Ноктюрн пустоты. Глоток Солнца(изд.1982) - Велтистов Евгений Серафимович. Страница 82
— Я всего лишь химик, — сказал Наг. — Об остальном могу догадываться. Есть такой простой пример, описанный во всех учебниках: определенные изменения в клетках активного вируса превращают его в пассивный вирус.
— Это бесчеловечно, — сказал я, чувствуя, что побледнел.
— Раньше здесь было иначе, — спокойно продолжал Наг, не замечая моей реплики. — Но когда профессор Гарга вернулся с космической станции, вслед за ним появилось облако.
— С космической станции?
— Там он испытывал последний образец машины и сделал свое открытие.
— Станция «М-37»?
Я вспомнил, как Гарга искал на ракетодроме пропавшие контейнеры, как ругал он диспетчеров, как испортил весь праздник. Космическая станция — облако — открытие — первый бессмертный. Секрет могущества Гарги был в этой цепочке.
— Да, «М-37», — подтвердил доктор Наг.
— Надо что-то сделать!
Наг взял меня под локоть, подвел к окну.
— Попробуйте снять силовое поле, если сможете. — Он опять смеялся надо мной. — И не забудьте, что роботу можно только приказывать. Причем на его языке.
Он ушел, а я бросился к лентам записей. Вместе с последними словами Нага ко мне пришло решение. Я заменяю в машине ленту Килоу на свою (такие записи велись во время отдыха всех работников лаборатории для сравнения с состоянием подопытного). Итак, я заменяю ленту, и через несколько минут ложная информация поступает в облако. Оно решит, что подопытный чудесным образом выздоровел, воскрес, и начнет действовать. Может быть, это нечестно — подвергать профессора Килоу сильному удару, но иначе я не мог поступить. Только получив сигналы облака и реакцию Килоу, я мог предъявить ученым доказательство бесчеловечности опытов. Центр Информации расшифрует записи, узнает код облака, смоделирует его строение.
Я уже видел, как удираю с этого дьявольского острова. Выхожу — а там зеленое лето…
Едва успел я заменить ленты, как загорелся сигнальный глазок: машина передавала информацию. Профессор Килоу, которого я отыскал по видеофону, сообщил, что сегодня облако облучает его через каждые два часа. Теперь предстояла встреча с Гаргой.
Я поднялся в студию и удивился, услышав чужой, спокойный голос. Гарга обернулся на стук дверной ручки, быстро выключил динамик. Но я уже слышал — достаточно было этих двух неполных фраз: «…Опыты, опасные для человечества. Совет надеется…»
Гарга сгорбившись, сидел за столом. Он смотрел на меня и словно не узнавал. Наступило молчание.
— Это предупреждение нам, — наконец сказал я. Он встал, расправил плечи.
— Да, нам. — Гарга неожиданно улыбнулся. — Совет взволнован. Если победит мое предложение, перед социологами, философами, психологами и прочими встанет ряд острых проблем. Их надо решать быстро. Скромные земные ресурсы вряд ли устроят новое общество бессмертных…
Я слушал красноречивые рассуждения, и злость охватывала меня. Разбитые гравилеты, бледные лица, испуганные глаза — сколько еще?
— Хватит! — прервал я Гаргу. — Вы не о том. Лучше скажите, сколько жизней будет искалечено!
Дядя резко остановился, будто налетел на невидимое препятствие, уставился на меня.
— Я говорил тебе, — произнес он спокойным голосом, — что возможно усиление рационального…
— Сколько новых Килоу вы планируете?
— Опыт еще не окончен. Рано делать выводы.
— Или поздно, — подумал я вслух. — Там, на «М-37», когда вы столкнулись с облаком, вы уже знали, что оно будет нападать на нас?
— Ах, вот что… Нет, не знал.
— Почему вы не предупредили Совет? Струсили?
— О чем ты говоришь! — закричал Гарга, выходя из себя. — Твой Совет сидел в уютных кабинетах, когда я один на треклятой космической станции, один во всем космосе, увидел эту сверкающую штуку. Пока мы налаживали переговоры, я насмотрелся таких картин, каких не увидит никто, никогда — ни один сумасшедший. Я был для него первым человеком, а оно для меня — первым настоящим помощником. Я, именно я, первый договорился с ним, и мне ничто не было страшно, потому что цель была достигнута: моя биомашина работала. Случай, совпадение обстоятельств, — энергия этого дьявольского шара и моя машина, — но она ожила, она работала! Ты понимаешь, что это значит для ученого — достигнуть цели?!
