Ромен Кальбри - Мало Гектор. Страница 23

Я был так ошеломлен, что даже перестал двигать руками и ногами, и, разумеется, пошел ко дну.

Выбравшись на поверхность, я подплыл к берегу и, не помня себя от стыда, спрятался в камышах. Их гибкие длинные стебли сомкнулись над моей головой, и я почувствовал себя укрытым от взглядов и поисков.

Я сразу понял всю безвыходность моего положения. Как идти в таком виде в мэрию за одеждой? К тому же я не знал, где находится мэрия. По всей вероятности, в середине деревни. Не могу же я идти голым по дороге! Как я покажусь на деревенских улицах?

Вот когда мне представилась возможность сделаться настоящим Робинзоном! Однако в жизни найти выход из тяжелого положения куда сложнее, чем в книгах.

С тех пор как я покинул Доль, несмотря на все трудности и неприятности, встречавшиеся мне на пути, я еще ни разу не падал духом. Но теперь я считал, что погиб, уничтожен, у меня не было больше ни сил, ни воли — словом, я пришел в полное отчаяние.

Я долго плакал и даже не заметил, как замерз. Зубы у меня начали стучать от холода. В двухстах шагах я увидел освещенный солнцем высокий берег реки; трава на нем пожелтела и высохла от зноя. Там я, наверно, смогу отогреться на сухом песке. Но я был так напуган, что все еще не смел двинуться с места. В конце концов холод начал пробирать меня насквозь. Я расхрабрился, бросился в воду и переплыл на другую сторону. Берег поднимался в этом месте метра на два над водой. Снизу он был сильно размыт, а сверху в воду свисали переплетенные стебли хмеля и вьюнка. Я ухватился за них и, изрядно ободравшись, с трудом вскарабкался наверх.

Солнце живо согрело меня. Вместе с теплом ко мне вернулось желание жить, и я почувствовал страшный голод. Но где взять еду? Сторож вместе с платьем унес и мои деньги.

Между тем проходил час за часом, а я все еще ничего не придумал и не знал, что делать. Время от времени наверху, в нескольких шагах от меня, проезжали по дороге повозки. Но какой помощи можно от них ожидать? Как я выйду из своего убежища совершенно раздетым? Я бы мог, пожалуй, прикрыться листьями, камышом или соломой, но это не приходило мне в голову.

Солнце начинало склоняться к западу. Скоро наступит ночь. Но вряд ли я теперь проведу такую приятную ночь под открытым небом, как накануне. Тогда я спал, зарывшись в душистое сено, и меня согревала моя одежда. А сейчас я сижу совсем голый на узкой полоске песка! Что же делать? Я смотрел на воду, и от ее быстрого течения у меня начала кружиться голова. Мне казалось, что я уже вижу там страшные ночные чудовища.

Оставалось не больше часа до заката солнца, как вдруг я услышал на дороге шум колес нескольких повозок. Внезапно этот шум прекратился: повозки остановились как раз позади меня. С того места, где я прятался, я не мог видеть дороги, но по скрипу цепей и звяканью железа понял, что лошадей распрягают. Тут раздалось рычание, вой или рев, какого я никогда не слышал, не похожий ни на ржание лошади, ни на ослиный крик и гораздо более грозный. Птички, уже усевшиеся на ночь в кустах, разлетелись в разные стороны с жалобным писком. Большая полевая крыса бросилась к моим ногам и забилась в свою нору, возле которой я сидел.

Через несколько минут мне показалось, что наверху по лугу кто-то ходит. И я не ошибся.

— Я стибрил курицу, — сказал чей-то голос.

— Как тебе удалось?

— Подшиб ее камнем, привязав его к кончику кнута, а потом вытащил, как рыбу из воды. То-то поднялся куриный переполох!

— Ее надо сварить.

— Если увидит Кабриоль, он ее отберет, и нам достанутся одни кости.

Этот разговор не предвещал ничего хорошего. Но именно потому он и придал мне смелости, которой бы у меня не хватило, будь это честные люди.

Цепляясь обеими руками за крутой откос, я подтянулся и высунул голову из зарослей хмеля, чтобы посмотреть, что делается на лугу.

Два собеседника, которых я по осипшим голосам принял за взрослых, оказались мальчиками моего возраста. Это совсем успокоило меня, и, приняв решение, я высунулся еще больше.

— Позвольте вас спросить… — начал я.

Они обернулись и сперва не поняли, откуда раздается голос, так как не заметили моей головы, выглядывавшей из кустов. Удивленные и испуганные, они остановились, не зная, что им делать: подойти поближе или поскорее удрать.

