Приемыш черной Туанетты - Джемисон Сесилия Витс. Страница 8

Добежав до маленького домика на улице Виллере, где Деа провела большую часть своей короткой печальной жизни, она стремительно распахнула скрипучую калитку и вместе с Гомо быстро подбежала к дверям по кирпичному тротуару.

— Папа, папа?! — звала она, приложив губы к замочной скважине. — Это я, Деа; впусти меня скорее!

Через несколько минут раздались медленные, тихие шаги, и девочка услышала, как слабая рука повернула ключ; дверь неслышно отворилась. В образовавшуюся щель просунулось бледное, заросшее бородой лицо, с запавшими глазами и взъерошенными волосами.

— Папа?, ах, папа?! Посмотри только, что у меня! — воскликнула Деа, ловко проскальзывая в дверь. — Я продала «Квазимодо» и принесла тебе поесть!

Отец посмотрел на нее с недоумевающим, беспомощным видом, прижав руку ко лбу, как бы стараясь собрать мысли и пробудить память.

Девочка еле переводила дух от быстрой ходьбы; она заперла дверь, поставила на пол корзину и поспешила открыть ставни, так как в комнате было совсем темно. Затем, придвинув кресло к столу, заваленному книгами, бумагами и незаконченными восковыми статуэтками, она освободила край стола и развернула салфетку с угощением Селины. Приготовив еду, девочка повернулась к отцу и, обхватив его за плечи, подвела к столу и осторожно усадила в кресло.

С минуту он молча смотрел на еду, слезы катились по его впалым щекам.

— Это мне? — прошептал он, наконец.

— Да, папа?, тебе. Это все тебе.

— Нет, нет, ты сама должна поесть, Деа! Ты голодна.

— Я уже ела, папа?, это тебе. Попробуй, увидишь, как вкусно, — настаивала девочка и поднесла ему кусочек.

— Я не голоден; я не могу есть. Я так болен, что не в состоянии есть.

— Милый, дорогой папочка, попробуй! Я купила это для тебя; я продала «Квазимодо». Посмотри, милый, вот деньги! — Она обвила рукой его шею и показала монету. — Разве это не чудесно? Посмотри только, пять долларов — двадцать пять франков! Мы не будем больше голодать. Миленький, родненький папочка, очнись! Постарайся забыть о своей бедной голове, начни есть, и все будет хорошо!

И Деа прижалась лицом к голове отца и нежно целовала его.

Некоторое время он смотрел на деньги, и его слабое тело сотрясалось от рыданий.

— Его уж нет! — простонал он, наконец. — Я работал над ним день и ночь. Это была лучшая вещь, какую я когда-либо создал, и эта маленькая монетка — все, что осталось от него.

— О, папа?! — вскричала девочка с нежным участием в голосе. — Не думай об этом! Ты создашь другую вещь, не менее прекрасную. Подумай обо мне, радуйся за меня, будь здоров для меня! Я люблю тебя, люблю! Попробуй поесть, попробуй! Вот вкусный хлеб, а вот твой любимый сыр. — И ласково, как больному ребенку, она, отламывая маленькие кусочки, вкладывала их в рот отца.

Он не сопротивлялся и послушно ел, но без видимого аппетита. Когда он кончил, Деа собрала остатки и отдала Гомо, который внимательно следил за происходившим и, казалось, недоумевал, как может хозяин отказываться от еды. Затем Деа принесла блюдо, на которое положила остатки ужина, и, накрыв салфеткой, спрятала его до следующего раза. Убрав со стола, она отправилась в свою комнатку, сняла платок и шарф и надела передник, закрывший почти все платье, — на девочке было платье матери, которое она очень берегла. Деа принялась убирать комнаты, она была так мала и слаба, что веник в ее руках казался непомерно большим, но это не мешало ей работать легко и ловко. Она подмела полы, вытерла пыль и аккуратно поставила все на место; затем вернулась в комнату, где сидел отец, по-прежнему уставив глаза на деньги, с грустным и разочарованным лицом.

— Дай, я спрячу деньги, папа?, — сказала Деа, — а завтра куплю тебе все необходимое. Я сейчас приберу на твоем столе и вытру пыль с книг.

