Миколка-паровоз (сборник) - Лыньков Михась. Страница 41

И все притихли вокруг, и у многих как-то необычно ярко заблестели глаза. «Вот чудаки-люди, тоже плачут, что ли», — подумал уже смущенный от всеобщего внимания Янка. И тут почувствовал, что кто-то подхватил его под мышки и подкинул высоко-высоко. Это был начальник парашютной школы. Потом он крепко пожал руку Янкину и чуточку торжественно сказал:

— Молодчина! Прыгнул ты очень даже хорошо, только поторопился раскрыть парашют, вот и зацепился… Тебя и винить нельзя: мы виноваты, отпустили раньше времени в небо. И наказать нас надо по всей строгости авиационных законов. Пацанов впредь в воздух не пускать!..

— Какой же я пацан, когда мне уже шестнадцать стукнуло?!

— Шестнадцать? — переспросил начальник. — Молодо-зелено! Годика два еще повременить стоит! Тогда будешь прыгать, соблюдая все правила. А теперь… Теперь ты все-таки герой!

И пошли Янка с отцом рядом, плечом к плечу, хотя сын и был еще на голову ниже ростом. Шагали через все летное поле. И махали им летчики и мотористы руками. И разговаривали они, как равные. Все Же в этот день Янка самым серьезным образом приобщился к отцовской суровой авиационной службе. Зашла речь и про находчивость начальника парашютной школы.

— Нашего наставника парашютистов никогда не застанешь врасплох, — сказал Янкин отец. — Из любого положения найдет выход. Вот у тебя запутались стропы. Поднялся он в воздух, увидел все собственными глазами, прикинул и принял единственно правильное решение. Раскрыл ты запасной парашют, вот сила ветра и сила тяжести и оторвали тебя от самолета. Очутился ты на воле. Теория, как видишь, пришла на помощь практике… Но все равно допустили мы оплошность, дав тебе разрешение на самостоятельный прыжок. Была, как говорится, реальная угроза…

Едва переступили Янка и отец порог квартиры, — перед ними насупленная бабушка Арина. И притихли наши авиаторы.

— Ну что, распрягли тебя? — строго спросила она Янку.

— Как видишь! Все живы-здоровы!

— Живы-здоровы! — передразнила его бабушка Арина. — А мне тут, думаете, сладко за вас сердцем болеть? Да каждую минуту думать-гадать, уж не случилось ли чего плохого…

— Все хорошо, бабушка. Мы ведь говорили…

— Они мне го-во-ри-ли, — сердито ворчала бабка, ставя на плиту чайник. — Они у меня умненькие…

Когда она засыпала в чайничек новую заварку, стало ясно, что вскоре наступит в их доме мир и начнется чаепитие с вареньем.

А Янке все не терпелось рассказать бабушке, как он прыгал с самого настоящего самолета, как зацепился стропами за хвостовое оперение, как вызволился из беды. Он уж и рот было открыл, но тут Янкин отец так посмотрел на него, что пришлось замолчать на полуслове. Почесал Янка затылок и промолвил:

— Ладно, вот станет бабушка более сознательной, тогда и посвятим ее в нашу тайну. А теперь нечего расстраивать. Славная у нас бабка!..

Так вот и стал Янка с нашего двора самым настоящим парашютистом. А начиналось все… Вы и сами знаете, с чего все начиналось!

ПРО СМЕЛОГО ВОЯКУ МИШКУ И ЕГО СЛАВНЫХ ТОВАРИЩЕЙ

О МИШКИНОМ ДЕТСТВЕ И О ТОМ, КАК ОН МАЛИНУ ЛЮБИЛ

Если бы кто-нибудь спросил Мишку:

— Что ты любишь больше всего на свете? Мишка, умей он говорить, тотчас бы ответил:

— Что люблю? Малину люблю… Мед люблю… Тетеревиные яйца люблю…

— А еще что?

— И еще малину…

Больно уж любил Мишка малину, и случались с ним из-за этой самой ягоды-малины разные неприятности, немало всяких несчастий и мук перетерпел он из-за нее. Но — крепился, обиды сносил и унижения.