— Здесь какая-то голова! — воскликнул один из них, увидев меня.

— Верно, утопленник, — заметил другой.

— Дурак! Какой это утопленник — ведь он говорит!

В эту минуту с большой дороги раздался грубый окрик:

— Эй вы, бездельники, скоро вы нарвете травы?

Я посмотрел в ту сторону и увидел три длинные повозки, выкрашенные в желтый и красный цвет, стоявшие в ряд одна за другой. Очевидно, это была труппа странствующих комедиантов.

— Кабриоль! Кабриоль! — закричали ребята.

— Ну что?

— Идите сюда, здесь дикарь! Настоящий дикарь!

Кабриоль подошел к ним:

— Ну, где же ваш дикарь?

— Здесь, спрятался в кустах…

Все трое подошли поближе и, оглядев меня, покатились со смеху.

— На каком языке говорит ваш дикарь? — спросил тот, кого звали Кабриолем.

— На французском, сударь, — ответил я.

И я рассказал о своем злополучном приключении, которое показалось им много забавнее, чем мне. Они просто покатывались со смеху.

— Лабуйи, — обратился Кабриоль к одному из мальчиков, — поди принеси ему штаны и рубашку.

Через две минуты Лабуйи вернулся. Я мгновенно оделся и выскочил из кустов.

— Теперь, — сказал Кабриоль, — пойдем к нашему хозяину.

Он подвел меня к первой повозке, и я влез в нее по деревянной лестнице. Возле печки, где на медленном огне тушилось рагу, сидел тощий и сморщенный человечек небольшого роста, а рядом с ним восседала женщина, такая огромная и толстая, что я даже испугался.

Мне пришлось снова повторить свой рассказ, и он снова вызвал всеобщий хохот.

— Итак, ты идешь в Гавр и хочешь поступить в матросы? — спросил меня маленький человек.

— Да, сударь.

— А чем ты заплатишь мне за штаны и рубашку?

С минуту я не знал, что ответить, но потом, собравшись с духом, проговорил:

— Если вы согласны, я могу за них отработать.

— А что ты умеешь делать? Ты акробат?

— Нет.

— Умеешь глотать саблю?

— Нет.

— Играть на трубе, тромбоне или барабане?

— Нет.

— Так! Чему же тебя учили? Плохо занимались твоим воспитанием, мой мальчик, очень плохо!

— Это для нас не находка. Он не урод, сложен, как и все, — заявила великанша, оглядев меня с головы до ног. — А еще воображает, что может работать в нашей труппе!

Она пожала плечами и с презрением отвернулась.

«Вот если бы я был уродом с двумя головами или тремя руками!» — подумал я с сожалением.

— Ты умеешь ухаживать за лошадьми? — невозмутимо продолжал допрашивать меня маленький человек.

— Я попробую, сударь.

— Ну ладно, на что-нибудь ты пригодишься. Значит, с сегодняшнего дня ты принят на службу в знаменитый зверинец графа Лаполада; он славится красотой зверей и храбростью прекрасной Дьелетты, нашей Дьелетты, которая их укрощает. Ступай с Кабриолем — он покажет тебе, что надо делать, а через час возвращайся ужинать.

Выбора у меня не было. В моем положении не приходилось привередничать. И я принял, как дар судьбы, это неожиданное и странное предложение.

Глава X

Таким образом я стал цирковым акробатом — вернее, простым слугой, ухаживающим за лошадьми странствующей труппы графа Лаполада.

Мой хозяин вовсе не был человеком с вымышленным титулом, как всякий мог бы подумать. Он имел подлинные документы, дававшие ему право именоваться графом, и охотно показывал их при каждом удобном случае. Он провел бурную жизнь, предаваясь всевозможным страстям и порокам, и опускался все ниже, пока не стал бродячим комедиантом. Его падение завершилось тем, что в минуту отчаяния он женился на той самой великанше, которая так сурово встретила меня. Известная на всех европейских ярмарках под прозвищем «великанша из Бордо», хотя она была родом из Оверни, эта женщина гигантских размеров в молодости занимала высокое положение «феномена». На одной из афиш балагана она была изображена в розовом платье с кокетливо выставленной на табурете огромной ногой в белом чулке. На другой, одетая в голубой бархатный жакет, она стояла с рапирой в руке против бригадира карабинеров, гораздо ниже ее ростом. Внизу было написано золотыми буквами: «Берегитесь, господин военный!»