У скульптора было множество книг в кожаных и полотняных переплетах; некоторые — в простых бумажных, а иные — без переплета; были среди них книги разных форматов, толстые и тонкие, старые и новые, но было примечательным, что на заглавном листке каждой из них стояло имя Виктора Гюго. Несколько книг представляли роскошные иллюстрированные парижские издания, и эти иллюстрации служили образцом для некоторых работ — статуэток и этюдов — мастера. Часть этюдов была написана и раскрашена самим художником, и все они были исполнены необычайно талантливо. На столике, в рамках под стеклом, стояло несколько изящных групп, а на стене висели медальоны с милым женским личиком в разных ракурсах, а также множество этюдов ребенка, похожего на Дею. Нетрудно было догадаться, что моделью для этих этюдов была мать Деи.

Убирая на столе и вытирая пыль с книг, Деа не переставала говорить тихим, ласковым голосом. Сначала отец не обращал на нее внимания, но мало-помалу взгляд его прояснился, и он начал прислушиваться к дочери. Время от времени он проводил рукой по лбу, как бы отгоняя нечто, заслонявшее ему глаза. Казалось, Деа, повторяя по нескольку раз одно и то же, отгоняла навязчивые видения отца и заставляла его слушать себя.

— Понял ли ты, милый? — повторила она настойчиво. — Завтра этот господин купит «Эсмеральду»; у нас тогда будет пятьдесят франков, а пятьдесят франков хватит надолго. На обед сможем приготовить котлеты и салат, а старая Сюзетта сможет опять приходить к нам на работу.

— Пятьдесят франков! Уверена ли ты, Деа, что у нас будет пятьдесят франков? — прервал ее отец, проявляя интерес к словам девочки. — В таком случае я смогу купить немного красок. У меня совсем кончился ультрамарин, да и розовой краски надо бы прикупить. Я начал раскрашивать несколько статуэток, а красок не хватает.

— Они будут у тебя, папа?! Я куплю их завтра же. У тебя теперь будет все, что только тебе нужно, — с гордостью говорила Деа.

— Все, что нужно? Ты думаешь, что это так? Так я могу купить книгу «Человек, который смеется» в издании Гашетта? Там превосходные иллюстрации, которые мне хочется скопировать.

Деа опечалилась, и голос ее дрожал, когда она ответила:

— Я не знаю, папа?, я посмотрю, я спрошу в магазине на Королевской улице. Если не очень дорого, я постараюсь купить.

— Это издание стоит пятьдесят франков, — мечтательно промолвил художник.

— Но папа?, милый, мы не можем истратить все деньги на книги, когда у нас нет хлеба.

— Пятьдесят франков, пятьдесят франков! — повторял он жалобно. — И я не могу купить издание Гашетта!

— Купишь, но позже. Мы скоро разбогатеем. Слушай, папа?, что я скажу тебе: добрый господин, что купил «Квазимодо», — художник, но он пишет картины, а не занимается лепкой из воска. Он обещает платить мне, если я буду ходить к нему позировать для его картины.

— Но тебе нельзя ходить к нему, Деа, нельзя! — решительно воскликнул отец.

— Он будет платить мне, папа?, и я смогу купить книгу.

— Ну, если это даст возможность купить издание Гашетта, — то, пожалуй, можно пойти.

Деа отвернулась и слабо улыбнулась.

«Бедняжка папа?! — подумала она. — Он готов согласиться на все за книгу Виктора Гюго!»

— Слушай, папа?, — продолжала она срывающимся голосом, взяв его длинную худую руку и нежно похлопывая по ней. — Не позволишь ли ты художнику прийти сюда посмотреть твои композиции? Он, может статься, и купит какую-нибудь, а ведь они стоят гораздо дороже, чем отдельные статуэтки. Можно ему прийти сюда и посмотреть их?

— Сюда, Деа?.. Сюда, в этот дом, где я погребен? Чужой — здесь! А я так хвор и убог! Нет, нет, дитя, ты безумна, ты безжалостна! Я никому не отворю дверей, кроме тебя! — И он тоскливо и беспокойно огляделся кругом, словно боясь, что чужие вот-вот ворвутся сюда.

— Ну, успокойся, не думай об этом, милый, — старалась успокоить его девочка. — Он не придет сюда, если ты не хочешь. Я сама отнесу твои работы к нему. Ты упакуешь их хорошенько в корзину, а я отнесу.

— Ну, да, ты сможешь отнести мои композиции, а теперь я пойду работать.

С нервной торопливостью отец заправил лампу с темным абажуром, взял воск и инструменты и уселся за стол, поправив увеличительное стекло у глаза.