Сегодня, как назло, мать даже внимания не обращала на малиновые кусты, обсыпанные спелыми, красными ягодами. Были и другие причины для дурного настроения. Мишка угрюмо плелся следом за матерью, брел вперевалку, низко опустив голову, ворчал время от времени потихоньку себе под нос. Тогда старая медведица останавливалась на минутку и угрожающе косилась на него, скаля зубы. Мишка тоже останавливался, переставал ворчать и, склонив голову совсем низко, исподтишка следил за матерью: она, чего доброго, и подзатыльника может дать. Следил и был готов в любую минуту броситься наутек, подальше от такого угощения. К быть тут скучным?

А началось все с самого утра. Еще не поднялось солнце, еще клубился над полянами сизый туман, как Мишкина мать заворочалась, зевнув, приподнялась на передние лапы, потом — на все четыре, шумно отряхнула с себя мох и сухие листья и полезла наверх из темной берлоги. Потом остановилась, и Мишка видел, как стояла она и, вытянув морду, вдыхала трепетными и теплыми черными ноздрями свежий воздух раннего утра. После она повела мордой вокруг и на какое-то мгновение замерла — прислушалась. Издалека откуда-то долетели глухие звуки колокольцев, — наверно, возле болота паслись лошади. Тихо пронеслись над поляной дикие утки, за высоким кустарником прохлопал крыльями тетерев — Мишкина мать даже облизнулась и вздохнула.

Тогда Мишке стало скучно. Может быть, от того, что в берлоге, устроенной под большим еловым выворотнем, было сумрачно, может быть, от того, что без матери становилось холодно и неуютно. И Мишка заскулил тихонько. Мать вернулась, взяла Мишку зубами за шиворот и поставила на ноги. Мишка хорошо знал, что это означало. «Поднимайся, лодырь, лежебока, пора идти завтрак искать!» Он попробовал в шутку упрямиться, повертел головой, полез было по корням под самый свод берлоги. Но, получив несколько легких толчков под бок, вылез наверх вслед за матерью.

Тут было холодновато. На траве поблескивала роса, и Мишка осторожно переступал с ноги на ногу, зябко стряхивая с лап студеные капли воды, старался попадать в следы матери, чтобы не слишком промокнуть. Однако это ему наконец наскучило, и он пустился со всех четырех, обогнал мать и резво затрусил по кустам, по олешнику, напугав нескольких пичуг, вылетевших из густой травы прямо у него из-под лап. Ему хотелось разогреться, пошалить. А что мать? Да вот она уже нагоняет Мишку, злая, встревоженная, и со всего маху дает подзатыльника. Да такого, что у Мишки вдруг все позеленело в глазах и он ткнулся носом в мокрую и холодную землю. До того обозлился — себя не помнит. Изловчился и как хватит зубами мамашу за ногу. Взревела медведица.

А Мишка — бежать. Бежал и задыхался, тяжело сопел. Разве от нее убежишь, от матери? Слышит Мишка, земля вздрагивает следом — догоняет медведица. Мишку пот холодный прошиб. И вот нагнала. И такую трепку Мишке задала, что не сразу очухаешься. А напоследок еще тумаком наградила. И покатился Мишка с пригорка, не устоял на ногах, уцепиться за что-нибудь не успел… Летел, кувыркаясь, летел, да как шлепнется в какую-то канаву. Сидит в грязи по самые уши, ни повернуться, ни выбраться из канавы этой не может. Торчит мордочка, блестят испуганные глазенки, да стонет Мишка жалобно: больно и страшно ему.

Подошла старая медведица. Остановилась. Наклонила голову, лизнула его шершавым языком в холодный нос — Мишка тут и глаза закрыл с перепугу: а что, если добавит мать за то, что зубы в ход пускает.

Но медведица осторожно взяла его за шиворот и вытащила из канавы. Обхватила передними лапами, подняла, встряхнула — так и полетела с Мишки липкая грязь. Потом поставила на ноги и легонько подтолкнула — иди, мол, неслух, да не озоруй больше!

И пошел Мишка мокрый, грязный. Плелся следом за матерью, не отставая ни на шаг, присмирев. Вот почему и скучен был наш Мишка и время от времени бурчал, огрызаясь.

Шли они долго. Миновали поляну, на которой были сложены толстые бревна и дрова. Мать перевернула несколько колод, нашла под ними много всяких червячков и, позабыв Мишкины проказы, угощала его. В одной поленнице дров она отыскала небольшое гнездышко. В гнездышке — с полдесятка маленьких голубоватых яичек. Яички были необычайно вкусные, и Мишка задирал от удовольствия морду, свернув язык трубочкой, высасывал их и, увлекшись, глотал даже скорлупки.