— Да, понимаю! — Я тоже сорвался на крик. — Но ведь есть еще благоразумие!
— «Благоразумие»! В твоей жизни наступит момент, когда ты пошлешь к чертям всякое благоразумие и поверишь в свои идеи!
— Это предательство! — сказал я тихо, но твердо. — Вы за это ответите.
— Не забывай, что ты — мой сотрудник. И тоже разделишь ответственность.
— Я ничего не забыл… Но вы… вы никогда не посмеете облучить людей насильно!
— Насильно? — Гарга рассмеялся. — Война маленького острова со всем миром? Не думаешь ли ты, что я сошел с ума?
— Тогда откройте остров для всех!
— Это дело облака, — устало сказал дядя. Кажется, он понимал, что ловушка захлопнулась.
— Прикажите ему! — потребовал я. — Или вы тоже подопытный?
Дядя в бешенстве вскочил.
— Хорошо, я — подопытный, — хрипло сказал он. — И это мое дело… Но какого черта лезет Совет! Что ему нужно! Неужели непонятно, что облако не будет перестраивать всю жизнь Земли?
Я подошел к нему вплотную, сказал:
— А если вернутся те девятьсот? Мне показалось, он побледнел.
— Кто ответит за плен Сингаевского? — спросил я его. Он промолчал.
— За разбитые гравилеты? Он молчал.
— За Килоу? Он молчал.
— Никто к вам никогда не придет! — сказал я тихо. — Слышите? Никто! Никто не спросит, существуете вы на самом деле или нет!
На меня глядела белая застывшая маска с провалами глаз.
21
А совсем рядом, за забором, была другая жизнь. На рассвете рыболовные бригады садились в воздушные мобили и улетали в море; они возвращались после захода солнца на землю, которую как следует не успевали рассмотреть, но любили и чувствовали, как своих детей и жен, как теплый уютный дом и песни. Там, за забором, кап варил уху и катал на плече внука Мишутку, потому что рыбачек тоже тянуло в море. Из-за забора еще недавно махала мне Лена в пушистой снежной шубе и шапочке и звала бродяжничать по острову. Сейчас я приду к ней и скажу: «Я — предатель, потому что помогал Гарге. Я готов нести ответственность…»
И я пошел к ней. Я должен был это сказать, чтоб весь остров знал, какое будущее готовит Гарга.
Дома были кап и Мишутка. Они натягивали меховые унты. Радостно объявили:
— Мы — в море!
— Как, пешком?
— Мы видим море до дна, — успокоил меня кап.
— И катаемся на коньках, — добавил Мишутка.
— А Лена?
— Лена? — Кап развел руками. — Улетучилась. Михаил, где Елена?
Мишутка довольно шмыгнул носом.
— Она работает в музее.
— Прогуляйся, — просто сказал кап.
В музее я прошел залы с каменными крючками и каменными наконечниками стрел, залы с образцами пород и чучелами животных, залы морской флоры и фауны, залы с документами истории. Портреты ученых провожали меня суровым взглядом: они знали, что мне нужна Лена.
Я нашел ее в комнате с высочайшими, до самого потолка, шкафами. Она сидела среди груды папок. Я подошел осторожно, позвал. Она подняла голову, улыбнулась, приложила палец к губам.
— Тише! Садись и читай.
Лена сказала таким тоном, что я невольно повиновался. Она придвинула мне папку.
Сверху листки из школьной тетрадки. Торопливый размашистый почерк: «Сонюха, милая…» Я с недоумением взглянул на Лену. «Читай!» — приказала она глазами.
«Сонюха, милая, знаю — сердишься: вышел из дому купить папиросы и исчез на две недели. А все Лешка Фатахов. В буфете мне сказали, что связи с ним нет, горючее кончилось. На улице метель. Я — к командиру. Вхожу, а Лешка как раз радирует: «Сижу в Жиганове, у бабки на огороде. В кабине тяжелобольной». А из вертолетчиков на аэродроме был один я. Ну, полетел, разыскал Лешкин самолет, взял больного, отвез в больницу.