Это было на Ульяновской - Ленкова Антонина. Страница 26
— На работу, — ответила девушка.
— А ты давала клятву мстить, — напомнила Валя. — Или забыла?
— Нет, девочка моя, я ничего не забыла.
— Тогда пойдем.
— Куда? — удивилась Нина.
— Что ли не знаешь? В военкомат. Чтоб послали на фронт. И тебя, и меня. Ты ведь обещала! Мстить за братишек.
— Мстят не только на фронте, мстят и в тылу, — пыталась остановить ее девушка.
— Нет, — решительно сказала Валя. — Мстят только на фронте. Ты обещала меня взять. Если боишься, я пойду сама.
Кулачки у нее сжались, глаза стали жесткими, гневными.
Нина сказала тихо:
— Мстят и в тылу. Потому что тыл бывает разный. Ты слыхала про партизан? Они воюют в тылу врага, называются народными мстителями. Понимаешь?
— Понимаю, — сказала Валя. — Ты ведь всегда понятно объясняешь. А когда мы пойдем в этот тыл?
— Подожди — узнаешь.
— А сколько надо ждать? — подозрительно посмотрела на Нину девочка. — Когда война кончится?
— До завтра подождать согласна?
— До завтра согласна, — кивнула Валя.
В тот же день Нина подошла к своему командиру, долго и убежденно говорила ему что-то, а наутро привела с собой большеглазую девочку.
— Вы научите меня стрелять? — спросила та командира.
— Нет, — едва сдержав улыбку, ответил Югов. — У тебя будет другое оружие. Дырявое платьице и нищенская котомка. Послушай меня внимательно, постарайся все понять…
И девочка поняла, потому что командиры, оказывается, могут объяснять так же понятно, как Нина.
Под видом маленькой нищенки она будет бродить по дорогам, заходить на железнодорожные станции, в селения и хутора. Просить христа ради хлеба, потому что иначе никто не поверит, что ты нищая. Если далеко зайдешь, то и в самом деле просить надо, а то умрешь с голодухи.
Но главное не это. Главное — все запомнить про немцев. Что, где, сколько — потому что по правде она не нищенка, а партизанская разведчица. Ей теперь ого сколько надо всего знать! И виды немецкого вооружения, и знаки различия, а то еще попутаешь полковника с генералом, артиллеристов со связистами. Немецкие буквы знать надо, а то и указатель не прочтешь. Еще заблудишься… Нужно быть смелой и находчивой, не хныкать, если устанешь или сильно захочется есть. И, наоборот, заплакать, если не хочется, а надо. Чтоб обмануть полицаев, например.
А война все шла. Она не докатилась еще и до своей половины. Больницы, клиники, госпитали, которые чаще всего размещались по школам, были переполнены, и самыми первыми помощниками медицинских работников были девочки и мальчики. Вот почему так редко можно было видеть на улицах города беспечно играющих детей. До лучших времен были отложены мячи, у кого они случайно сохранились, забыты скакалки и «классики» — с утра до вечера ребята пропадали в госпиталях.
В заправскую сиделку превратилась Валя Пронина. Кормила с ложечки тех, кто не мог двинуть ни рукой, ни головой, писала под диктовку письма, убирала в палатах, а уходя домой, захватывала узел грязного белья. Ночами вместе с мамой стирала его, гладила, штопала. А в глазах стояли раненые — кто без рук, кто без ног, кто без рук и без ног сразу. И все-таки это были живые люди. Их ждали дома. А она, Валя Пронина, уже не дождется ни отца, ни брата — оба они пали смертью храбрых. Писем с фронта уже не ждут ни она, ни мама ее, Мария Андреевна.
Другие ждут. Получив, вздыхают: когда писано-то, месяц назад! Очень уж долго петляют наспех сложенные треугольнички по фронтовым дорогам. Вот похоронки задерживаются реже. Случалось, откричат всем двором по солдатику, а через неделю письмо от него. И снова крик — будто второй раз хоронят. Кажется, уж и взяться им неоткуда, слезам, а они все льются да льются.
Марии Ивановне и сестре ее Надежде Ивановне похоронки пришли в один день. Освобождая родную Украину, пал смертью храбрых Антон Никанорович Кизим. При прорыве сильно укрепленной линии Миус-фронта погиб сержант Александр Дьячков. Не выполнил наказа своего любимого учителя — не вернулся живым.
