Это было на Ульяновской - Ленкова Антонина. Страница 25

— Привал!

Труб было несколько, метров двадцать длиной каждая, сечением сантиметров шестьдесят. От покрытой изморозью поверхности веяло холодом, но разгоряченных быстрым маршем людей это не пугало. Они облепили трубы со всех сторон, стараясь устроиться поудобнее. Саша и его товарищи расположились у конца трубы.

— Вот что, Сашок, — сказал Дед, — забирайся в трубу и сиди. Мы тебя прикроем. Как уйдем, вылазь и дуй в свой Ростов. Темнеет рано, до комендантского часа доберешься домой.

— А вы? Тут же все четверо поместимся.

— А мы пойдем дальше. Нельзя четверым. Даже двоим нельзя — заметят. Один — и тот рискует. Но риск, как говорится, благородное дело.

— Спасибо вам, — сказал Саша.

Они ушли, а он, боясь верить в свое счастье, выбрался из трубы и пошел напрямик к реке, радуясь, что все левобережье покрыто кустарником или лесом.

Было совсем темно, когда Саша перешел по льду Дон и поднялся на правый берег. Вокруг чернели развалины, и идти по ним в кромешной тьме было опасно, потому-то он и поднялся на Ульяновскую.

— Вот что, Надя, — сказала сестре Мария Ивановна, — давай-ка я упрячу Сашу в надежное местечко.

— Спасибо, Машенька, только я и сама отыщу ему место, так устрою, что прятаться ему не надо будет, никто не придерется. Пойду завтра к коменданту и попрошу его оформить на работу. Базар подметать.

— Ты что, мать! — возмутился Саша.

— Подметать буду я, не беспокойся. Тебе лишь документы нужны, чтоб ни в какую Германию не отправили.

— Как это — в Германию? — не понял Саша.

— А так, сыночек, врываются в дом полицаи с немцами, хватают молодежь, грузят их, как скот, в товарняк — и прощай, Родина! На немецкую каторгу.

Вот почему прячет Ольга Федоровна золотоволосую свою дочь! Саше нестерпимо захотелось увидеть девушку, сказать ей что-нибудь доброе. Сказать, что скоро, совсем скоро все они будут свободными! Хоть он, Сашка, так по-глупому влип, его боевые товарищи идут на запад. И нет такой силы, которая могла бы остановить их.

Юноша встал, подошел к окну и долго не мог оторвать взгляда от знакомого крыльца, от деревянных ступенек, ведущих в глубь дома. Как в волшебной сказке, томилась там за семью замками девушка, лучше которой он не встречал и никогда не встретит.

Не за семью запорами — за тысячью держала Нину Ольга Федоровна. Никто, даже самые надежные люди, не знали, где скрывается она. Не раз вламывались в дом полицаи, обшаривали все углы, спускались в подвал.

— Куда спрятала дочку? — орал Костя, замахиваясь на женщину. Но, встретив взгляд Ольги Федоровны, гневный и презрительный, отступал, бормоча: — Смотришь, ведьма! Погоди, я до тебя доберусь…

Полицай не успел выполнить угрозу: 14 февраля 1943 года Ростов был освобожден. Теперь уже навсегда.

XIV

Страшно подумать: я пишу эти строки больше сорока лет спустя. И благодарю человеческую память. Ту, что помогла сохранить в сердце благодарные слезы ростовчан, неуемную, перемешанную с горечью, нашу радость, когда город стал наконец свободным от фашистской нечисти. Казалось, они неизлечимы — нанесенные городу и людям смертельные раны. Но, хотя далек был еще тот августовский день, когда ворвется на таганрогские улицы рота гвардии капитана Куцепина и фронт наконец отодвинется от стен многострадального Ростова, жизнь — свободная, созидательная — уже кипела на его улицах, в разрушенных заводских цехах, в людских душах.

Враги мстили за свое поражение, сбрасывая бомбы на переправы, на мирных жителей, на нашу 44-ю автобронетанковую мастерскую, расположившуюся со своими «летучками» среди полуразрушенных корпусов бывшего автосборочного завода. Но все чаще и чаще устремлялись навстречу фашистским бомбардировщикам советские истребители, и тысячи глаз были свидетелями смертельных поединков. Через много лет именами защитников донского неба назовут улицы города. Так прошлое переплетается с будущим…

Знать бы мне тогда, что суждено дойти до Победы, что жизнь, многогранная и многоликая, забросит меня в город, уже залечивший свои раны, под небо, которого не надо будет страшиться, отпросилась бы у командира на целый день.

