Миколка-паровоз (сборник) - Лыньков Михась. Страница 39

Дрогнули руки у бабушки Арины, упала на пол тарелка с вишнями, ягоды по всей комнате рассыпались. Опустилась бабушка Арина на край постели.

— Да ты, Янка, в своем уме? Рехнулся, что ли? Это ж тебе не кота Ваську с шестого этажа скинуть… Ваське лапку переднюю отбил, теперь сам носом в землю хочешь нырнуть? Ты меня не пугай, пожалуйста! Плохие это шутки…

— А я не шучу, бабушка! Полечу, как ласточка…

— Ты у меня камнем полетишь, разбойник! Я тебе так полечу, что ты своих не узнаешь!..

И в самом деле, не на шутку разволновалась бабушка Арина. Расхаживает по комнатам и ворчит что-то себе под нос, ждет, пока Янкин отец с работы придет. А когда тот подтвердил, что действительно Янке предстоит прыгать не с какого-то там сарайчика, а с самого что ни есть настоящего самолета, поднялась в доме буря.

— Я вам полетаю! Пускай Янка еще без ума-разума, так хоть ты-то, взрослый, не сходи с ума! Я пойду да все самолеты переломаю, чтоб вам и от земли не оторваться…

— А мы новые построим! — смеется Янка из-под одеяла.

— Ты долго еще будешь издеваться надо мной?! — вспыхнула бабка и решительно зашагала к Янкиной кровати. Тогда покорно закрыл Янка глаза и сделал вид, будто спит богатырским сном.

А утром, когда отец с Янкой стали собираться на аэродром, бабушка Арина чуть драку не затеяла. Накинулась на сына:

— Не забывай, что Янка сын тебе, а не просто летчик из твоей эскадрильи… А мне он внук родной — вот кто!

И пришлось на несколько дней отложить Янкин полет. Пришлось агитировать бабушку Арину, рассказывать ей про достижения современной авиации, про надежную технику. Янкин отец сказал, что в наши дни прыгнуть с парашютом — это все равно, что ей, бабушке Арине, выпить чашку чая с любимым вареньем.

— Любимое варенье — и любимый внук! Да разве можно так говорить, — грустно покачивала головой бабушка Арина, но видно было, что она готова сдаться.

Однажды утром отец с Янкой, как ни в чем не бывало, ушли из дому. Вроде бы и не на аэродром вовсе, а так прогуляться.

Было свежее утро. На плоскостях самолетов серебрилась роса. И когда начинали реветь моторы, роса, вздрагивая, сползала, скатывалась с фюзеляжей и крыльев. А пропеллеры отливали золотом на солнце. И трава под самолетами, казалось, плескала зеленые волны вдогонку ветру. И самолеты выглядели трепетными сказочными птицами, готовыми вот-вот взмыть в небо, к самому солнцу.

Среди самолетов был и учебный, на котором предстояло лететь Янке. Люди, которые прежде шутили с Янкой, теперь были серьезны и строго давали последние инструкции. Подогнали по росту подвесные ремни парашюта, проверили каждую застежку.

— Теперь можно садиться в самолет!

Шагнул Янка к машине, чувствует, тяжело стало передвигаться: парашюты на спине и на груди к земле прижимают. В самолет его подсадили, нырнул он в полумрак, сел. Пристегнул ремни. Легче сидеть с парашютами, чем ходить. Вот и вздохнул Янка с облегчением. Тут отец дотянулся до Янки, поцеловал на прощание и руку пожал, как взрослому товарищу:

— Смотри ж, сынок, не подкачай!

— Команда — на взлет!

— От винта-а!

Раздались привычные команды. Где-то впереди мелькнул флажок. Мотор взревел на полную мощность. Заметил Янка, что у отца из рук даже газету вырвало. И вот уж побежали вспять от самолета ангары, промелькнули дома, вот уж где-то внизу торчат фабричные трубы, сверкнула лента Днепра, мост через него. Дома казались спичечными коробками. По ровной, как струна, дороге полз пассажирский поезд, и до того был он маленьким, до того смешным, так забавно пыхтел белыми клубами дыма, что казалось, будто его можно накрыть ладонью и поезд прекратит свой бег. С высоты все на земле выглядело крошечным, не говоря уж про людей, — те просто как мурашки.

И хоть не в новинку все это Янке, хоть не в первый раз озирал он земной простор с высоты птичьего полета, но в сегодняшний день он видел все как-то по-новому. Возможно потому, что всем существом предвкушал он ту минуту, когда превратится в вольную птицу и будет лететь, лететь над всем этим миром: над лесами, над черными полями, над серебряной нитью реки. Река петляет, кружит. Вон виден и луг, куда всегда спрыгивают парашютисты. И люди на лугу совсем маленькие, как булавочки.

