Дмитрий Русский - Столярова Наталья. Страница 1

Наталья Столярова

Дмитрий Русский

Вокруг дребезжала и ворчала жизнь. В дальнем конце общего вагона надрывно плакал ребёнок. Рядом глухо бормотала старуха, от неё пахло нестиранным бельём и мышами. На остановках двери раздвигались, впуская замёрзших пассажиров. Несло стылым воздухом и дешёвым куревом. Из тамбура долетали тяжёлые плевки обычной мужской речи.

Основная часть его времени проходила именно так — с закрытыми глазами. Привычный способ отгородиться от мира, который с рождения отвернулся от него. Вагон резко дёрнулся, и старуха зашептала: «Отче наш, иже еси…»

Через час его встретят. Митяй обкатывал чужое слово, пробовал его варианты: батя, папа, отец. Он понимал, что обманывает себя. Потому что ехал в так называемую «патронатную семью», где «отец» — оплачиваемая работа.

За четырнадцать лет Митяй сменил пять детских домов. В последнем — он два года потратил, чтобы установить свои правила в общем укладе казенного существования. А государственная машина совершала какие-то движения, крутились непонятные механизмы… И появилось решение. Оно поменяло судьбы сирот. По всей стране закрывались детские дома, воспитанников определяли в «патронатные семьи».

Митяй — один из пяти, кто ещё оставался в интернате. Вчера он случайно услышал разговор между директором и тёткой-психологом. Давным-давно ей дали кличку Утюг. Кто знает, почему? То ли потому, что умела сглаживать отношения между детьми и воспитателями, то ли впечатление от разговора с ней было тяжелым и давящим.

Она говорила:

— Я понимаю, Дмитрия трудно определить в семью. Он не приживется нигде. Но я нашла одно место, где шестеро детей. Все они, мягко говоря, необычные…

— Уроды? — рубанул директор.

— Ну, почему? Хотя в некотором роде…да. Странные они, прошлое у всех непростое. Но для Митяя другого места нет.

— Хорошо. Пусть завтра едет.

И он ехал. С ним сопровождающий — завхоз Тюха. Его дело — сдать «груз» с рук на руки.

Поезд замедлил ход. Остановился. Народ рванул к выходу. Они вышли последними. Перрон почти пуст, только у фонаря маячила сутулая фигура в суконной куртке и фуражке. Мужчина подошел, протянул руку завхозу, потом Митяю:

— Георгий.

Тюха радостно засуетился, почесал нос, открыл портфель, в нём что-то звякнуло, булькнуло, и оттуда пахнуло жареной курицей. Достал замусоленную папку с корявой надписью «Накладные». Георгий расписался в четырех местах, и передача состоялась.

Тюха похлопал Митяя по плечу:

— Ну, давай. Не поминай лихом.

И озабоченно заспешил к зданию вокзала.

Георгий спросил:

— Такси возьмем?

Митяй вздрогнул:

— Нет.

— Ну ладно. Здесь недалеко. Город маленький, всего пять улиц. С трех сторон — река…

Шли скорым шагом. Митяй — чуть позади. Он всегда занимал такую позицию. Часто приходилось удирать, петляя и пропадая в тёмных переулках. Он мысленно усмехался: «человек-паук». Потому что мог видеть всю панораму с трех сторон. Единственно скрытое — за спиной. Но тут выручал обострённый слух.

Митяй чувствовал: что-то не то… С виду обычный городишко, каких в России — тысячи: типовые хрущёвки, давно умершие фонари, сквозь сырую снежную кашу проглядывает битый асфальт, урны переполнены…

В голове тюкало меленькими молоточками:

— Не то, не то, не то…

Георгий оглянулся, но промолчал. Радовало, что не лез с разговорами. Шли минут десять, не больше. В конце улицы показался двухэтажный коттедж. Георгий махнул:

— Видишь? Наш дом.

Низкий забор. Штакетник. Калитка подалась мягко, без скрипа. Большой двор. Снежная горка. Рядом — огромный снеговик. Ведро набекрень, кривая морковка, старая метла. Все как положено. Дом спал. Два часа ночи.

Вошли. Георгий обернулся:

— Есть будешь?

— Нет.

— Ладно. Молоко и пряники на столе в комнате. Они поднялись на второй этаж. Длинный коридор, по три двери с каждой стороны. Георгий распахнул крайнюю:

— Входи. Твоя комната. Располагайся. Туалет и ванная напротив. Пойдем, покажу, где умыться. И спи. Разговоры утром.