Я пришла бы на Ульяновскую улицу, чтобы поклониться простым, сердечным людям, пока все они живы. Обняла бы своих сверстников: Нину Нейгоф и Сашу Дьячкова, которые навечно останутся молодыми, потому что погибнут в свои неполные восемнадцать лет. Маленькой увидела бы я Валентину Антоновну Кизим. Смогла бы посмотреть, как прощаются с Колей Петренко спасенные им командиры. Проводила бы в действующую армию Александра Семеновича Пономаренко, его дочь Нину и зятя Григория. Пожала бы крепко руки Нине Пилипейко и Ане Зятевой, которые тоже решили идти на фронт. Все они будут воевать, не жалея сил, и вернутся на родную Ульяновскую.

Обязательно побывала бы я на многолюдном собрании, посвященном памяти погибших детей Ростова-на-Дону. Вместе со всеми плакала бы, слушая рассказ-рыдание Марии Ивановны Кизим о дорогих ее сердцу мальчишках.

Судорога сжимала ей горло, прерывая речь, горячие слезы застилали глаза, когда рассказывала она о трагедии, разыгравшейся на Ульяновской улице.

— Я прошу отправить меня на фронт, — обратилась она в президиум. — Сама, своими руками буду мстить фашистам за расстрелянных детей!

Однако подорванное в фашистских застенках здоровье не позволило ей встать в ряды армии.

— Не горюй, мать, — сказали ей в областном комитете партии, — оружие бывает разное. В твоих руках — одно из самых сильных. Расскажи людям всего тихого Дона, как были оборваны фашистскими пулями детские жизни. Призывай их все свои силы отдать делу Победы. Победы над злейшим врагом человечества — фашизмом.

Нелегкий разговор состоялся в тот день в маленькой семье Нейгоф.

— Прости меня, мама, — говорила Нина. — Прости и пойми: я не могу иначе. Над могилой самых дорогих мне людей дала я клятву мести. Пришел час выполнить ее. Я сама должна отомстить фашистам за то горе, которое они принесли в нашу семью. На нашу землю. Обещаю тебе, мама: я вернусь.

Нина замолчала. И тогда поднялась Ольга Федоровна. Подошла к дочери, как две капли воды похожей на своего отца, обняла за тонкие плечи. «Совсем еще девочка», — с болью подумала она.

И в этот миг раздался легкий стук в дверь.

— Саша? — удивилась и обрадовалась Нина. — Ты разве дома?

— Так получилось, Нина. А теперь ухожу. Проститься зашел.

Легкий румянец осветил бледное лицо девушки, тонкие красиво очерченные губы тронула чуть заметная улыбка, холодную напряженность взгляда растопила нежная голубизна.

У Саши перехватило горло, голос дрогнул, стал хриплым:

— Я буду писать тебе, можно?

— Куда? — спросила девушка. — Я ведь еще не знаю номера своей полевой почты…

Комсомолка Нина Нейгоф стала бойцом партизанского отряда, которым командовал Михаил Михайлович Трифонов-Югов. Того самого отряда, бойцы которого вели борьбу с фашистами в оккупированном Ростове, вселяя в сердца людей веру в освобождение. Во время боев за город юговцы вышли из подполья и, помогая Советской Армии, вели открытый бой у разъезда Западный. После освобождения города поредевший отряд решено было пополнить новыми бойцами и подготовить для подпольной борьбы в оккупированных пока еще районах Украины.

Нина была счастлива, что будет воевать рядом с теми, кто прошел суровую школу подполья, с бойцами, закаленными в боях. Вместе с ней в отряд вступили комсомолки Лида Акимова и Альфа Ширази. С Альфой Нина была знакома: с первого класса они учились в одной школе, обе успели закончить только девять классов.

Каждое утро девушки уходили на занятия. Изучали санитарное дело, рацию, оружие, учились обращаться со взрывчаткой. Однажды Нину подкараулила у ворот Валя Кизим.

— Ты куда каждый день ходишь? — спросила она строго, без тени улыбки.