Янкин самолет полетел над белыми, куполами. И тогда Янка посмотрел вперед. Там шел большой самолет, с которого один за другим прыгали люди в шлемах, с тяжелыми ранцами на груди и за спиной. И тут же, прямо под Янкой, из этих ранцев тянулись белые полотнища, наполнялись воздухом, тугие и круглые, и к земле плавно спускались Парашютисты. Кое-кто из них, заметив Янкин самолет, машет рукой: мол, привет тебе, Янка, новый наш товарищ!.. А Янка завидует им — они-то уже в воздухе, уже прыгнули и у них уже раскрылись парашюты, а ему еще предстоит покинуть борт самолета.

Бросает Янка взор вниз, на землю, и, говоря по правде, становится ему страшновато. Да раздумывать некогда. Вот летчик впереди поднял руку в кожаной перчатке, а это — команда прыгать. И хоть побежали у Янки мурашки по спине, он поднимается с места, улыбается летчику: дескать, все у меня в порядке, готов я! Самолет сбавляет газ, мотор неровно ревет, и слышно становится, как свистит ветер в крыльях.

Преодолевая тяжесть, становится Янка одной ногой на сиденье, другую перекидывает за борт. Бешеный порыв ветра рвет полы, ранец, хочет схватить Янку в свои объятия и" понести в бескрайний простор воздушного океана. Да крепко держится Янка руками за борт. Потом берется за стойку крыла, переходит на крыло, стоит под напором ветра и улыбается летчику в кабине. Улыбается и летчик, и это очень нужно Янке. Чтоб смотрели на него добрые глаза и чтоб улыбалось знакомое лицо. Прибавляется тогда бодрости у Янки, хочется совершить что-нибудь смелое.

И опять поднята рука в кожаной перчатке. Последняя команда:

— Пошел!

Правая рука Янки ложится на красное кольцо парашюта — обжигает холодок металла. В этом кольце теперь все — жизнь Янкина, солнечное тепло, зеленая земля и все на земле: отец и бабушка Арина, закадычные друзья-товарищи, кот Васька… Там они, внизу. А рука твоя — на кольце парашюта.

Еще какая-то доля секунды, мгновение какое-то, — и бросается Янка вниз, как солнечными погожими утрами нырял он в днепровские волны. Секунда, вторая, — впрочем, кто их сосчитает! — и Янка вдруг ощущает всем телом сильный толчок. Даже больно под мышками. И голову вздернуло кверху. А вверху над ним шелестит белый купол.

— Раскрылся! Все в порядке!

И уж не помнит Янка, когда зажмуривал глаза, когда открывал их. Поглядел он снова вверх, и круги пошли перед глазами. Зеленые, красные, огневые. И словно кто-то пырнул холодным ножом Янке прямо в горячее его сердце. Потом все вокруг заволокло черным туманом, и, как сквозь сон, почувствовал Янка, что падает он в бездну, где ни света белого, ни голоса человеческого. Только монотонный гул, глухой и тягучий.

Но холодный ветер бил в Янкино лицо, и он все-таки очнулся, снова поднял голову кверху и, увидев знакомое лицо летчика, немножко успокоился. Правда, летчик был бледным и оглядывался по сторонам перепуганно и растерянно. Янка даже попытался улыбнуться летчику, чтобы приободрить его. И тут ему вдруг стало теплее, словно рассеялся черный туман, в котором он очутился минуту назад. Янка еще раз вскинул голову кверху и смелее огляделся вокруг. Напружинил он тело, как бы собирая все свои силы, чтобы вступить в поединок с мрачной пеленой черного тумана, которая угрожала поглотить его.

Нельзя погибать вот так… Среди ясного утра… Когда так ярко светит теплое солнце… Когда раскинулась под тобою такая зеленая земля… А на земле так много таких же, как

и ты, людей… Добрых, хороших… Надо жить…

В лицо ему били, мешая смотреть и говорить, ветры. И он закричал им, этим злым и беспощадным ветрам, во всю силу:

— Жи-ить! Нельзя сдаваться…

А самолет летел. Самолет набирал скорость. Гудел мотор, ревел мотор. Летчик словно бы укрощал дикую лошадь в воздухе, а не управлял машиной. Он заставлял ее резко становиться на дыбы, стремительно падать вниз, совершать замысловатые повороты.