Первый раз в жизни — собственная комната. Митяй огляделся: заправленная кровать, тумбочка, полки, стол. Хорошо, что нет зеркала. Ладно, утро вечера мудренее. Умылся. Аккуратно повесил одежду в стенной шкаф. Сил оставалось — на три шага до кровати. Спать!

Но сон не шел. «Бетономешалка» в голове продолжала работать. В доме — полная тишина.

Звук в коридоре возник минут через пять. На что это похоже? Догадался: велосипед. Шины мягко шуршали по полу. Беспрерывно…

Митяй вышел. Пусто. Тихо.

Но стоило лечь, как звук появился снова.

Глупо выглядывать, он понял: ничего не увидит.

Пересилил себя и подошел к окну. От снеговика во дворе осталась бесформенная куча. Девочка в чёрной куртке и белой шапочке с маху рубила лопатой его рыхлые останки. Она резко обернулась и, наверное, заметила Митяя. Ему показалось, что она закричала от страха. Он резко закрыл лицо рукой.

Тишина. И во дворе уже никого.

Скомандовал себе: спать! Накрыл голову подушкой и провалился в пустоту.

С тех пор, как помнил себя, ему снился этот сон…

Просто — город. Серые улицы, пустые дома, где вместо стекол — зеркала. И в каждом он видел своё лицо. Принимался бить окна, они осыпались бесшумно, но стоило обернуться — блестели нетронутыми сияющими оскалами. И не было улице конца…

Проснулся от стука в дверь. Заглянул «отец»:

— Дмитрий, спускайся завтракать.

Двенадцать ступенек, и на каждой ноге — по гире. Внизу — шум, гам, звон посуды.

Смех взлетел и оборвался.

Георгий приобнял Митяя за плечи.

— Ребята, знакомьтесь. Дима будет жить с нами.

Митяй стоял перед теми, кто на время станет его семьёй. И первым встретил взгляд девочки, что ночью рубила снеговика: выдаст или нет? Он чуть заметно кивнул: будь спокойна, всё нормально.

Девочка оказалась симпатичной. Медно-рыжие волосы, заплетённые в тугие косички, неровная чёлка над тёмными бровями. И что-то неуловимо знакомое было в её лице… Георгий сказал:

— Маша. А это — Борис.

Именно такими Митяй представлял индейцев: жёсткие чёрные волосы, прямой нос, красноватая, цвета жжёной глины, кожа. Слева от Бориса сидела девочка-кукла. Локоны, голубые глаза. И губы, будто прорисованные на светлом фарфоре. Она улыбнулась, и Митяй подумал: фея, эльф. Таких не бывает. Девочка протянула руку:

— Я — Лина.

Митяй обошёл стол, пожал руку и увидел, что Лина сидит в инвалидном кресле, и ноги прикрыты пледом.

С лестницы сбежал мальчик:

— А я Ваня. Привет!

На вид лет десять. Обычный пацан. Хохолок светлых волос топорщился на затылке, в глазах — смешинка.

Последними знакомились близнецы. Они сказали вместе:

— Толя, Эля.

И одновременно скорчили одинаково уморительные рожи. Различить их невозможно. Даже длина волос и прически — один в один.

Митяй сел за стол, пил чай и молчал. В голове крутилось: «Директор сказал — уроды. Не просто же так. Ну ладно, Лина — инвалид, странный на вид Борис. Но на „семейку Адамс“ вовсе не похоже».

Георгий нарушил молчание:

— Ночью опять сломали снеговика. Уже в третий раз. Кому он мешает? И не лень через забор к нам лазить? Следы из-за дома идут, с той стороны, я посмотрел.

Снова полыхнули глаза Маши, но Митяй спокойно встретил её взгляд. Близнецы залопотали:

— Да ладно! Снега полно, мы снова построим. Подумаешь, проблема!

Георгий крутил стакан с чаем, как будто мёрзли руки.

— Не нравится мне это. Надо подежурить. А у меня опять ночная смена. Дмитрий, сможешь? Ты у нас теперь за старшего.

Митяй пожал плечами, что означало: ну, если надо… На Машу он уже не смотрел. Его внимание привлёк огромный попугай-ара, который, нахохлившись, неподвижно сидел в углу. Вдруг тот переступил с ноги на ногу, встрепенулся и издал звук, точно повторяющий звонок велосипеда. Динь-динь-трень…

Митяй увидел, как побелели пальцы у Вани. Казалось, еще чуть, и он раздавит кружку. Низко опустила голову Лина. Бронзовая кожа Бориса будто подёрнулась пеплом. И только близнецы по-прежнему весело переглядывались и громко грызли сухари.