласились даже самые отчаянные спорщики, и староста класса Коля Котенко сказал:

— Поднимите руки, кто за то, чтобы на матч не ходить?

Сережа руки не поднял. Но, оглядев класс, он понял, что все кончено. Он и еще несколько его друзей-болельщиков остались в меньшинстве. Сережа даже побледнел, закусив губу. И это увидел Коля Котенко.

— Ребята, — сказал он. — Мы, как и Ант-Арт, выбрали долг. Но я думаю, одному из нас мы поручим пойти на стадион. Одному за всех, как нашему представителю. Пусть пойдет Сережа.

— Правильно! — закричали многие.

Но Гена спросил:

— А почему такое исключение?

Этот Гена всегда спорил с Сережей. Он тоже считал себя специалистом по футболу. Но некоторые ребята подозревали, что он просто завидует Сереже — у него-то таких успехов не было. Как бы то ни было, но он восстал против Колиного предложения. И выдвинул свое: «Или все идем на матч, или никто!»

— Проголосуем, — опять сказал Коля. — Кто за то, чтобы разрешить Сереже одному пойти на матч?

И опять поднялось много рук. Только когда посчитали, выяснилось — голоса «за» и «против» разделились поровну.

— Как же быть? — растерялся Коля.

— Спросим у Ант-Арта, — сказали девочки. — Пусть он кому-то отдаст свой голос.

И тут встал Сережа:

— Зачем беспокоить Ант-Арта? Я воздержался, не голосовал. А раз такое дело, теперь голосую. — И он высоко поднял руку. — За то, чтобы мне не ходить на матч.

Когда об этом сообщили Антону Артемьевичу, Сережи в школе не было. А на другой день на уроки в седьмом классе явились все. Все, кроме… Сережи. Уже прозвенел звонок, а его еще не было.

— Наверное, заболел, — предположил Коля Котенко.

А Гена усмехнулся:

— Да, да, «заболел», это точно!

— Молчи, — крикнул Коля. — Сережка не станет врать.

— А вот посмотришь, — захохотал Гена, но осекся: в класс входил Сережа.

Ни слова не говоря, он сел на свое место.

А в этот миг на стадионе начинался матч. И волнение в классе достигло высшей точки. Пришел Антон Артемьевич и объявил, что в радиобудке за ходом матча следит дежурный радист-десятиклассник. Во время перемен он будет передавать по всей школе сведения о результатах игры.

Действительно, в первую же перемену динамики разнесли по этажам голос диктора.

— Первый тайм окончился вничью. Слушайте отрывок из репортажа со стадиона. — Он включил магнитофонную запись.

Математик вошел в класс со словами:

— Один — ноль в нашу пользу.

— Ура! — закричал кто-то, и математик оценил его патриотический восторг: