Ромен Кальбри - Мало Гектор. Страница 21

Местность близ Мортена справедливо считается одной из самых живописных в Нормандии. Сосновые леса, крутые холмы, высокие скалы, темные ущелья; повсюду пенистые потоки, бегущие под деревьями или обрывающиеся водопадами; наконец, чудесная, свежая, ярко-зеленая растительность, — все это привлекает художников, которые на каждом шагу находят сюжеты для набросков и картин.

Нигде не задерживаясь надолго, мы бродили по окрестностям Мортена, обходя его стороной. Пока Люсьен Ардель рисовал, я ловил форелей или вытаскивал из нор раков для нашего ужина.

Я был слишком счастлив — такое счастье не могло длиться долго, иначе вышло бы, что я вознагражден, а не наказан за мой побег!

Как-то утром, когда каждый из нас занимался своим делом, мы увидели, как к нам приближается жандарм. Издали он казался довольно неуклюжим, и, уж конечно, его приняли на службу не за изящную фигуру или величественную осанку.

Люсьен Ардель, быстро схватывавший все смешное в людях, указал мне на жандарма, а сам в это время несколькими штрихами нарисовал на полях своего этюда его голову.

Жандарм подошел ближе и, видя, что мы его внимательно рассматриваем, поправил треуголку на рыжих волосах, подтянул портупею и замедлил шаг, стараясь придать себе важности.

Карандаш точно передал его движения на бумаге и изобразил такую смешную карикатуру, что я покатился со смеху.

Это не понравилось жандарму, он подошел к нам вплотную и сказал:

— Прошу прощения, вы меня очень хорошо разглядели, а теперь я хочу посмотреть, что вы за люди.

— Ну что же, жандарм, — ответил Люсьен Ардель, пряча в папку сделанный им рисунок, — пожалуйста, не стесняйтесь. Я достаточно нагляделся на вас, теперь вы можете поглядеть на меня, и мы будем квиты.

— Не увиливайте! Вы прекрасно понимаете, что меня интересуют ваши паспорта. Моя обязанность и мой долг требовать их от людей, которые шляются по большим дорогам.

Ничего не отвечая жандарму, Люсьен Ардель сказал:

— Ромен, достань из дорожного мешка мой паспорт — он лежит в том же отделении, где и табак, — и вежливо предъяви его господину жандарму. — Затем он снова обратился к нему: — Из уважения к вашим высоким обязанностям я бы хотел подать его вам на серебряном подносе, но в дороге, как вы знаете, трудно иметь все, что захочешь. По этой причине у Ромена нет с собой белых перчаток, но, поскольку у вас их тоже нет, мы снова квиты.

Тут жандарм, вначале слушавший эту вежливую речь благосклонно, понял, что над ним смеются. Он покраснел, поджал губы и нахлобучил шляпу. Затем с важным видом принялся читать:

— «Мы… предлагаем гражданским и военным властям разрешать свободное передвижение и проживание г-ну… гм… г-ну Арделю Лю… Люсь… Люсьену, по профессии…» — На этих словах он запнулся и остановился в смущении, потом, словно набравшись храбрости, стал читать дальше: — «…по профессии худож… художнику-пассажисту».

Пробормотав еще что-то сквозь зубы, жандарм отдал паспорт обратно.

Когда он повернулся, чтобы уйти, спеша положить конец этой неприятной для него беседе, Люсьен Ардель, подстрекаемый каким-то злым духом, остановил его:

— Простите, господин жандарм, но вы пропустили самое главное в моем паспорте, а именно тот пункт, за который я без возражений заплатил два франка.

— Что же именно?

— А то, что вы должны мне оказывать помощь и покровительство.

— В чем же?

— Так вот соблаговолите мне сказать: в качестве кого могу я путешествовать по большим дорогам?

— В качестве того, кем вы значитесь в паспорте.

— Значит, в качестве… художника-пассажиста?

— Конечно, если такова ваша профессия.

— Тогда, пожалуйста, объясните мне, что разрешается и что запрещается мне моей профессией.

— Ах так! Значит, я еще должен обучать вас вашему ремеслу?

— Моему ремеслу — нет. Но поймите хорошенько. По-вашему, я художник-пассажист? Ведь так?

— Гм… да…

— Прекрасно. Но через две мили я снова могу повстречать жандарма, который опять спросит мой паспорт. А вдруг в это время я как раз буду делать то, чего не имею права в качестве художника-пассажиста, тогда он меня арестует?

— Безусловно.

— Следовательно, я должен знать, что мне разрешается и что запрещается.

Крупные капли пота катились по красному лицу бледного жандарма. Он понял, что над ним смеются и что он, верно, сболтнул какую-то глупость. Тогда он не на шутку обозлился:

— Долго вы еще будете трясти здесь бородой и издеваться над властью? Хватит разговоров! Если ваша профессия неправильно обозначена в паспорте, то тут дело нечисто, и в этом следует разобраться. А если так, я должен вас задержать. Идемте к мэру, там вы ему все объясните… А этот мальчишка, — он показал пальцем на меня, — в паспорте не указан, и неизвестно, что это за птица. Итак, извольте повиноваться. Пошли!

— Значит, вы меня арестовываете в качестве художника-пассажиста?

— Я не обязан давать объяснения. Арестую потому, что считаю нужным арестовать — и все. Ступайте добровольно, или мне придется вести вас силой.

— Ну что ж, идем. Если господин мэр похож на вас, то я получу большое удовольствие… Ромен, бери мешок, и пойдем… Жандарм!

— Чего вам еще?

— Свяжите мне руки и обнажите саблю. Уж если я арестован, то хочу, чтобы это было по всем правилам.

Но я совсем не разделял его веселого настроения и считал, что было бы гораздо лучше, если бы Люсьен Ардель помолчал. «А этот мальчишка… неизвестно, что он за птица», — сказал жандарм. Его слова все еще звучали у меня в ушах. Начнут допытываться, узнают, кто я, и отошлют меня к дяде.

Люсьен Ардель шел и весело распевал:

Жандарм шел следом за ним, а я плелся сзади шагах в пяти. До деревни оставалось не больше пол-лье, и надо было пройти через лес. По воле судьбы наша дорога оказалась безлюдной. Едва мы сделали метров сто по лесу, как я, охваченный безумным страхом, принял неожиданное решение. Пусть меня ждут какие угодно трудности, лишь бы меня не опознали и не отправили обратно в Доль! Дорожный мешок я нес в руках, а не на спине, как всегда. Я потихоньку замедлил шаг, швырнул мешок на землю и одним прыжком перескочил через канаву.

Услыхав стук от падения мешка, жандарм оглянулся, а я уже скрылся в лесу.

— Держите его! — завопил он.

— Чего ты боишься? — крикнул мне Люсьен Ардель. — Мы только позабавимся!

Но вместо ответа я закричал:

— Боюсь дяди, прощайте! — и бросился в лес.

Погонятся ли за мной? Я бежал вперед, не оглядываясь и не обращая внимания ни на ветки, хлеставшие меня по лицу, ни на царапавшие меня колючки. Я мчался как сумасшедший, не глядя по сторонам, и вдруг земля ушла у меня из-под ног, и я свалился в большую яму. Некоторое время я лежал там неподвижно, но не потому, что расшибся, а потому, что оказался в такой густой траве и непроходимых зарослях колючего кустарника, что через нее даже не просвечивало небо. Мной руководил инстинкт дикого зверя, за которым гонятся собаки. Я прижался к земле, свернулся клубком, стараясь сделаться как можно незаметней, и затаив дыхание стал прислушиваться. Но я ничего не услышал, кроме криков испуганных птиц и тихого шуршания песка, потревоженного моим падением и теперь понемногу осыпавшегося по стенкам ямы, словно в больших песочных часах.

Спустя несколько минут, убедившись, что за мной никто не гонится, я уже мог подумать о своем положении.

Рассуждал я так. После того как Люсьен Ардель будет приведен к мэру, жандарм сообщит обо мне своим товарищам, и они все вместе отправятся на розыски. Если я не хочу быть пойманным, я должен немедленно уходить, чтобы опередить своих преследователей. Мне даже в голову не приходила мысль, что у мэра все окончится благополучно, художника отпустят, и мы с ним спокойно продолжим наш путь в Гавр, как собирались. Я был в таком состоянии, когда человек принимает самые крайние решения, потому что страх затемняет ему рассудок. Чтобы не попасться жандармам и не быть отправленным в Доль, я бы, кажется, прыгнул в огонь. Мысленно я просил прощения у Люсьена Арделя за то, что сбежал, но разве не его глупые шутки были причиной нашей вынужденной разлуки?