В тот вечер прибежала к Нине Валя, обхватила ее руками, захлебнулась в крике:
— И папа! И Саша!..
Нина обняла ее, успокоила, и девочка заснула на ее руках, залитая слезами и вздрагивающая всем своим маленьким тельцем. Девушка сидела недвижно, словно изваяние. Думала о юноше, которого даже не обняла на прощание, а ведь он уходил на войну, и она хорошо знала, что с нее не все возвращаются. Думала о себе, о своих боевых товарищах, уже готовых выполнить любой приказ Родины. О смерти, не щадящей ни детей ни взрослых, ни добрых ни злых, ни даже таких светлых, каким был Саша. Думала о девочке, которая судорожно всхлипывала во сне, о женщине, потерявшей все, кроме этого ребенка. Нет, она не допустит, чтобы погиб этот светлый маленький человечек, завтра же поговорит с Юговым…
А через несколько дней, поздно вечером, когда Валя уже крепко спала, Нина пришла к Марии Ивановне:
— Тетя Маруся, послушайте меня внимательно…
Гасла вечерняя заря последнего майского дня сорок третьего года, когда на дороге, ведущей к аэродрому, показалась полуторка. Вдоль бортов сидели бойцы партизанского отряда, которым командовал Югов: десантники отправлялись на задание. У кабины, лицом к ветру, стояла девочка с темными развевающимися волосами. Командир, который сидел тут же, в кузове, с тревогой посматривал то на нее, то, вопросительно, на Нину. Та отвечала спокойным, уверенным взглядом: все будет хорошо.
До аэродрома оставалось метров пятьсот, когда навстречу машине, широко раскинув руки, бросилась женщина.
Скрипнули тормоза. От резкой остановки девочка распласталась на кабине. Югов подхватил ее под мышки и, перегнувшись через борт, опустил в протянутые навстречу руки.
Поняв, что произошло, Валя рванулась из материнских объятий, закричала, забилась в руках, которые на этот раз показались ей железными.
— Детонька моя родная, что же ты задумала? — запричитала Мария Ивановна. — Куда ты собралась-то? А я как же? Одна ведь ты у меня, да махонькая такая…
Они плакали и кричали вместе. Никто не обращал на них внимания: раз плачут люди — значит, есть у них на то причина. Да и плохо ли, когда плачут? Без слез хуже. Без слез душа окаменеть может.
До глубокой ночи не могла успокоиться юная разведчица, все допытывалась:
— Ты откуда узнала, что мы сегодня едем?
— Сердце мне подсказало, доченька, — пыталась уверить дочку Мария Ивановна.
— Что ли так бывает? — сомневалась девочка.
— Бывает, поверь мне, пожалуйста…
И она поверила, потому что не могла же Нина выдать военную тайну.
Валя уснула глубокой ночью, прижавшись к матери, которая мысленно поклялась не спускать глаз со своего тихого чада. Под ровное дыхание дочки она сама стала забываться тяжелым, беспокойным сном.
И вдруг проснулась от крика.
— Нина, Нина! — громко кричала Валя и рвалась куда-то, не в силах выкарабкаться из цепких лап предрассветного сна. Может, почуяло ее сердечко смертельную беду, нависшую над белокурой девушкой, которую она так любила…
И которую не увидит ни живой, ни мертвой.
Приземлившись, юговцы благополучно собрались в лесополосе, закопали парашюты, разбрелись в стороны — надо было найти тюк с оружием и питанием для рации. А он как сквозь землю провалился. Решили подождать рассвета. Но едва засветилось на востоке небо, белое пятно парашюта, распластавшегося на открытом, обращенном к селению склоне холма, бросилось в глаза местным жителям, которые спешили до жары управиться с огородами. Они подошли к нему, посовещавшись, обрезали стропы, поделили между собой шелковое полотнище. Поистине — счастье с неба упало! Сколько ребятишкам рубах пошить можно. Пообносились за войну-то…
Тюк трогать побоялись — пусть лежит, как лежал. Спрятав куски парашюта под рубашкой, они повернули домой. Но на окраине родной Павловки, что в Марьинском районе Сталинской области, были остановлены полицаями и обысканы.